Михаил Дмитриев

«ДОКТРИНА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЗАКРЫТОСТИ РОССИИ ПОДВЕРГАЕТСЯ СЕРЬЕЗНОМУ СОМНЕНИЮ»

— Михаил Эгонович, какой ответ Владимира Путина на вопрос, заданный на итоговой пресс-конференции, показался вам наиболее интересным и значимым?

— На мой взгляд, более показательно послание президента, в котором по-другому расставлены многие акценты и приоритеты. Год назад даже само понятие экономического кризиса не воспринималось как некая новая реальность. То, что экономика уже вступила в кризис, все понимали, но это не признавалось открыто. Сейчас есть полное понимание того, что Россия находится в экономическом кризисе. И взгляды на то, что делать в этой ситуации, существенно меняются. Очень интересна эволюция взглядов на проблему импортозамещения и экономической закрытости-открытости. Если год назад импортозамещение представлялось как некая панацея для дальнейшего развития страны, то сейчас уже стало ясно, что попытка заместить импорт внутренним производством, отгородившись от остального мира, — это малоперспективная задача. В таком формате импортозамещение сработало очень плохо. Скорее оно сработало только в сырьевых секторах, где доля предприятий, которая смогла заместить импортное сырье и материалы российскими, составила больше половины. А вот доля предприятий, которые смогли импортные машины и оборудование заменить российскими, составила всего 17 процентов. При этом 60 процентов предприятий вообще не смогли найти никаких аналогов такого оборудования на внутреннем рынке. Там, где реального импортозамещения не произошло и при этом прекратился импорт, в большинстве случаев инвестиции, реконструкция производства или создание новых мощностей попросту не осуществлялись.

— Власть эти проблемы видит?

— Во взглядах властей происходила эволюция. В последнем послании президента уже говорилось не просто об импортозамещении. Мы должны экспортировать наши импортозамещающие товары, которые должны быть способны успешно конкурировать на внешних рынках. Только тогда импортозамещение можно признать успешным и состоявшимся. Это значит, что доктрина экономической закрытости России, которая выдвинулась на первый план в конце прошлого года, сейчас подвергается серьезному сомнению.

«НИЗКИЕ ЦЕНЫ НА НЕФТЬ СОЗДАЮТ НЕВЫНОСИМЫЕ УСЛОВИЯ ДЛЯ ИСПОЛНЕНИЯ РОССИЙСКОГО БЮДЖЕТА»

— Экономические реалии, о которых вы говорите, — это прежде всего цены на нефть. Вы, выступая в мае 2015 года на антикризисном клубе «БИЗНЕС Online», говорили о том, что к концу года цена нефти поднимется до 60 - 70 долларов за баррель. Почему прогнозы не оправдались и нефть стоит почти вдвое дешевле прогнозной цены?

— Да, я в то время тоже был (относительным) оптимистом. Я, впрочем, не исключал и варианта серьезного падения стоимости нефти, но не рассматривал его как наиболее вероятный. Полгода назад такой провал котировок действительно трудно было ожидать. Это мог быть гипотетический сценарий, но относительно маловероятный. Как наиболее вероятный сценарий большинство аналитиков все-таки рассматривало диапазон 50 - 70 долларов за баррель.

Но если мы посмотрим на то, что ожидалось в конце лета - начале осени 2015 года, то значительное число экспертов в то время уже предсказывало дополнительное падение цен на нефть в декабре. Более того, предсказывалась дальнейшая девальвация рубля. Не только из-за падения цен на нефть, но и из-за больших объемов платежей по внешним долгам, которые приходятся на декабрь и довольно плохого сальдо по счету текущих операций. Собственно это как раз и произошло. Также в числе основных факторов, которые могли повлиять на цены на нефть, указывалась общая нервозность рынка в связи с перспективой выхода на рынок иранской нефти после снятия санкций.

Но к этому добавились и другие события, в том числе и фактический отказ ОПЕК от ограничения добычи нефти. Проявился фактор очень низкой дисциплины внутри ОПЕК в плане соблюдения квот. Также сказываются не очень хорошие перспективы потребления нефти. В целом нельзя сказать, что декабрьское падение цены нефти кого-то очень удивило по сравнению с ожиданиями, скажем, трехмесячной давности. Наоборот, понижение цен на нефть в декабре 2015 года очень многими рассматривалось как наиболее вероятный сценарий.

— Многие эксперты говорят о том, что эпоха дорогой нефти в принципе закончилась. Например, американская компания ConocoPhillips объявила о своем окончательном уходе из России. Один из ее топ-менеджеров высказался в том духе, что это лет 10 назад нефть была чем-то священным и за ней надо было идти, например, в Россию. Сейчас нефти полно, к примеру, в Северной Дакоте (имеется в виду сланцевой нефти). В таких условиях американские инвесторы не видят смысла работать в «экзотических», как они говорят, странах. Не получается ли так, что наш главный экспортный продукт перестает быть востребованным, а цена на нефть опустится к уровню, скажем, в 20 долларов за баррель, а может, и ниже?

