Обложка альбома If You Still Trust
Обложка альбома If You Still Trust

ПЕРВЫЙ ТАТАРИН ИЗ КАЗАНИ, КОТОРЫЙ ЗАПИСАЛ АЛЬБОМ В НЬЮ-ЙОРКЕ

— Азат, в анонсе к вашим недавним казанским концертам сказано, что вы первый татарин из Казани, который записал альбом в Нью-Йорке. Как вам это определение?

— Это определение придумал казанский пианист Андрей Руденко, я сам об этом никогда не думал (улыбается). Просто Андрей предположил, что это повлияет на посещаемость концертов. Ну а для нас самое главное — завлечь публику.

В принципе, определение правдивое, но я бы никогда о себе такого не написал и не стремился как-то выделиться из всех татар. Я просто всю жизнь мечтал записаться в Нью-Йорке, и это мне удалось.

— Как же вам удалось воплотить свою мечту в жизнь?

— Это были мои вторые гастроли в Америке с оркестром Игоря Бутмана, в котором я работаю уже второй год. Первые были, скажем так, ознакомительные — летом 2014 года. Тогда, попав в Нью-Йорк впервые, мне снесло башню во всех направлениях. Как бы я ни мечтал, как бы ни представлял себе этот город на протяжении 10 - 15 лет, все было по-другому. Все больше, небоскребы выше, люди, кстати, добрее.

Так вот во второй раз (после двухнедельных гастролей по Америке) мы приехали в Нью-Йорк в конце сентября. Я договорился заранее о записи с музыкантами, среди которых был сын известного гитариста Марка Уитфилда барабанщик Марк Уитфилд-младший, которого я привозил, когда работал в казанской филармонии. С ним, кстати, связана интересная история. В казанской 16-й музыкальной школе имени Олега Лундстрема, в которой я учился, висела вырезка из газеты, на ней были изображены молодые джазовые звезды начала 90-х годов: трубач Рой Харгрув, органист Джои ДеФранческо, саксофонист Кристофер Холлидэй и как раз папа Марка Уитфилда. И я, будучи ребенком, проходя мимо, все время засматривался на эту фотографию. И после приезда Марка я выслал ему этот снимок. Очень символично получилось, а он не мог поверить в эту историю!

Возвращаясь к записи, я делал так же, как и остальные. Мне очень помог с контактами трубач Виталий Головнев. Вообще, со всеми я договаривался сам, но он меня направлял, назвал несколько хороших студий на выбор. И с одной мне удалось договориться, она находится в Нью-Джерси.

— Альбом на свои деньги пришлось записывать?

— Да, конечно, на свои. Издавал его Игорь Михайлович Бутман, за что ему огромное спасибо, а все остальное: оплата музыкантам, плата за студию, за сведение, за репетиционную базу, плюс еще что-то набегало — все за мой счет.

— Расскажите о самой пластинке If You Still Trust.

— У меня скопилось какое-то количество композиций, которые уже необходимо было записать. Каждая песня имеет свою историю создания, историю вдохновения... Долго рассказывать, как рождается каждая песня. Просто если чувствую, что вот сейчас что-то получится, я сажусь за пианино. Когда-то это что-то приходит быстро — чуть ли не за один час можно сочинить всю канву, а иногда все растягивается на какой-то срок. И только через некоторое время, сев опять за инструмент, эта стена, которая была непробиваемой, по кирпичикам раскладывается — и хоп, что-то пробивается.

— В альбоме есть композиция Рустема Яхина.

— Что касается композиции Яхина, эта песня, которую я играл еще в музыкальной школе, называется «Син кайда иден?» («Где ты была?»), естественно, она о любви. В 16-й музыкальной школе, в которой я учился, есть дирижер Анатолий Александрович Василевский, у которого был оркестр «Синтез-бэнд», и он до сих пор преподает в школе. В его оркестре я и играл это произведение. С тех пор оно мне запало в душу, захотелось уже сделать свою аранжировку.

