КРАСОТА — СТРАШНАЯ СИЛА

К воспетым Верди «берегам священным Нила» казанскую публику давно привязывает приличное знание мелодий данной оперы, сострадание эфиопской принцессе-рабыне и принципиальное сознание принадлежности к той великой оперной культуре, которую из Одессы в Казань, еще за полтора десятилетия до возникновения этой партитуры, занесла итальянская труппа, выступавшая в Городском театре с 1852 года вплоть до случившегося в нем пожара. Театр сгорел из-за неудачной попытки провести в него газ.

Позапрошлогодняя казанская «Аида» полностью застрахована от подобных опасностей. На стенах фараонского дворца полыхают видеофакелы. Голубое видеонебо в сцене Триумфа порадует любого метеоролога. А черно-белый видеопортрет Сфинкса сильно смахивает на фараона Рамзеса, стерегущего заживо похороненных любовников, и будет даже повыразительней подлинных сфинксов с туробъекта «Каир. Пирамиды». Похоже, автор сценографии в Египте много чего повидал и, понятное дело, воспроизвел в Казани.

«Туристическая обратка», — словно намекают нам постановщики. Мы и впрямь восхищены колоннами с неоновой подсветкой, песчаниковым тоном дворцовых стен, изогнутыми змеями на жреческих посохах и прямокрылым орлом, приветствующим из-под колосников победителей-египтян. А как восхитительно шевелятся пальмовые видеоветви в той зоне нильского побережья, где Амонасро под страхом отцовского проклятья уговаривает приплывшую в гондоле Аиду выведать у Радамеса военный секрет и бежать на родину. Примерно с тем же чувством, наверное, местный житель возвращается из Шарм-эль-Шейха в Казань.

ЦВЕТНОЕ ПРОТИВ КАМЕННОГО

То, что «картинка» в «Аиде» на пять с плюсом, не должно удивлять. Момент, мотивировавший написание этой оперы — имеется в виду открытие Суэцкого канала, был настолько знаменательным и настолько помпезно отпразднованным, что все роскошества, сопровождавшие «суэцкие» торжества в 1874 году, просто обязаны были стать частью генетической памяти «Аиды». Ее постановками театры мира полтора столетия соревнуются между собой, в смысле, «кто кого перешибет».

На постсоветском пространстве одной из впечатляющих внешне «Аид» считалась рижская постановка Илмарса Блумбергса (ее даже в Большой театр привозили). Но там ходовым материалом была краска: все участники были разных цветов: эфиопы зеленые, Аида синяя, египтяне золотые. В Казани, увлекшись имитацией каменно-декоративного фасада стен, колонн, ступеней, про человеческий фактор маленько позабыли: все участники с оголенными частями тел отличаются натуральной бледно-зимней кожей. Более-менее загорелы итальянские исполнители главных ролей Сусанна Бранкини (Аида) и Дарио ди Виетри (Радамес). И, слава Богу, повезло с чернокожим от природы Лестером Линчем из США. До роли эфиопского царя Амонасро он, если кто запомнил, блестяще спел на нынешнем фестивале злодея Крауна в концертном исполнении оперы Гершвина «Порги и Бесс».

ШЕПОТЫ И ЗВУКИ

Вокальный кастинг «Аиды» со страниц буклета выглядел аппетитно. Трое участников — итальянцы: кроме вышеупомянутых Бранкини и ди Виетры еще и Аннунциата Вестри (Амнерис). Но первыми, чьи голоса «легли на слух», все ж оказались киевлянин Евгений Ковнир (Царь Египта) и казанско-московская гордость Михаил Казаков (Рамфис). Узнать Казакова в белой маске и — в тон — одеянии Верховного жреца было практически невозможно: он сильно постройнел. Но великолепный, сочный бас сразу же выдал его обладателя. Певец задал такую вокальную планку, что сердце сжималось в предвкушении голосов итальянских. Но чуда не случилось, увы. Пригласив именно этих гостей, театр, скорее, начудил.

Джузеппе Верди
Джузеппе Верди

Диагностировать в неорганизованном самодеятельном тембре не пойми откуда взявшегося ди Виетри лирико-драматический тенор Радамеса оказалось невозможно. Ни школы, ни техники, ни уверенного знания партии. Что уж говорить о вердивеской кантилене, если совершенно неконтролируемыми связками на верхних нотах гость вострубал, на нижних — переходил почти в бытовой, надтреснутый тембр. С вокальной беспомощностью его актерская несуразность даже по-своему гармонировала. Соглашаясь бежать с Аидой — «...и там в восторге упоенья забудем мир земной» — он целовал запястье возлюбленной с видом, словно отгрызает ей кисть. Мужественно сообщая, что «...мои оправданья судьи не услышат!», он сам, похоже, не слышал триолей кларнета, который упорно подсказывал герою местоположение сильной доли. А как по-телячьи оскорбил презираемую Амнерис в последней их общей сцене: «Гнев людской мне не страшен! Страшнее лишь твоя жалость!» И боднул воздух головой.

ОТСЧЕТ «УЛОВЛЕННИКОВ»

Героиня Бранкини тоже вокальным лоском не взяла. Смотреть на ее прекрасную миниатюрную фигурку и красивый профиль — одно. А слышать — совсем другое. Изношенное, словно покрытое шерстью сопрано на piano еще как-то управлялось, но в более громких местах отталкивало крикливостью, даже скандалезностью. Ну разве может рабыня кричать на фараонскую дочь, словно торговка в Охотном ряду? Тем более если Амнерис сама ей подсказывает интонацию: «Что скажешь, нежная Аида?» И не странно ли разболтанным, вибратным, неуправляемым голосом петь, будучи в образе, чье портретное описание в Арии Радамеса формулируется буквально так: «Милая Аида! Рая созданье! Нильской долины лотос золотой?»

А вот уловом для «фестиваля голосов» надо признать замечательного Лестера Линча-Амонасро. Именно с его появлением на сцене ненадолго возник призрак оперы, настоящего вердиевского стиля, и актерской игры отнюдь не условной силы. В эпизоде «Проклятья» — «Не дочь ты мне больше! Ты — раба фараона!» — случился даже оптический фокус: на секунду почудилось, что на сцене не «Аида» — предпоследняя опера Верди, а «Отелло» — его последний шедевр. Партию Амнерис итальянка Вестри спела на санитарном уровне, хотя на фоне ее соотечественников-партнеров эта работа кому-то, вероятно, могла показаться даже выдающейся.

При том, что «Аида» в Казани — опера долгоиграющая, «кассовая» и в хорошем смысле популярная, конечно, делать из нее один лишь декоративно-постановочный фетиш как-то даже нечестно. Ne comme il faut предлагать публике шаляпинского фестиваля третьесортных — зато «настоящих» — итальянцев.

Все равно их подают не исполнительски качественными величинами, а своего рода вещественной добавкой к имуществу итальянской оперы в Казани. Это нехорошо как минимум по отношению к Верди, максимум — по отношению к опере вообще. Потому что из музыкального произведения «Аиду» преобразуют в какой-то материальный бренд. Ну, или товар. Совсем как в Египте, где проезжаешь мимо Каирской оперы, просишь гида остановить автобус, а он в ответ сигналит шоферу продолжать движение, а сам лукаво улыбается: «Опера? «Аида»?» Не сразу и поймешь, что оба слова там означают нечто, что ни к опере, ни к «Аиде» Верди давно никакого отношения не имеет. Так, остывший миф. О чем-то великом, совсем-совсем не нужном, но туристически привлекательном.

Читайте также:

Шаляпинский-2015: эликсир bel canto дегустирован пополам с водой. Часть 3-я

На Шаляпинском фестивале снова исполнили оперу Гершвина «Порги и Бесс». Часть 2-я

На Шаляпинском фестивале выступил Рустам Минниханов. Часть 1-я