— Цена в 20 долларов за баррель приведет к тому, что через некоторое время будет дестабилизирована, а затем и прекратится добыча нефти даже во многих странах, традиционно экспортирующих нефть из зоны Персидского залива. Просто их бюджеты не выдержат такого давления, они вступят в полосу политической нестабильности. В такой ситуация предложение углеводородов может сократиться до уровня, которого будет недостаточно для того, чтобы обеспечить спрос.

— На спрос тоже давят новые технологии...

— Но они пока не меняют радикально структуру потребления нефтепродуктов — прежде всего топлива на транспорте. Спрос на него не падает, даже при снижении удельного потребления бензина и дизеля современными моторами, а также при появлении альтернативных источников энергии. В Китае, например, из-за быстрого роста автомобилизации и транспортной мобильности населения спрос на нефть продолжает расти теми же темпами, которыми он рос последние 10 лет. Тренд линейный, он направлен на существенное возрастание спроса. Это связано с тем, что рост уровня жизни китайского населения не только не прекратился, но продолжается быстрыми темпами. Китай меняет модель роста. Вместо ускоренного роста, основанного на инвестициях, Китай переходит на модель, когда потребление населения начинает опережать инвестиции. В частности, это выражается в том, что все больше людей входят в категорию среднего класса, начинают покупать автомобили и все больше ездят на них. Кроме того, преобладающим средством общественного транспорта — особенно междугороднего — в Китае до сих пор являются автобусы. За Китаем следует Индия. И в ближайшие годы никакие достижения в сфере альтернативных источников энергии для автомобильного транспорта эту тенденцию не изменят. Спрос на нефть будет оставаться достаточно большим в силу ускоренного экономического роста в этих двух странах-гигантах. Так что 20 долларов за баррель — это настолько радикальное падение предложения, что рано или поздно оно обернется серьезным отскоком цен. Не случайно некоторые эксперты уже говорят о том, что нефть на непродолжительное время вполне может опять подняться до 100 долларов за баррель и потом возобновить период корректирующего снижения.

— Значит, России с бюджетом-2016, рассчитанным исходя из среднегодовой цены в 50 долларов за баррель, бояться нечего?

— Даже если цена нефти упадет до 20 долларов за баррель, то ненадолго. И чем глубже она упадет, тем более вероятным становится ее паническая коррекция до завышенных с точки зрения долгосрочного рынка уровней. Равновесные средне- и долгосрочный тренд — в диапазоне 60 - 70 долларов за баррель. Именно он позволяет поддерживать сбалансированное предложение нефти по источникам. Не вся нефть концентрируется на относительно легких для добычи месторождениях. При этом, повторю, месторождения с низкими издержками добычи сейчас концентрируются в странах с нестабильными политическими режимами или потенциально нестабильными при низких ценах на нефть. Поэтому в долгосрочном плане слишком низкие цены на нефть не могут поддерживаться ни с точки зрения структуры спроса, ни устойчивости предложения.

— А сланцевая нефть?

— Те же Соединенные Штаты с их сланцевой нефтью или Канада с ее тяжелыми нефтяными песками смогут обеспечить большие объемы добычи лишь по ценам свыше 60 долларов за баррель.

— Чем опасны низкие цены на нефть для России?

— Главная проблема для России не в том, что при 20 долларах за баррель мы не можем продавать нашу нефть. Себестоимость добычи на существующих месторождениях позволяет ее продавать даже при таком низком уровне цен. Однако ясно, что слишком низкие цены на нефть создают практически невыносимые условия для исполнения российского бюджета, где половина всех доходов — нефтегазовые. При нынешних ценах углеводородов российский бюджет лишится значительной части нефтегазовых доходов. Ясно, что если цены останутся на текущем уровне, придется резко урезать расходы. Есть и другая проблема: при такой цене на нефть невозможно будет осваивать новые месторождения. Они находятся в зоне гораздо более высоких издержек — Восточная Сибирь, шельф, арктическая зона. Там себестоимость добычи с учетом инвестиционной составляющей уже приближается к 80 - 90 долларам за баррель. И вряд ли она может быть существенно снижена.

«РОСТ, ОСНОВАННЫЙ НА ПОТРЕБЛЕНИИ, БОЛЬШЕ НЕВОЗМОЖЕН»

— Оптимистический сценарий, который вы описали, подразумевает устойчивый и даже ускоренный рост экономки развивающихся стран, к которым относится и Россия. Этот рост сопровождается увеличением потребления. Но о каком росте потребления в нашей стране можно говорить, если девальвация рубля снизила доходы населения в 2 - 2,5 раза в пересчете на доллары и евро?

— Но товары в России продаются не в долларах и евро.

— Да, но нашим потребителям теперь не по карману, например, иномарки, даже собранные в России, цена которых в долларах составляет в среднем 20 тысяч, а в рублях это уже в районе 1,5 миллионов. В Китае тоже есть проблемы с замедлением экономического роста. Не получается ли так, что развивающиеся страны вступают в эпоху новой бедности, спрос с их стороны, в том числе и на нефть, катастрофически упадет?

— Исключать этого нельзя. На самом деле процессы долгосрочного роста в странах с низким уровнем дохода — это большая загадка. Никто до сих пор не понимает, почему случается так, что страны, которые десятилетиями консервировались на низком уровне доходов населения, вдруг вступают в период бурной индустриализации и ускоренного экономического роста. Почему это происходит в разных странах по очереди, а не одновременно? Есть много разных гипотез с точки зрения мировой торговли и прочего, что могло бы это объяснить, но, строго говоря, мы не знаем причин этого. Как и начало такого ускоренного роста, так и его прекращение — это во многом фактор высокой неопределенности. Тем не менее пока, исходя из того, что мы видим на двух крупнейших развивающихся рынках, более вероятна ситуация продолжения быстрого роста. Даже в Китае, чья экономика представляет собой огромный финансовый пузырь, беспрецедентный по историческим масштабам для стран, развивающихся в азиатской модели роста.

— Что из себя представляет этот пузырь?

— Ни в Японии, ни в Южной Корее, ни на Тайване в прошлом на тех уровнях развития, которых сегодня достиг Китай, не было такого гиперинвестирования и раздутости банковского сектора и других сегментов финансового рынка. Китайский пузырь очень опасен. Если он лопнет, в самом радикальном варианте это может больше чем на десятилетие остановить экономический рост в Китае. Но пока все-таки этого не происходит. Пока происходит то, что и должно происходить при нормальном развитии событий в экономике Китая: снижается инвестиционная составляющая роста и нарастает потребительская составляющая. Такая модель перехода к новому этапу роста позволяет при нулевых и даже снижающихся в абсолютном выражении инвестициях поддерживать двузначные темпы роста потребления. Собственно, в Китае именно эта тенденция сейчас и обозначилась. Индия же вообще пока гораздо менее развита, чем Китай, и экономический рост там может продолжаться еще долго. В то же время этот рост менее устойчив, чем 10 - 15 лет назад в Китае, и в любой момент он может прекратиться. В индийской экономике вообще немало проблем, мешающих ускоренному росту, но пока она демонстрирует все новые успехи.

— Если вернуться к ситуации в России, которая нас всех больше касается. Что у нас произошло с этим самым потребительским спросом в 2015 году, когда реальные доходы в рублях, по официальным данным, упали более чем на 10 процентов, а оборот розничной торговли — более чем на 13 процентов?

— Российский экономический рост начиная с 2000 года не был основан на инвестициях. Весь этот период потребление росло быстрее, чем инвестиции, причем значительно быстрее. Значительная часть потребностей удовлетворялась не за счет внутреннего производства, а за счет опережающего роста импорта, который финансировался быстрорастущими доходами от экспорта нефти и газа. Эти доходы вызывали повышение реального эффективного курса рубля и, соответственно, рост покупательной способности населения даже при тех же самых рублевых доходах. Не говоря уже о том, что и сами доходы в рублевом выражении тоже достаточно быстро росли. Так что в результате мы получили головокружительный рост уровня потребления. По нему в среднем по стране разрыв по сравнению с развитыми странами оказался минимальным. Россия по многим видам текущего потребления даже обогнала развитые страны.

Но кризис, начавшийся в 2014 году, этот процесс остановил самым радикальным образом. Это был первый кризис, когда падение добавленной стоимости в стране произошло не за счет инвестиций, а за счет потребления. Даже после дефолта 1998 года инвестиции упали не меньше, чем уровень потребления населения. В 2008 году потребление почти не сократилось, зато резко снизились инвестиции. Но в 2015 году инвестиции, по крайне мере на первой стадии кризиса, снизились значительно меньше, чем упало потребление населения. Главный удар пришелся именно на потребление, и, что особенно существенно, на стадии выхода из этого кризиса экономика начнет восстанавливаться за счет инвестиций. Это будет единственный рост, который возможен по завершении мирового экономического суперцикла, рост, основанный на внутренних инвестициях. Доля капитала в добавленной стоимости будет расти, а доля зарплаты и прочих доходов населения — снижаться. Сегодня рост, основанный на потреблении, больше невозможен. Потребление населения будет восстанавливаться гораздо медленнее и дольше, чем инвестиции.