— Планируете еще эксперименты с произведениями татарских композиторов?

— Конечно. Я вообще хочу как-нибудь этим заняться и найти что-то подходящее для джазовой обработки. Подойти может не все, например, простые песни, которые состоят из одной пентатоники, делать сложнее всего. Нужно искать красивые песни, где есть смысл что-то делать в композиционном плане. Вот у Яхина как раз был смысл.

«ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НИКОГДА НЕ ДУМАЛ, ЧТО НЕЧТО ПОДОБНОЕ БАРУ «СОЛЬ» ПОЯВИТСЯ В КАЗАНИ»

— Вы презентовали казанской публике свою пластинку. Она проходила на разных площадках, рассчитанных на разную аудиторию: в молодежном баре «Соль», в джаз-кафе «Старый рояль», в арт-пространстве «Дом вне времени»...

— Действительно, в первую очередь во время выступления обращаешь внимание на зрителей. Публика, как зеркало, отражает то, что ты играешь. И я специально делал презентации в таких разноформатных точках, чтобы познакомить разных людей со своей музыкой. Не совсем угадал, конечно. В первой точке «Дом вне времени» почти не было народу — человек 20 - 30, из которых 10 друзей. Публику в «Старом рояле» пришлось расшевелить. И самое тяжелое — это играть как раз в таких заведениях. Дело не в том, что это плохое место, формально это вообще единственная джазовая точка в Казани, туда приходят взрослые состоятельные люди, хотя были и молодые... А вот бар «Соль» был забит до отказа, как на рок-концерте. Там реакция была лучшей, самой классной по энергетике. В остальных местах люди не настроены на то, чтобы отдавать все свои эмоции музыкантам, а для нас это круче всего.

— Иронично, что в джаз-кафе публика оказалась не самой заинтересованной.

— Я замечаю уже не в первый раз и не первый год, что в заведениях такого формата, где люди сидят за столиками, едят, из всего количества столов всегда найдется парочка, за которыми очень громко разговаривают те, кто пришел поесть и обсудить насущные проблемы. И мне всегда жалко остальных, кто приходит послушать музыку, ведь им мешают. Я в принципе от этого абстрагировался, мне все равно. Но мне досадно за тех, кто пришел получить наслаждение от музыки, а не от еды и напитков.

При этом, честно говоря, никогда не думал, что нечто подобное бару «Соль» появится в Казани. Вот это меня очень обрадовало. Туда приходят те люди, которые слушают музыку и кайфуют от этого, это очень здорово.

— А за границей как обстоит с этим дело?

— Исходя из тех мест, где я был, например в Нью-Йорке, это даже не сравнить. С 1940 - 1950-х это столица джаза. Вначале был Новый Орлеан, потом был Чикаго, и уже в Нью-Йорке вырос тот джаз, который мы сейчас играем. И даже если не играем, используем мелодические обороты и ритмические штуки. Там, конечно, все по-другому, очень много туристов. Они очень любят джаз и, приезжая в Нью-Йорк, забивают до отказа все джаз-клубы. Этот город живет джазовой жизнью. Там бывает бóльшая часть туристов, мне кажется. Такого в Москве нет. Люди знают, что это джазовая Мекка и приезжают послушать самых крутых музыкантов.

В Стокгольме пару лет назад я зашел в джаз-клуб Glenn Miller Cafe, там звучало трио Владимира Шафранова, именитого пианиста, живущего в Финляндии, до этого «прошедшего» Нью-Йорк. Я был просто сражен наповал отношением публики к происходящему! Битком набитый маленький зальчик, полные еды, пива, алкоголя покрепче столы — в общем, все как у нас. Но! Во-первых, бармен, он же конферансье, при представлении музыкантов попросил всех выключить телефоны. Во-вторых, публика сидела так тихо, как и полагается, и слушала музыку. Владимир пригласил меня на одну пьесу — блюз. Он объявил, что я из России, публика уже завелась, а после моего соло они просто завалили меня аплодисментами и шквалом восторженных криков.

