«НАШИ ЦЕННОСТИ СВЯЗАНЫ С ТЕМ, ЧЕГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ»

— Виктор Владимирович, вы не раз бывали в Татарстане. Скажите, как изменилось восприятие этого региона в стране, каков сейчас ее имидж?

— Мне кажется, с этим регионом произошла эволюция в восприятии многих людей. Лет 50 - 60 назад понятие «Татарстан» сводилось к какой-то непонятной, смутной и мутной цивилизации, которая себя в истории никак не выразила, кроме как противостояла христианству и русской цивилизации. Но я могу сказать абсолютно искренне (потому что я говорю это в Казани), что Татарстан стал гораздо более позитивным. Здесь подчеркивается много разных достоинств этого региона и в плане развития, и в плане самостоятельности мысли. Я здесь, потому мне кажется, что это перспективный край. Мне думается, что он будет становиться все более ярким и активным, но не обязательно из-за нефти. Здесь есть какие-то свои представления о добре и зле, более устойчивые, нежели в каких-то других регионах, и дело не в мусульманстве. Это умение что-то производить, работать, задумываться, более четкая структура семейной жизни... Если говорить в двух словах, я думаю, что Татарстан — это положительный край с хорошей перспективой.

— Как нынешняя экономическая, политическая ситуация ощущается в Москве? Какие настроения витают в воздухе?

— Москва — это огромный город. Она очень неоднородна, эклектична, как ее собственная архитектура, поэтому за всех жителей сказать невозможно. Но я думаю, что сейчас жители страшно волнуются, потому что у нас все дорожает с бешеной силой. Вот обещают, что хлеб будет дорожать, вот куда-то крупа пропала гречневая... Это беспокоит людей — у нас такая генетика, которая говорит о том, что так могут невзначай голод наступить и еще какие-то несчастья. Почему-то дорожает бензин, хотя цены на нефть падают. Очень сильно дорожают доллары и евро, поэтому начинается паника. Мне кажется, мы переживаем не самые счастливые дни. И не случайны все эти дефициты и возможности дефицитов — мы пошли каким-то неожиданным путем примерно год назад. Мы уже пожинаем плоды этого похода.

— На встрече с читателями в Казани вы упоминали о том, что для вас особенно интересна тема абсурда в нашей жизни. Что вы понимаете под словом «абсурд»?

— Абсурд — это нелепость, неадекватность. Когда человек считает, что он поступает в соответствии со своими возможностями, а на самом деле этих возможностей нет или эти возможности используются неловко и невнятно. Мне кажется, такая ситуация абсурда возникает в политике, когда существует тактика, но не существует стратегии, когда замахиваются на какие-то большие планы и не предвидят, чем это может закончиться. Это очень печально, потому что тогда мы все становимся заложниками абсурда, каких-то бессмысленных действий. Мы прожили каждый в меру своего возраста в Советском Союзе и были участниками большого заговора абсурда, потому что коммунизм был недостижим, но все уверяли нас, что это было возможно. В нашей стране время от времени возникают абсурдные ситуации, и я думаю, что они еще долго будут нас преследовать.

— Мы сейчас живем в абсурдное время?

— Я думаю, что да. Поссорить русских с украинцами — большего абсурда я не могу себе представить. В это трудно даже поверить. Еще года два назад казалось, что это вовсе невозможно.

— Вы часто критически высказывались по поводу нынешней власти...

— Есть большой класс людей, которым нынешний президент выгоден как вечный президент. Они вокруг него кормятся, они богатеют, они чувствуют себя защищенными. И поскольку этот класс включает в себя очень сильных людей, которые вместе с президентом правят страной, то этот класс очень трудно сдвинуть с места. И мы на пороге нового самодержавия — это безусловно. Самодержавие — это не только власть царя, это власть того клана, который вместе с царем получает удовольствие от жизни. Так что на сегодняшний момент мы можем говорить о вечности этого правления. Той вечности, которая ограничивается физическими свойствами человека — смертью, болезнью.

— Можно ли изменить эту ситуацию?

— Легальными средствами это сделать нельзя — у нас нет таких партий в парламенте, которые могут поставить вопрос об этом, как ставили раньше в связи с Ельциным. У нас нет никаких возможностей революционного движения, потому что все это будет объявлено провокацией, как мы видели на примере Москвы. Я думаю, все заблокировано.

— Как вы сами переживаете конфликт между Россией и Западом, Россией и Украиной?

— Мне кажется, этот конфликт будет восприниматься очень болезненно не только в этом году, но и в дальнейшем. Это произошло не просто так, не просто повздорили из-за чего-то. Это было реальное столкновение противоположных ценностей. Ценности, выработанные Европой в течение многих веков, в основном работают на материальный и духовный комфорт человеческой жизни. То есть они нацелены на то, чтобы человек в этой жизни, полной испытаний, мог со всем справиться. Наши ценности в основном упираются в утопические проекты — они связаны с тем, чего не может быть: с идеальным самодержавием, с идеальным обществом справедливости, с сегодняшним «русским миром», который должен стать гарантией всего светлого и прекрасного. И когда эти ценности сталкиваются, это с очень большим трудом может решиться посредством компромисса, ведь это гораздо более противоположные явления, чем, например, мужчина и женщина. Мужчина и женщина могут договориться, а эти ценности с трудом договорятся, потому что люди, исповедующие их, видят мир совершенно по-разному.

Я считаю, что здесь нужно прежде всего перестать кровь лить, а потом садиться и думать, какие существуют возможности для взаимопонимания и компромисса. И не надо бояться слова «компромисс» — это способ решения проблемы, а не слабость. Мы здесь сильно запутались. У нас очень большую роль играют архаические ценности, такие как культ силы, давление как инструмент решения проблемы. Мы с этим столкнулись, и это может кончиться очень болезненной изоляцией для нашей страны.

«ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ ДЕЛА ТВОРЯТСЯ В НАШЕМ ЦАРСТВЕ-ГОСУДАРСТВЕ»

— Год назад на телеканале «Дождь» вышла программа «Дилетанты», выпуск был посвящен блокаде Ленинграда. Ведущие задали телезрителям и вам вопрос, стоило ли сдавать город, чтобы сберечь сотни тысяч жизней. Этот опрос вызвал возмущение среди общественности, после чего «Дождь» фактически прекратил свое вещание на широкую аудиторию.

— Как в жизни много случайностей... В тот день мы как раз собрались пойти в ресторан, а тут мне говорят: не забыли ли вы зайти на «Дождь»? Я говорю: забыл. Было воскресенье. Мы думаем: ладно, «Дождь» — хороший канал, сходим, там тема передачи про блокаду Ленинграда. Они задали вопрос о том, можно ли было оставить город. Мы знаем по истории России, что Кутузов оставлял Москву, никто его не объявлял предателем. Сталин 17 октября 1941 года сказал, что Ленинград надо сдать, если его удержание будет в ущерб армии. Советская армия отдавала Киев, Харьков. Этот вопрос не имел никакого оригинального значения. Можно было только подумать о том, что в Питере погибли 1 миллион 500 тысяч людей. Мне кажется, что человеческая жизнь дороже любой политики. 1 миллион 500 тысяч жертв несопоставимы ни с чем. Я задался вопросом: если бы сдали город, можно ли было спасти этих людей? И на этот вопрос в процессе дальнейшего разговора я, скорее, отвечал отрицательно, потому что... в том же Павловске, где были немцы и не было карточек, больше народу погибло.

Но поскольку надо было топить или, как модно сейчас говорить, «мочить» канал «Дождь», то к этому ответу придрались. Я считаю, что это была провокация, а разговор-то был серьезный. У меня были все основания говорить об этом: мои бабушка и дедушка от звонка до звонка прожили блокаду. Бабушка вздрагивала до конца жизни, каждый раз, когда хлопала от ветра форточка, — она прожила 96 лет.

Отвратительно, что придрались к моим словам. Потом у меня был разговор с руководством Госдумы о том, чтобы как-то не обижали канал. И даже встреча с ветеранами была продумана совершенно по-советски, чтобы спасти «Дождь»...

— Какой, на ваш взгляд, будет дальнейшая судьба этого телеканала?

— Наверное, все будет зависеть от того, какая будет дальше политика страны. Если нужна свободная пресса, свободное телевидение, то «Дождь» будет работать. Отвратительные дела творятся в нашем царстве-государстве. Много лжи в этом году вылилось на наши головы. Я считаю, что нужно закрывать все локальные войны и искать возможности реального существования как части человеческой цивилизации, а не отдельного, совершенно непонятного образования в XXI веке — в веке, когда земля стала маленькой из-за технических возможностей человечества, невозможно закрываться, изолироваться, выделяться.

Конечно, у каждой страны есть свой собственный путь: Финляндия отличается от Греции, Япония отличается от Португалии. Просто есть понятия закона, уважения к собственности, свободе и так далее. Это должно быть платформой, а культура будет развиваться у каждого народа своя — и слава богу. Поэтому у меня есть очень много вопросов к тем, кто хочет изолировать нашу страну — замечательную, прекрасную, богатую культурно. Мне кажется, это пройдет, как дурной сон, но сколько это еще продлится, я не знаю.

— И кем выступает писатель в этом затянувшемся «сне»?

— Естественно, влияние писателя на общество стало меньше, но оно все равно есть. Конечно, если писатель выражает свою социальную позицию, к нему прислушиваются его читатели и поклонники. Если вы прочитали книгу, она вам понравилась, а потом этот писатель сказал, что не любит самодержавие, вы зададитесь вопросом: интересно, а почему? Вы прониклись им, он уже идет через ваше подсознание. Это влияние будет сильнее, чем влияние политолога, который будет сегодня говорить одно, а завтра — другое. Писатели не только в нашей стране, а вообще в мире сохраняют довольно сильную позицию — если они талантливые, если их читают и если они становятся публичными людьми.