«170 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ ОТДАННОГО ДОЛГА ЗА 3 КВАРТАЛА — ЭТО БЫЛ ЖЕСТОЧАЙШИЙ УДАР»

— ЦБ сейчас удерживает курс рубля, не позволяя ему ослабнуть столь же стремительно, как и нефтяным ценам. Это связано с попыткой замедлить темпы падения доходов населения России, не допустить социального взрыва?

— ЦБ не поддерживает уровень потребления. У него нет такой цели. Курс рубля упал не так сильно, потому что этому способствовал гигантский отток валюты по счету капитала. В четвертом квартале 2014 года падение цен на нефть наложилось на санкции, и из-за этого масштаб оттока капитала из корпоративного сектора России в конце 2014-го - начале 2015 года был в два раза выше, чем в предыдущий кризис 2008 года. Тогда капитал утекал тоже очень активно, но столько долгов, сколько российским компаниям пришлось отдать в конце 2014 - начале 2015 года, не приходилось отдавать никогда. Свыше 170 миллиардов долларов отданного долга всего за три квартала — это был жесточайший удар по платежному балансу, и именно он привел к столь панической девальвации рубля в конце 2014 года. Сейчас отток капитала ведет себя совершенно иначе. У нас на самом деле официальный отток сейчас небольшой, а так называемый несанкционированный отток капитала по статье «Пропуски и ошибки» и вовсе превратился в приток. В третьем квартале 2015 года в Россию, например, притекло порядка 5 миллиардов долларов. За последние 6 кварталов несанкционированный приток капитала составил почти 20 миллиардов долларов — это 10 процентов от всего капитала, который ушел из страны по несанкционированным каналам за последние 10 лет. Именно снижение оттока капитала поддерживало курс рубля, поэтому его девальвация на этот раз оказалась не такой резкой, как при падении цен на нефть в конце прошлого года.

— Это результаты борьбы с офшорами, деньги возвращаются в страну из Лондона и с Кипра?

— Пока трудно сказать, почему это происходит. То ли под давлением властей, то ли идет консолидация активов каких-то российских холдингов негосударственного сектора. Я думаю, об этом мы узнаем нескоро, поскольку происходит теневое, фактически закулисное движение капитала. Его природу без детального анализа реального поведения крупных финансово-промышленных структур понять очень тяжело.

— В следующем году положительные тенденции на рынке капитала продолжатся, отток капитала и дальше будет уменьшаться?

— Строго говоря, уже нечему утекать. Нет тех ресурсов, которые могли бы быть быстро мобилизованы и выведены из экономики. Это первое. Второе: основная часть чистого оттока капитала в начале этого кризиса была связана с тем, что компаниям кровь из носа приходилось отдавать долги по графику возврата без возможности их рефинансирования. В среднем нормы рефинансирования для российских заемщиков обычно составляли в районе 70 процентов от долга. То есть когда возвращается долг, порядка 70 процентов его рефинансировалось путем новых заимствований. Однако в конце прошлого года доля рефинансирования упала до 30 процентов, только треть возвращаемого долга можно было снова занять на внешнем рынке. Из-за этого и возрос отток капитала. Он был не добровольным, а вынужденным. Сейчас такой необходимости нет, избыточные долги по большей части вернули. Платежи по долгу сейчас намного меньше, чем это было в конце 2014 года. Там действительно платежи достигали пиковых значений — больше 20 миллиардов долларов приходилось отдавать за один месяц. Это далось российским компаниям и банкам нелегко. Но в 2016 году таких пиковых выплат не ожидается.

— Вы упомянули санкции против России. С вашей точки зрения, в 2016 году возможно ли ослабление антироссийских санкций или даже их отмена?

— Вполне возможно, но это чисто политический процесс. В условиях вялотекущего украинского конфликта, когда не происходит ни эскалации, ни урегулирования, строить предположения по поводу отмены санкций или, напротив, их продления очень трудно.

— Отстранившись от политики, можно сказать, что российская экономика адаптировалась к враждебному окружению?

— Российская экономика адаптировалась. Адаптация как раз и выражалась в том, что вернули значительную часть долгов, которые были взяты нашими компаниями и банками на западном рынке. Теперь уже график погашения оставшихся долгов не столь обременителен, а новые долги с западного направления возникают в относительно небольших объемах. Постепенно Россия начинает переориентироваться на азиатские рынки заимствований, хотя этот процесс дается нелегко и отнимет длительное время. Но по большому счету от Европы российские финансы зависят теперь гораздо меньше, чем полтора года назад.

— Удастся ли удержать бюджет следующего года в тех параметрах, которые в нем заложены — 50 долларов за баррель нефти так далее? Или нам грозит дефолт государства по его социальным обязательствам?

— При тех параметрах нефти, которые в нем заложены, бюджет вполне реалистичен. Макроэкономический прогноз властей также адекватен. Оценки курса рубля соответствуют реально возможным при прогнозных ценах на нефть. Проблема только в одном: пока никто не может гарантировать при нынешней ситуации именно такой среднегодовой цены на нефть, как та, что заложена в бюджет. Если по каким-то причинам цены на нефть в течение большей части 2016 года окажутся на уровне 35 долларов за баррель, то не придется говорить о выполнении параметров бюджета. Да и в стране сложится совсем другая экономическая ситуация. Но при 50 долларах за баррель целевые показатели бюджета-2016 — значительное замедление инфляции, пусть и небольшой, но рост ВВП — вполне реалистичны.

РЕЦЕПТЫ СТОЛЫПИНСКОГО КЛУБА — ЭТО 100, А ТО И 200 РУБЛЕЙ ЗА ДОЛЛАР

— Вы говорили о замещении спроса инвестициями в качестве мотора экономического роста. Вопрос простой: откуда эти инвестиции возьмутся?

— Роль основного иностранного инвестора в российскую экономику, скорее всего, возьмет на себя Китай. Он по-прежнему остается одним из крупнейших мировых экспортеров капитала. С точки зрения размеров синдицированных кредитов на рынках стран со средним и низким уровнем дохода Китай превзошел всех других игроков вместе взятых. Потребности российских заемщиков на внешних рынках Китай вполне в состоянии удовлетворить. Реально на пиковых уровнях российских заимствований из Китая они могут достигнуть 20 миллиардов долларов в год по сравнению с нынешними пиковыми значениями в 7 миллиардов долларов. Это не только с учетом прямых заимствований из Китая, но и с учетом заимствований через офшорные зоны, которые в конечном счете имеют страной происхождения Китай. Так что в принципе Китай во многом заместит утрату доступа к западным рынкам капитала. Но все-таки главным источником инвестиций у нас будет, собственно, российский капитал.

Побудить его к инвестированию могут два обстоятельства. Это, во-первых, стабилизация ситуации на нефтяных рынках. Для этого котировки должны подняться с нынешних сверхнизких уровней. При нынешних ценах на нефть степень неопределенности такова, что многие инвесторы воздерживаются от инвестиций. Россия сейчас вынуждена поддерживать высокие процентные ставки с целью предотвратить скачки курса рубля, что сдерживает кредитование инвестиционных проектов. Поэтому все равно период сверхнизких цен на нефть российская экономика должна будет пройти в состоянии как минимум стагнации, а может быть, и продолжения спада. Только по мере восстановления цен на нефть до уровня свыше 50 долларов за баррель можно будет постепенно начать говорить о запуске новых, уже не сырьевых механизмов экономического роста, основанного на инвестициях.

— Есть разные предложения о том, как нарастить внутренние инвестиции. Столыпинский клуб, где первую скрипку играет советник президента РФ Сергей Глазьев, например, предлагает финансировать экономический рост за счет кредитной эмиссии. Как вы к этому предложению относитесь? Есть ли здесь рациональное зерно?

— Нет тут никакого рационального зерна. Это модель Геращенко (бывший председатель ЦБ Виктор Геращенко — прим. ред.) 90-х годов. Россия в тот период находилась в состоянии гиперинфляции с низким уровнем инвестиций и отрицательными темпами роста. Смысл был именно тот: прямое кредитование промышленности со стороны Центрального банка по заниженным по отношению к инфляции процентным ставкам. Это был период хронической девальвации, который к тому же закончился дефолтом. Если нужны другие примеры, то их число не ограничено. Практически вся Латинская Америка 90-х годов прошлого века — это пример такой политики. Всегда подобные попытки кончались одинаково — высокой инфляцией и экономическим спадом. Никаких решений такой подход не представляет. Это будет удар в спину российской экономике, путь к долгосрочному разрушению стабильности, на котором никаких надежд на возобновление экономического роста не возникает. Если российская элита еще не устала от подобных экспериментов, то, конечно, вернуться в 90-е годы никогда не поздно. Это всегда можно сделать, если память настолько ослабела, что обязательно хочется освежить этот болезненный урок.

— Сторонники этого пути 90-е годы вспоминают исключительно в ругательном ключе. Они ностальгируют по 1970 - 1980 годам, когда эмиссия была безгранична, а советская экономика росла...

— Кульминации тот эксперимент достиг во второй половине 1980-х годов. Помните, перестройку и ускорение? В конце периода появился анекдот: «Столкнулись два встречных поезда. Почему? Потому что ускорились, но не перестроились». Власти потратили гигантские деньги на инвестиции ради того самого ускорения. При контролируемых ценах неконтролируемая эмиссия привела к нарастанию дефицита и к экономическому параличу. Чуть позже это привело к гиперинфляции начала 90-х годов. Фактически произошел дефолт по обязательствам советского Сбербанка перед населением, деньги которого были растрачены на бессмысленные инвестиции. Выхода из этого затянувшегося кризиса не было найдено вплоть до конца 1990-х. Аргументы насчет пользы кредитной эмиссии — это аргументы в никуда. Я отношусь к ним крайне отрицательно. Фактически люди, которые продвигают эти идеи, волей-неволей закладывают мину под всю российскую экономику.

— Разве в действиях нынешнего российского правительства нет элементов похожей мобилизационной модели: упор на развитие ВПК, госинвестиции в инфраструктуру?

— Пока правительство откровенно игнорирует подобные предложения. Казалось бы, значительные расходы на программу вооружений, оборонный бюджет и другие статьи расходов государства находятся в рамках бюджетного дефицита, подкрепленного неэмиссионными источниками финансирования. Относительно, впрочем, неэмиссионными в том плане, что речь идет о резервных фондах, которые инвестированы в валютные активы. В любом случае продажа этой валюты ведет к эмиссии рублей. Но, так или иначе, это управляемый процесс, который имеет другую макроэкономическую природу по сравнению с тем, что предлагает Столыпинский клуб. Если бы правительство РФ вело себя в соответствии с рецептами этого клуба, начиная с конца прошлого года, то мы бы уже имели другую экономику. Это была бы экономика галопирующей инфляции с курсом рубля, превышающим не то что 100, но и 200 рублей за доллар. Это было бы близко к тому, что случилось в Беларуси после перевыборов президента Александра Лукашенко в 2010 году. Он тогда напечатал денег под завышенные бюджетные обязательства, которые взял накануне выборов. Беларусь прошла через период гиперинфляции, резкой девальвации валюты, появления двойного курса — официальный курс был один, а на черном рынке обмен шел совсем по другому курсу. Никакого ускорения роста белорусской экономике, как вы понимаете, те решения не придали.

— В завершение темы инвестиций. Есть проект высокоскоростной магистрали Москва — Казань. Как вы полагаете, такие большие и дорогостоящие инфраструктурные проекты сегодня по карману стране?

— В острой фазе кризиса ситуация может сложиться по-разному. Если нефть будет находиться на уровне 20 долларов за баррель, не исключено, что вообще какая-либо инвестиционная активность в стране замрет на некоторое время. Но на стадии выхода из кризиса эти вложения будут очень полезны, в том числе и ВСМ Москва — Казань, эффект от реализации которой обсчитывала именно наша команда.

Смысл состоит в том, что российская инфраструктура порядком отстала в развитии, и особенно она отстала от требований несырьевого сектора экономики. Если что-то и развивалось в последние 20 лет, то в основном инфраструктура под перевозку сырья, например, активно строились трубопроводы. Что касается несырьевых секторов, которые сосредоточены в основном в высокоурбанизированных зонах поблизости от крупных городов, то там вложения в инфраструктуру были явно недостаточными, особенно учитывая темпы роста автомобилизации и мобильности населения. Сейчас такая неразвитая инфраструктура сдерживает развитие несырьевой экономики. Если вкладывать средства в сеть скоростных перевозок, которая обслуживает крупные города, то такие инвестиции дают не только прямой эффект в виде выручки от продажи билетов, но и гораздо больший косвенный эффект. Косвенный эффект от реализации проекта ВСМ в пять раз превышает предполагаемый объем инвестиций. Бизнесы, которые попадают в зону влияния ВСМ, благодаря такой инфраструктуре получают возможность доступа к гораздо большим рынкам. И к рынкам снабжения, и к рынкам рабочей силы, и к рынкам сбыта. В результате за счет роста масштаба увеличивается производительность. Даже без дополнительных инвестиций многие бизнесы в состоянии улучшить показатели, а в масштабах экономики в целом это выливается в проценты роста ВВП. Этот рост оказывается настолько значительным, что может сыграть решающую роль для преодоления кризиса

ПРИ $35 ЗА БАРРЕЛЬ «МНОГО БАНКОВ ПОЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ПЛОХО»

— Глава Счетной палаты Татьяна Голикова озвучила размер долгов российских регионов, которые, по ее словам, уже достигли 2 триллионов рублей. Насколько, на ваш взгляд, остро стоит проблема платежеспособности региональных бюджетов?

