358.jpg

ДУША МУЗЫКИ ЗА ЯПОНСКИМ ФАСАДОМ

Наличие на сцене символики, знакомой нам по сети ресторанов «Якитория», — барышень в красивых кимоно, ширм, золоченых зонтиков и видеопроекций пагоды и иероглифов, — условие, конечно, способное обеспечить казанским зрителям радость узнавания чего-то японского на сцене ТГАТОБ им. Джалиля. Увы, все это не имеет отношения к радости узнавания оперы итальянца Джакомо Пуччини, написанной в 1903 году и находящейся в собственности легендарного издательства Рикорди, заключившего договор на все оперные сочинения даровитейшего композитора-вериста и до сих пор ими владеющего. С момента появления и по наши дни исполнение «Баттерфляй» — род «битвы Богов», ну, или олимпийского соревнования между обитателями музыкального Парнаса.

Легендарной исполнительницей главной партии была Мария Каллас, чье участие в спектакле 1955 года под управлением Герберта фон Караяна на сцене миланского театра La Scala вошло в анналы истории. Да и в ее собственной жизни уже на закате карьеры (что хуже — и голоса) в 1974 году все ж навестил певицу соблазн «вспомнить златые дни»: Чио-Чио-сан с Джузеппе ди Стефано она пела на концертах в Японии. Особого чуда не произошло, но драгоценным воспоминанием сердце не самой покладистой по характеру дамы все ж было согрето.

В разные времена рекординговые монстры наперебой заключали контракты на записи этой оперы: с легендарным дирижером Джузеппе Синополи, у которого пели Мирелла Френи и Хосе Каррерас; с опять-таки фон Караяном, который делал запись с той же Френи и Лучано Паваротти. В 1995 году француз Фредерик Миттерран по заказу нескольких компаний (в том числе рекординговых Erato и Sony Classical) снял фильм «Мадам Баттерфляй» с закадровой игрой оркестра de Paris и славным Джеймсом Конлоном за пультом.

ЗВУКОВАЯ «ФАБРИКА ГРЕЗ»

Таинственный Восток, которым почему-то любят козырять неважнецкие комментаторы, в данном произведении ценен в первую очередь не менее таинственным заглядыванием в него со стороны Италии. Точнее, из большой истории итальянской оперы. Пуччини в этом преуспел особо: Япония — в «Мадам Баттерфляй», Китай — в «Турандот». Но если бы все было так просто! Музыка Пуччини, сама еще не догадываясь об этом, работала на еще не раскрутившуюся индустрию «фабрики грез». Да-да, она создавала в звуках тот же феномен небывалого, но способного быть рожденным силой воображения, что и осваиваемый с 1906 года участок Калифорнии, удобный для киносъемок прежде всего долгим солнечным временем суток.

В начале ХХ века оперной и шире — музыкальной — Калифорнией была как раз Италия. Мелодийная избыточность в европейской опере находилась уже на том пределе, за которым еще чуть-чуть и начнутся либо строгие математизированные новации Арнольда Шенберга и его учеников-нововенцев Веберна и Берга, либо остатки европейской belle epoque — оркестровые хрупкости французов, прежде всего Жюля Массне. Его, к слову, Пуччини цитирует в «Мадам Баттерфляй», как и гимн США, и некоторые «варваризмы» Мусоргского, не забывая при этом напомнить и собственные находки из уже созданных «Богемы» (1896) и «Тоски» (1900).

ИСКУССТВО ЗВУКОВЫХ АЛЛЕГОРИЙ

Конечно, хрупкая 15-летняя гейша по прозвищу Баттерфляй («бабочка») у Пуччини — это метафора Любви: чего-то сказочного, переживаемого впервые и сильного, неформулируемого и сладостно-непознаваемого в реальности, но остающегося «на всю оставшуюся жизнь» золотым осадком на донышке памяти. Слуховой памяти. Носитель особого оперного смысла — Пинкертон. Он метафора завоевания итальянским теноровым искусством Америки: буквально в год создания оперы Энрике Карузо, перебравшийся в Нью-Йорк, надолго становится солистом Metropoliten Opera. Так Пуччини поддержал знамя человека, своим искусством вдохновившим целый новый континент на приобщение к великой оперной культуре (на эту тему и фильм Вернера Херцога «Фицкарральдо».)