— Вы сказали, что США по-прежнему остаются джазовой Меккой. Но в беседе с «БИЗНЕС Online» певица Мариам Мерабова, напротив, сказала, что из-за коммерциализации дух свободы уходит из американского джаза, оставаясь только на маленьких европейских фестивалях и, как ни странно, в России.

— Я бы так не сказал. Дух свободы есть в Америке. Возможно, она имела в виду, что люди приезжают туда зарабатывать деньги в первую очередь. Но все хотят заработать денег. Начнем с того, что любой человек хочет заработать, музыканты не исключение. У кого-то семьи, дома, за которые надо платить, и т. д. У кого-то планы построить свою студию, у каждого свои планы на жизнь. Да, в Нью-Йорке очень много музыкантов, там огромная конкуренция, тысячи суперпрофессионалов и еще над ними сотни звезд, которые записывают альбомы и продают их многомиллионными тиражами. Они как раз составляют ту прослойку, к которой рвутся многие. Но там еще и много людей, которые играют тот джаз, который они хотят. Так что вопрос свободы очень абстрактный.

— Насколько популярна джазовая музыка на Западе, могут ли джазмены возглавлять хит-парады?

— Да, наверное. Например, я недавно видел, что Леди Гага совместно с Тони Беннеттом записали альбом. Плюс я видел, что Тони Беннетт поет в Рокфеллер-центре во время Рождества перед огромной публикой и народ кайфует. Так что да, все возможно, и уж точно ничего не потеряно. У джаза на самом деле большое будущее, потому что он стал уже разностилевым. Сейчас с джазом очень многие ассоциируют параллельные стили, но все равно это джаз. Это музыка свободная.

«В ОРКЕСТРЕ БЫЛИ НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ С АЛКОГОЛИКАМИ-МУЗЫКАНТАМИ»

— Гарик Сукачев в одном интервью сказал, что рок, как и джаз, становится академической музыкой. Это действительно так?

— Не знаю, насколько полны знания Гарика Сукачева о джазовой музыке. Джаз — это и та музыка, которая исполняется в больших залах, и та музыка, которая исполняется на улицах, в парках, в клубах. Джаз можно играть абсолютно везде. Если речь идет о профессионализме, то джаз шагнул далеко вперед. В Казани, к сожалению, этого не поймут наши деятели музыкальных классических культур. Потому и нет до сих пор в столице РТ джазового образования, не считая института культуры. Хотя там уровень настолько низкий, что страшно становится, конечно.

«Хотел больше профессионализма.
Мне приходилось буквально учить людей нотной грамоте»

— Вы были некоторое время в 2013 году худруком и главным дирижером джазового филармонического оркестра РТ. Почему сотрудничество не стало долгосрочным, ведь наверняка назначение такого молодого 25-летнего руководителя подразумевало долгосрочную перспективу?

— Здесь много моментов. И мои какие-то, как говорят обиженные на меня впоследствии люди, оплошности. Но я хотел больше профессионализма. Мне приходилось буквально учить людей нотной грамоте. То есть люди, которые закончили консерваторию и так далее, не умели каких-то элементарных фраз сыграть на своем инструменте. Меня это постоянно выводило из себя. Потому что, учась в Москве, я сталкивался с таким редко. А тут сборище духовиков, грубо говоря, плюс у всех личные проблемы, и все это начинается... Ну и минусовые по деньгам концерты. Руководство хотело, чтобы помимо того, что я сам занимаюсь с оркестром плюс думаю о программе, думаю, кого привезти, какие аранжировки сыграть, подобрать, я еще и собирал народ.

— Чем все это закончилось?

— Благодаря нашим совместным усилиям, в первую очередь директора оркестра Сергея Куприянова, который всегда помогал и был настроен на работу, что-то вроде и начало получаться. Вот я люблю таких людей, они безотказные и не начинают жаловаться: «Вот у меня то, вот у меня это». Они в первую очередь думают о деле. А в оркестре были некоторые проблемы с алкоголиками-музыкантами. Это у нас, наверное, в крови, такой менталитет в России. Так что не получилось долгосрочной работы. Но к декабрю, и я сам удивился, на последнем концерте с Шеймусом Блэйком ребята заиграли. И мы подняли очень сложную программу, я был даже поражен. То есть можно было дальше заниматься, но одному это делать очень тяжело. Даже при поддержке таких друзей, как Андрей Руденко, Сергей Куприянов, это очень тяжело. Нужны какие-то вложения, нужно со стороны руководства что-то делать, это все продавать... Не получилось, и я в итоге ушел.

— В джазовом мире Казани по-прежнему говорят о больших проблемах в оркестре...

— Куда же они денутся, если нынешний художественный руководитель — татарская эстрадная певица (Лидия Ахметова — прим. ред.), которая, как до меня доходят слухи, не имеет никакого представления, что такое джазовая музыка.

Я ни в коем случае не собираюсь никому мешать, вставлять палки в колеса и т. д. Просто то, что сейчас происходит и было до меня, — это, конечно, в профессиональном плане ноль. Я сейчас не говорю, что я вот такой молодец, а они — нет. Все начинается с того, что люди не отдают себе отчета в том, что они делают. Вот это, наверное, и приводит к упадку.

Мало тех, кто горит этим, тратя всю жизнь, все свое здоровье. А здоровье на это тоже тратится. Допустим, где-то к ноябрю тогда у меня начало сердце болеть, когда сработался с оркестром, потому что это были такие перегрузки. Они привыкли репетировать два-три часа, а я в неделю заставлял их репетировать по пять-шесть раз, естественно, все со мной. Потом мы оставались с Сергеем Куприяновым решать какие-то деловые вопросы, ближе к вечеру я шел домой, там занимался на саксофоне и после этого еще до поздней ночи делал какие-то аранжировки, что-то искал. И так каждый день, на износ. Сложно... Здесь нужно что-то другое делать. Я не говорю, что не нужен оркестр, нет, пусть существует. Они молодцы, ездят с джазовыми концертами по деревням и селам — это тоже очень полезно. Вливать каплю культуры людям... В итоге все на меня обижены после этого. Большинство джазовых музыкантов Казани меня ненавидят. Всем не угодил.

«Ольга Скепнер — это единственный человек в Казани,
занимающийся организацией мероприятий на высочайшем уровне,
со знанием дела и стабильно»

— В Казани при этом проводится немало джазовых мероприятий. Это и «Jazz в усадьбе Сандецкого», и новый фестиваль Hotel de ville. Благодаря им здесь побывали довольно многие джазовые музыканты. Знают ли о Казани за границей?

— Заметьте, вы назвали мероприятия, организованные Ольгой Скепнер — это единственный человек в Казани, занимающийся организацией на высочайшем уровне, со знанием дела и стабильно. Она великая женщина и большая молодец, она сделала фестиваль «Jazz в усадьбе Сандецкого». Она привезла уже столько народа, столько людей уже слушают эту музыку. Это, конечно, поражает... Плюс она сделала еще новый фестиваль — Hotel de ville. Когда такие люди ропщут за отечественную джазовую музыку, это должно остаться в истории, конечно. Остальные же концерты разовые и порой печальные...

Смешной случай: кажется, в декабре 2014 года я зашел в «Старый рояль» на концерт Миши Пятигорского, пианиста из Нью-Йорка, что само по себе необыденно в плане высокого уровня. Ну и после мы с Андреем Руденко вышли «поджемить» с американскими басистом и барабанщиком, было чрезвычайно круто играть с ними. И каково же было удивление басиста Сэма Минайе, когда в январе мы пересеклись на Седьмой авеню в Нью-Йорке. Было столько эмоций! И что касается вашего вопроса, безусловно, те, кто бывал в Казани, не забывают наш город, вспоминают гостеприимность людей в первую очередь.

«ДЛЯ МЕНЯ ЭТО КАК КАКОЕ-ТО ЧУДО ПРОЯВИЛОСЬ, ВОТ ЭТИ ВСЕ КЛАПАНА, ЭТОТ ЖЕСТЯНОЙ ИНСТРУМЕНТ»

— Как казанский мальчик стал джазовым музыкантом, с чего все началось?

— Это доподлинно, конечно, уже не известно, но в 6 лет я начал играть на скрипке, меня родители отдали в музыкальную школу. Помню, когда я пришел впервые в музыкалку, мне там очень понравился телевизор, и я решил учиться. Меня взяли в класс скрипки. Первые три года мне нравилось заниматься, а потом разонравилось. Ну а когда у ребенка нет желания заниматься, ни к чему это не приводит. Потом закончилась скрипка, и на самом завершающем этапе мне очень понравился джаз, я уже захотел заниматься на саксофоне. Для меня это как какое-то чудо проявилось, вот эти все клапана, этот жестяной инструмент. Для меня он даже с виду был красивым и завлекающим. А переломный момент — это было выступление оркестра Олега Лундстрема в Казани в ГБКЗ. Пару билетов на концерт было выделено для нашей школы. Я изъявил желание посетить концерт и после него точно понял, что все, вот это мое.

— Кто из музыкантов является для вас примером?

— Мой учитель по саксофону Дмитрий Викторович Деринг в самом начале, когда я только делал первые шаги, дал мне пластинку, хотя тогда еще не было пластинок, это была кассета Джошуа Редмана, есть такой саксофонист. Я тогда понял, как сильно хочу играть на саксофоне. И вот этот человек на меня так повлиял. Потом еще были и другие, конечно, например Шеймус Блэйк, чью музыку я услышал, учась в Гнесинке. Он также имел влияние на меня. С Шеймусом отдельная история: мне повезло привезти его в Казань и также сыграть с ним незабываемый концерт в Москве. Также в мой первый день в Нью-Йорке Шеймус играл в клубе Smalls, вот это было совпадение! Конечно же, я тогда сидел в первом ряду оба сета.

— А близкие к вашему увлечению джазом как относились?

— Наверное, были моменты, когда мне приходилось их убеждать, но родители мне никогда не мешали, а только помогали. Как-то мне удалось им доказать, что этим можно зарабатывать. Они пару раз были на моих концертах. Например, когда я привозил Шеймуса Блэйка, приходили мама с сестрой. И когда мы год назад приезжали с оркестром Бутмана, были папа с сестрой. А так редко, конечно. Просто потому, что у меня выступления в основном в клубах, они поздние, плюс бывают нелицеприятные моменты с публикой, не хочется, чтобы родители это видели.

«ПРИ ВСЕЙ СВОЕЙ ЛЮБВИ К ГНЕСИНКЕ Я НИЧЕГО ХОРОШЕГО НЕ МОГУ СКАЗАТЬ О САМОМ ИНСТИТУТЕ»

— Кстати, ведь в прежние времена джазу вообще не обучали.

— Это было в самом начале, да, но сейчас обучение необходимо. Нужен фундамент, чтобы ты что-то мог извлечь из инструмента. Музыкальное образование — это профессиональное владение своим инструментом, это игра классических, академических произведений. Учась в Российской академии музыки имени Гнесиных у Александра Викторовича Осейчука, которого я считаю самым выдающимся джазовым педагогом в России, я понял, что, во-первых, ты должен заставить свой инструмент зазвучать, а это не так просто. Нужно уметь даже в саксофон дуть так, чтобы появился хороший, красивый звук, добротный тембр, не говоря уже про трубу. При этом чтобы он нравился не только тебе, но и соответствовал каким-то современным критериям. Во-вторых, нужно технически владеть инструментом. На это как раз отводится классика, различные классические этюды, и все параллельно с джазом. Плюс мы разбирали на ноты то, что исполняли самые крутые джазовые музыканты. И после пяти лет обучения я даже не хотел уходить и специально остался в магистратуре, чтобы еще заниматься с Александром Викторовичем. Для меня это были, пожалуй, самые счастливые годы занятий на инструменте.