— Эта проблема сильно преувеличена. Что такое 2 триллиона рублей? Это 3 процента ВВП России. Это ничтожно маленький уровень долга. Да, с учетом того, что наши региональные бюджеты не очень самостоятельны, что многие регионы дотационны, получают трансферы из федерального бюджета, возникает проблема, но явно не критическая. По расчетам минфина РФ, несколько регионов достигли «красной черты», когда уровень их задолженности превышает 100 процентов их годового дохода. Однако большинство закредитованных регионов имеют долги не столько перед частными кредиторами, сколько перед федеральным минфином. Это бюджетные кредиты, которые, по сути, в любой момент могут быть переведены в безвозмездные дотации. Собственно, так всегда и происходило. Долг перед федеральным бюджетом у регионов возникает во многом искусственно. Минфин РФ, по сути, дотирует региональные бюджеты, которые вынуждены были выполнять непосильные расходные обязательства, продиктованные из центра, например, ускоренное повышение зарплат бюджетникам. Называть это кредитной задолженностью можно только с очень большими оговорками. Если мы возьмем только рыночный уровень долга регионов, тот, который получен в виде банковских кредитов, то этот уровень остается вполне приемлемым в процентах к доходам большинства регионов. По итогам 2015 года бюджеты многих регионов сведены с профицитом. Правда, как всегда, за счет крупнейших регионов типа Москвы и Санкт-Петербурга.

Так что разговоры о том, что с долгами регионов сложилась критическая ситуация, сильно преувеличены. Но есть проблемы, связанные с тем, как рефинансируется эта задолженность. Регионы рефинансируют свои долги на кредитном рынке, который бывает менее устойчив и ликвиден, чем рынок облигаций. Что такое кредитный рынок? Региональные власти контролируют ограниченное количество местных банков, которые им выдают кредиты. Когда приходит время погашать один из них, нужно брать, как правило, у того же банка, следующий кредит, то есть рефинансировать долг. Поскольку сейчас страна фактически вступила в период реструктуризации банковского сектора, нередко возникает ситуация невозможности рефинансировать долг регионального бюджета у прежних кредиторов, поскольку у того или иного банка возникают проблемы или даже может быть отозвана лицензия. Быстро найти ему замену в кризис бывает нелегко. Это вполне естественная ситуация в условиях, когда рынок базируется на кредитных заимствованиях. Возможно, она была бы немного другой, если бы в свое время субъекты Федерации больше внимания уделяли развитию рынка облигаций. Облигации, как правило, имеют более широкий круг держателей и меньше зависят от состояния какого-то одного инвестора. При достаточном внимании властей к поддержанию ликвидности на облигационном рынке риски рефинансирования по облигациям меньше, чем по кредитам. Поскольку такой переориентации не произошло, возникают риски не найти рефинансирование для долгов некоторых регионов. Но это типичные риски, которые в крайних случаях способен брать на себя минфин, а в некоторых случаях — и ЦБ.

— Дефолты регионов стране не грозят. А могут ли произойти банкротства крупных региональных банков, на которые в финансовом плане опираются власти субъектов РФ?

— Повторю: избыточной задолженности региональных бюджетов сейчас нет. Долги регионов федеральному минфину, по сути, не являются рыночными долгами и в крайнем случае могут быть списаны без катастрофических последствий для бюджетной системы. Риски же для банковской системы того или иного региона могут возникать и при относительно небольшом уровне задолженности того или иного регионального правительства. Если банк, у которого власти занимали деньги, почему-то попал в сложную ситуацию, это создает проблемы для рефинансирования регионального долга. Такая ситуация, например, случилась с несколькими подмосковными банками, которые являлись держателями регионального долга. При этом Московская область — это сильный субъект с устойчивой налоговой базой. Однако в целом весь уровень долга субъектов сейчас меньше, чем годовой дефицит бюджета Российской Федерации. Не все субъекты, как и не все банки одновременно попадут в дефолт. Если посмотреть на темпы реструктуризации банковского сектора, то пока за все время кризиса ликвидировано только 10 процентов коммерческих банков, а в процентах к банковским активам — и того меньше. Рассматривать текущий банковский кризис как системный я бы не стал. Желающих бить тревогу по любому поводу у нас в стране хватает, но это точно не тот случай, когда уместно говорить, что региональные банки и бюджеты регионов находятся на грани катастрофы.

— Недавно отозвана лицензия у 37-го по размерам активов банка страны — Внешпромбанка. «Зачистка» банковского сектора уже приближается к вершине пирамиды. Стоит ли ожидать продолжения массового отзыва лицензий банков и в 2016 году?

— В любом случае сокращение числа игроков на банковском рынке — это не очень хорошая тенденция. Ее издержками становится уменьшение разнообразия предложения, сокращение конкуренции. Мы расплачиваемся за предыдущую историческую слабость регулирования банковского сектора в нашей стране. Многие из банков сейчас выбывают из игры не по причине нынешнего кризиса, а в связи с тем, что они плохо управлялись очень длительное время, а у регулятора не доходили руки до того, чтобы такие слабые банки закрыть. В итоге в нашем банковском секторе возникли авгиевы конюшни, расчисткой которых ЦБ начал заниматься активнее, чем раньше. Что касается перспектив, то закрытие банков продолжится еще длительное время. У нас года не проходило, чтобы хотя бы 15 - 20 банков не были закрыты Банком России. Мы начинали с очень высокого числа банков, оно уже сократилось в несколько раз. Эта тенденция, скорее всего, продолжится. Темпы санации в 2016 году будут очень сильно зависеть от макроэкономической ситуации. Если мы пройдем год со средними ценами на нефть в 35 долларов за баррель, то, скорее всего, довольно много банков почувствует себя плохо в такой ситуации. Если же цена на нефть подрастет хотя бы в соответствии с официальным бюджетным сценарием (он предполагает к концу 2016 года больше 60 долларов за баррель), то это может облегчить ситуацию для многих банков и количество закрытых банков будет значительно меньше.

ПРОТЕСТЫ НАПРАВЛЕНЫ НА «ЭЛЕМЕНТАРНОЕ ВЫЖИВАНИЕ»

— Комитет гражданских инициатив, в который вы входите, подготовил доклад о социально-политической ситуации в регионах. Что показывают замеры? Протесты против системы «Платон» — единичный факт или предвестник бури, которая затронет многие российские регионы?

— Пока замеры общественного мнения не указывают на перелом общественных настроений. В целом уровень поддержки властей достаточно высокий, а протестная активность для кризиса такой интенсивности находится на очень низком уровне. Но кризис действительно оказался глубоким, и ухудшение ситуации происходит в основном за счет населения и в меньшей степени за счет бизнеса. В связи с этим мы ни в коей мере не можем исключать в дальнейшем роста социальной напряженности и активизации протестных движений в стране. Но эти протестные движения будут, скорее всего, сильно отличаться от того, что мы наблюдали в конце 2011 года. Болотная — это было протестное движение, не связанное с ухудшением экономической ситуации. Тогда в стране был экономический рост, доходы населения после кризиса 2008 - 2009 годов восстановились и даже превысили докризисный период. Протесты в основном проходили в нескольких крупнейших городах и были связаны в основном с запросом на политические изменения и на дальнейшее развитие страны. Можно спорить о том, действительно ли оптимальными были ожидания протестующих, или какие-то их идеи были не так хороши, как можно было бы предположить. Но все равно это было движение, связанное с запросом на социальный и политический прогресс. Сейчас скорее будут происходить экономически мотивированные протесты, связанные с ухудшением уровня жизни и с приоритетностью задач, направленных на элементарное выживание. Уровень жизни продолжает падать. В ноябре товарооборот розничной торговли сократился на 13,5 процентов год к году. И падение продолжается. Люди чувствуют все большее напряжение, отказывают себе в необходимых расходах, до половины населения ограничило траты даже на продукты питания, медицинские и образовательные услуги, не говоря уже о поездках за границу, страхование автомобилей и прочее. Протесты, если и начнутся в более активном формате, скорее всего, будут связаны с требованиями улучшения уровня жизни. Это не будет запрос на социальное и политическое развитие. Во многих случаях эти протесты будут идти вразрез с рациональной экономической политикой. Это будут просто спонтанные популистские требования немедленно выплатить что-то, улучшить что-то...

— Движение против системы взимания платы с большегрузов вписывается в такую модель протестов?

— Пример водителей грузовиков очень наглядно демонстрирует именно такую модель. Они ведь протестовали не против того, чтобы снизились импортные перевозки, которые в первую очередь и убили данную отрасль. Основная проблема была в том, что грузовиками возили импорт из Европы, этот импорт резко упал, и экономика всей отрасли резко ухудшилась. Но протестовали водители большегрузов против абсолютно рациональной и необходимой меры правительства — ввести плату за большегрузные автомобили, которые разрушают дорожную сеть, создают заторы на дорогах и перекладывают издержки на других людей, которые вынуждены испытывать проблемы из-за плохого состояния дорог. Например, на владельцев легковых автомобилей, попадающих в колдобины, которые создают грузовики, и вынужденных потом за свой счет чинить машины. Плата за проезд большегрузных автомобилей существует во многих странах мира, и тот уровень платежей, который установлен в России, в несколько раз ниже, чем европейский. При том, что издержки на ремонт дорог у нас не сильно различаются с европейскими. Протесты были направлены не на социальное развитие. Отчасти они, наоборот, были протестами против развития. Это просто реакция на ухудшение уровня жизни. Такого рода протесты, скорее всего, и будут наиболее распространенной формой выражения недовольства, если это недовольство начнет нарастать. Когда это произойдет и произойдет ли, пока неясно. Первые признаки нарастания протестов мы имеем, но пока они не стали такими массовыми, как в 2010 году, когда за один месяц — в мае 2010 года — мы имели 18 тысяч акций протестов по экономическим причинам.