По своим внутренним истокам писатель не должен быть революционером. Он может, конечно, это его добрая воля — это то, что называется «не могу молчать». Мы знаем хороших писателей, у которых были отвратительные взгляды. Мы знаем писателей с хорошими взглядами, которые при этом были отвратительными писателями. Писатель совершенно не обязательно должен соответствовать прогрессу страны, но если это совпадает, то хорошо, пусть поможет.

— Как много писателей сегодня взялись писать на политические темы, как говорится, «на злобу дня»?

— Я не знаю исключительно политических писателей, но есть немало людей, которые совмещают... Виктор Шендерович вот достаточно политический, Дмитрий Быков тоже пишет стихотворную сатиру. Некоторые книги Лимонова сугубо политические. Но Лимонов сначала был прекрасным писателем, а потом уже позволил себе рассуждать политически. Если бы он был просто политическим писателем, его бы никто не слышал.

— Что вы сейчас читаете?

— Книгу моего приятеля Коли Ускова «Неизвестная Россия». Там о том, что в истории России были эпизоды, которые мы обычно трактуем неверно. Например, роль Александра Невского — это был довольно бездарный князь, который благодаря каким-то странным историческим ходам стал иконой. Автор данной книги показывает, что не было этого великого сражения с Тевтонским орденом в 1242 году и вообще много чего не было... У нас много исторических фантазий. Очень интересно пишет он о старообрядцах, которые преуспели в конце XIX, начале XX века в бизнесе. В основном все наши русские капиталисты и предприниматели были старообрядцами. Мы очень скверно знаем нашу историю и попадаем из-за этого под влияние мифов и манипуляций. Вообще, мы тот самый народ, которым очень легко манипулировать.

«НАМ ВСЕГДА КАЖЕТСЯ, ЧТО МЫ ЖИВЕМ ПЕРВЫМИ И ПОСЛЕДНИМИ»

— В последние годы люди стали читать больше или меньше?

— Смотря какие люди. В России или в мире?

— В России.

— В России, по-моему, меньше стали читать. Развлечений стало больше. Раньше можно было либо телевизор посмотреть, либо почитать. А сейчас можно в клуб сходить, в кафе, можно в разные места сходить — сами знаете куда. Литература стала одним из этих развлечений. Но совершенно не обязательно приводить людей в обратное состояние, чтобы они могли только читать и телевизор смотреть. Нам всегда кажется, что мы живем первыми и последними. В Европе развлечений не меньше, чем у нас, в некоторых странах там читают много, в некоторых — мало. Все зависит от системы образования и воспитания. Например, Германия, Голландия — читающие страны, Италия — не очень. У меня книги выходят во всех этих странах, я приезжаю туда и даже по вопросам журналистов вижу, что одни немцы про меня знают больше, чем я сам. Итальянцы в основном спрашивают, люблю ли я футбол.

— Какой должна сегодня быть книга, чтобы она стала популярной, чтобы она завоевала миллионы читателей?

— Здесь есть большое количество примеров. Вот «Гарри Поттер» — это книга, которая завоевала миллионы читателей во всех странах. Она говорит о дефиците метафизики на Западе, потому что Запад рационализировался, все у них там по каким-то конкретным программам, но при этом у них нет этой платформы девять и три четверти. А в книге эта платформа есть, поэтому рождаются всякие чудеса. Это как рыбий жир: нужно его употреблять, чтобы быть полноценным человеком. Только рыбий жир невкусный, а «Гарри Поттер», наоборот, вкусный. Очень полезны книги в форме детективов, в которых есть что-то связанное с исторической тайной. Я говорю о книгах Дэна Брауна.

Есть люди, которые научились писать бестселлеры, но в основном они работают с человеческой глупостью. Чтобы написать книгу легкого, массового прочтения, надо довольно четко знать инстинкты толпы и работать с ними. Хотя «Гарри Поттер», я думаю, довольно случайно стал бестселлером. Поначалу эта книга как-то не шла, но потом все-таки попала в жилу.

Искусства писать бестселлеры нет, но есть дар. Есть люди с даром предпринимательства, есть люди с даром соблазнения женщин, а есть люди с даром написания бестселлеров.

— Вы говорили о том, что литература становится более легкой, менее интеллектуальной. Какие еще тенденции есть в современной прозе?

— Тенденции довольно грустные. Проза она потому и проза, что отличается от письма, которое вы пишете маме, оказавшись на курорте. Например, вы пишете: «Мама, у меня облупился нос». Это не литература, это просто ваша корреспонденция с мамой. А литература заключается в том, что она создает свой особый мир, который тем или иным способом преломляет реализм нашей жизни и заполняет нас какой-то дополнительной энергией.

Сказать о том, что писатели сейчас движутся в сторону создания своих собственных миров нельзя, они, наоборот, ушли в сторону письма к маме и облупившегося носа.