— За границей как обстоят дела с профессиональным образованием?

— Например, в Америке есть всякие колледжи, тот же Беркли и т. д., у них вообще целая система построена на том, чтобы не только обучать джазу, но и, скажем так, бизнесу, коммерции, научиться продавать себя. У меня учились там друзья, они рассказывали, что есть разные факультеты, например, там обучают ремонту инструментов, куча всего. Помимо того что ты владеешь своим инструментом, ты можешь научиться играть на других. Плюс некоторые люди читают партитуры, пишут аранжировки для оркестров, для больших ансамблей в разных стилях музыки. Проще говоря, там и готовят профессионалов. То есть это очень большой пласт обучения, за который, конечно, берут деньги.

— В России все хуже?

— При всей своей любви к Гнесинке я ничего хорошего не могу сказать о самом институте. К сожалению, кроме моего педагога Осейчука и Анатолия Ошеровича Кролла, руководителя студенческого бенда, там по большому счету никто не работает вообще. Люди появляются раз в месяц, а то и раз в полгода, я имею в виду преподавателей. От этого уровень студентов не растет. И это очень глубокий вопрос. Уровень не растет с того момента, когда после Советского Союза у нас в общеобразовательных школах не стало хоров, духовых оркестров. Зато они все еще есть в Америке. В каждой школе есть свой хор и марширующий оркестр, так называемый marching band. Это очень важно. И оттуда обязательно один какой-нибудь гений да появится, который что-то привнесет в историю музыки, не обязательно джазовой.

Гнесинка — это хорошее место, но я благодарен только Осейчуку, с которым мы занимались. Это человек, который работает каждый день, думает о своих учениках, о программе для каждого индивидуально, но в системе, чтобы человек научился чему-то. Грубо музыкально говоря, ставит «инвалидов на ноги». А в остальном об обучении не могу сказать ничего хорошего. К тому же там просто негде заниматься, нет помещений, как в том же Беркли. Да, у них платное обучение, в отличие от Гнесинки, но у них есть простые небольшие классы, где люди занимаются на своих инструментах. У нас такого нет, это ужасно вообще. В Гнесинке приходится заниматься в огромном подвале, где у тебя через пару-тройку часов на ботинках появляется слой пыли. Но студенты счастливы, что есть хотя бы этот подвал.

— Как тогда быть? Уезжать за границу?

— Да. И так делают большинство молодых ребят, к сожалению. Если у кого-то появляется шанс, естественно, никто не думает, оставаться в Гнесинке или перебираться куда-то. Если за кого-то заплатили спонсоры или выигран грант, то люди уезжают.

— А возвращаются потом в Россию?

— А возвращаются немногие. Те, кто уезжал в Америку и вернулся, в большинстве своем сделали это по семейным обстоятельствам, а не по своему желанию. А те, кто уехал в Европу — в Германию, Голландию (я знаю много ребят из Ростова-на-Дону, Новосибирска, Новокузнецка), оттуда вообще не возвращаются. Правда, они там настолько интегрированы, что уже теряют свою национальную особенность, мне кажется.

В России будущее неопределенное. Мне повезло, что я начал играть в оркестре Игоря Бутмана, в который даже не мечтал попасть. Мы играем джазовую музыку, плюс Бутман начал делать различные интересные программы. Например, в декабре мы играли авторские произведения молодых джазовых композиторов, в том числе мои. Потом мы еще все это записали на «Мосфильме». Недавно играли в Доме музыки программу, посвященную Майлсу Дэвису и Джону Колтрейну. И он хочет развивать это направление, делать чаще такие некоммерческие концерты, при этом собирать полный зал. Так что есть какой-то смысл продолжать заниматься джазом. А других вариантов оркестровых... Люди играют у Петра Востокова, есть такой молодежный оркестр, потом у Олега Лундстрема.

«Либо деньги, либо творчество.
Для меня пока творчество на первом месте»

«ПОЧЕМУ-ТО МЕНЯ ЖИЗНЬ НЕ СВОДИТ ПОКА С ПОПСОЙ»

— Многие джазовые вокалисты в России стали известны благодаря шоу «Голос», вся страна знает «Фонограф-Симфо-Джаз» Сергея Жилина. Действительно эта телепрограмма сделала джаз в нашей стране более популярным?

— Может быть. Там, например, выступала тромбонистка Алевтина Полякова, она пела и играла. Наша казанская девочка Юлия Хусаинова недавно вроде там выступала. Есть еще Эра Канн, тоже джазовая певица. Я надеюсь, что немного лучше стало, но я не эксперт в этом плане и не поклонник «Голоса». А «Фонограф» — это больше оркестр для проектов типа «Голос». Я не слышал, что у них есть какие-то концерты, где молодые ребята могут реализовать себя в творческом плане.

— Вы говорите, что в США в джазовой индустрии огромная конкуренция. А в России? Легко попасть со своими концертами в московские джазовые клубы?

— Сложно, конечно, но по сравнению с Америкой легче. Там это сделать почти невозможно. Да, из-за большой конкуренции, плюс там много своих американцев, и если ты приезжий эмигрант, у тебя даже нет нормального уровня владения английским языком, ты пытаешься пробиться, создать свой коллектив, играть свою музыку в клубах, то тебе будет очень непросто. Много факторов, которые вообще сбивают с ног. У нас сложность в том, что куча коллективов, которые хотят играть в клубе Игоря Бутмана, в клубе «Эссе», в клубе Алексея Козлова. Но это клубы, а для того, чтобы делать большие концерты, такие как в Доме музыки, в Театральном зале, нужны вложения.

— А есть джазовые продюсеры в России?

— У кого-то есть. В основном у тех, кто уже пробился хоть как-то. А большинство музыкантов сами пытаются что-то делать, снимают видео, проморолики. Но повторю: очень сложно попасть, потому что все хотят играть в этих клубах, мне самому нечасто доводится играть в том же «Эссе». Я, например, надеюсь, что у меня состоится концерт в феврале. У меня есть малый коллектив под названием Сonnection, с которым я даю собственные концерты, где играю мою авторскую музыку, и есть еще биг-бенд, который я изредка собираю. Это сложно — собрать 15 человек, которые бы захотели играть твою музыку, твою аранжировку и получать от этого удовольствие. Если только твои самые близкие ребята. К тому же музыканты, с которыми я играю, очень занятые. Все заняты в других проектах или работают с поп-звездами, как мой однокурсник Саша Кульков, один из моих самых-самых любимых барабанщиков. Он работает у певицы Елки. Так же как Сергей Корчагин, контрабасист, с которым мы играем в оркестре Бутмана. Он работает еще и в квартете Бутмана. То есть у них работы в плане концертов гораздо больше. Из-за этого тоже не всегда можно пригласить выступать.

— А у вас есть опыт выступления с поп-звездами?

— Самые минимальные. Мы играли в Риге с Джино Ваннелли. Почему-то меня жизнь не сводит пока с попсой. Хотя в принципе если хорошая поп-музыка, где в музыкальном плане есть вещи, которые приятно будет играть, — я бы с удовольствием. Я, например, очень рад за ребят, которым удается играть с Елкой, у них там все интересно.

— Джазовому музыканту зарабатывать-то удается?

— Вообще, кто на что настроен. Кто настроен на деньги, заработки, тот играет в ресторанной халтуре, во всяких кавер-коллективах, на банкетах, свадьбах. Кто не настроен, тот занимается творчеством. У кого-то может быть баланс. Хотя здесь либо деньги, либо творчество. Для меня пока творчество на первом месте.