Тонкое и загадочно-нежное сопрано Чио-Чио-сан в комбинации с победительной «заморской» красотой пинкертонова тенора — главная музыкальная интрига, которая завораживает в данном оперном эксперименте Пуччини, помимо всего отыгрывавшего оперную актуальность как мало кто еще. Раскрашивая «карту мира» своей музыкой, Пуччини чувствовал себя ее творцом, ее хозяином, ее «звуковым» исследователем и ее «звуковым» летописцем.

ДВА ХИЩНИКА

В спектакле ТГАТОБ им. Джалиля ничего особо возвышенного не видать и не слыхать. Противный японец Горо (Юрий Петров) продает за 100 йен молодую гейшу заезжему офицеру. Авантюрный американский сластолюбец Пинкертон (Георгий Ониани) то и дело восхищается попавшейся ему «куколкой», подглядывает за ее ритуальными переодеваниями и ничуть не стесняется фармазонского обращения с ее «смешными родственниками». Термин «сексуальный туризм» был бы самой уместной характеристикой происходящему, если бы не два «но».

Японец Горо (Михаил Петров)
Японец Горо (Юрий Петров)

Довольно недолгая, но страшно замедленная и тяжкая, как грех, увертюра сопровождена видеокадром ядерного взрыва («отбито» место действия: Нагасаки). Показали и забыли, больше к взрыву так и не вернувшись. Но вот когда из-за вульгарных подружек с золотистыми зонтиками возникла кокетливая «баттерфляй», она оказалась настолько крикливой и фальшивой, что музыкальное дело — почудилось — будет пострашнее «ядерного взрыва».

Хищное в героине стало явным, когда Баттерфляй адвокатировала американскую бракоразводную систему в сравнении с японской. Расписывая, как мужу, которому «прискучила жена», судья в Америке говорит что-то строгое и сулит решетку, 15-летняя покинутая влюбленная выглядела той еще штучкой. Поэтому жалеть-то мы ее после мученического харакири, конечно, пожалели, но не то чтобы безоговорочно. Да и сынишка в новую семью отца отдан (судя по обращенной к нему маминой истошности в финале) рационально, а не в силу пресловутой восточной покорности. Недаром после спектакля в гардеробе некая столь же воинственная дама осудила героиню: «Дура! Я бы не отдала».

Пинкертон (Георгий Ониани)
Пинкертон (Георгий Ониани)

Постоянная в Казани исполнительница заглавной партии китаянка из Германии Сишенг Йи. Заподозрить ее в излишней вокальной прихотливости имеющим уши невозможно: как голос ее трещит, вибрирует и вообще слушать его — сущая катастрофа. Мало сказать, что после Каллас или Френи с их идеально гладким и пластичным голосоведением, казанская «бабочка» вокально «порхает», что слон в посудной лавке. Стадия сопранового, с позволения сказать, кричания из дискретной переходит в постоянную, и после арии второго акта Un bel di, vedremo («В ясный день, желанный...») становится уже совершенно невыносимой, как и неумно громыхающий к концу все сильней и сильней оркестр Винсента ван Корта.

Пинкертон у Георгия Ониани (Германия), прямо скажем, не Паваротти, даже не Каррерас. Но его тенор звучал достойно. Особенно в местах, которые певец, видимо, часто поет в концертах, вроде прощальной арии Аddio, fiorito asil («Прощай, мирный мой приют»). Постоянный приглашенный Шарплес (Андрей Григорьев, Большой театр), очевидно, подзабыв нечасто воспроизводимые им мизансцены, один раз маленько споткнулся о ротанговое кресло-качалку, а в общем исполнил роль в той бесцветной манере, которая объясняется гостевой вежливостью многих на шаляпинском фестивале: «Ах, все равно я ни за что тут не отвечаю».

В спектакле, похоже, действительно никто ни за что не отвечал. Какие уж претензии к унылому ремесленнику ван Корту за пультом (музыкальным руководителем постановки числится Гинтарас Ринкявичюс), если даже видеопроекция дождя, символизирующего во втором акте слезы брошенной «бабочки», застывали в режиме, означающем дефект на исходнике, а сын Чио-Чио-сан за годы, прошедшие с показа оперы в 2012 году, повзрослел на несколько лет, а все играет в ладушки да кувыркается. В 2012 году ему было пять лет, сейчас, стало быть, восемь. И все-таки видеть этого теперь уже отрока — единственная приятность спектакля, который назвать оперой Пуччини «Мадам Баттерфляй» — нет, не трудно, — невозможно.

Читайте также: