Ляля Кузнецова: «Я сталкивалась с такими судьбами, что моя казалась не самой страшной»

Ляля Кузнецова: «Когда снимает женщина, ей достаточно взгляда и сердца. Женщина чаще всего снимает на эмоциях» Фото: Любовь Симонова

«ХОЧУ ПОСОВЕТОВАТЬ ФОТОГРАФАМ НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ СВОИ СТАРЫЕ РАБОТЫ»

— Ляля, готовясь к интервью, я посмотрела документальный фильм «Фотограф и его друзья». Вы там говорите, что только к старости начинаешь понимать, что жизнь — «короткая штука». Сейчас, когда вам исполнилось 70 лет, нет чувства, что-то не успели сделать, не осталось чувства незаконченности?

— Осталось. Я считаю, что у меня очень много времени ушло на бытовые проблемы, на устройство своей жизни. Я очень мало себя смогла отдать съемкам. И вот эта жадность во мне по-прежнему живет, а сил у меня нет. Когда я увидела юбилейные новостные сюжеты про Бориса Эйфмана, то по-белому ему позавидовала. Думаю, какой он счастливый. И ему 70 лет, и мне 70, он такой еще резвый, а я уже такая дряхлая старушечка (улыбается)...

Я просто не могу сейчас себе позволить выехать куда-то далеко на съемки. И максимум, что могу сделать, это разобрать тот архив, который в те времена складывался, складывался, а я только выбирала из него тот самый кадр, который на тот момент мне был важен. Я его вытягивала, а все остальное просто забрасывала. И вот сейчас все это заново просматриваю, выбираю что-то интересное, когда сканирую.

— Фотографии, которые тогда, казалось, не имеют никакого смысла, приобретают его сейчас?

— Конечно. И хочу посоветовать фотографам не выбрасывать свои старые работы. С годами очень многие вещи совсем по-другому просматриваются. Потому что ты не только стареешь, но еще духовно крепнешь. Конечно, не целиком ты меняешься, нет. Просто попутно какие-то знания поселяются в твоей голове, и ты на многие вещи, на которые по молодости смотрел, может быть, несколько иначе, начинаешь смотреть по-другому. То есть очень многие кадры, наоборот, начинают жить сейчас, начинают оживать. Я думаю, что ничего нового не говорю, просто в молодости я этого не слышала.

Фото: Ляля Кузнецова

«МЕЧТА МОЕГО ДЕТСТВА — ПОПАСТЬ К ЦЫГАНАМ. ОНА МЕНЯ И СПАСЛА»

— Ваша история как фотографа началась в 1977 году после смерти мужа. Тогда появился первый цикл фотографий цыганского табора.

— Когда случилось несчастье, я долго еще не могла определиться, что делать дальше, хотя, будучи еще студенткой, состояла в фотоклубе «Волга». Я как-то ушла в уныние, провалилась в яму после смерти мужа и потом уже очень тяжело себя вытаскивала...

Но это, наверное, со всеми происходит, когда могильная плита прижимает любимого человека. По молодости тем более, когда человек не готов к этому. К тому же, помимо того, мы жалеем не только человека ушедшего, мы же еще и жалеем себя, что мы остаемся одни. Когда мы молоды, мы любим очень крепко и с большим сердцем и душой. Мне повезло, мечта моего детства — попасть к цыганам — меня и спасла, она меня вытащила.

И еще чем мне все это помогло, так это тем, что в ту трудную минуту я вернулась в степи. Вы никогда не были в степях? Это удивительные места, этот запах полыни... Я сейчас на рынке покупаю ее и вешаю у себя на балконе, ставлю в вазочки, чтобы вот этот горьковатый запах полыни был со мной рядом. Он дает мне такие же силы, как корни деревьев дают силы дереву расти.

Да, моя профессия меня вытащила из черной ямы. Я многим обязана ей, я вырастила дочь, сейчас помогаю ей растить внуков, в этом помогла мне по жизни именно фотография, она дает очень мощные импульсы. Благодаря фотографии я сталкивалась с такими разными судьбами, что моя казалась не самой страшной. Как мыльный пузырь, ну лопнул и лопнул. Есть судьбы более сложные, и люди справляются, живут, радуются. Это и для меня самой служило стимулом.

— Но почему цыгане? Как это стало мечтой?

— А как обычно бывает у подрастающего ребенка? То, что тебе запрещают, хочется сделать еще сильнее. Я выросла, зная одно, — нельзя подходить близко к цыганам, украдут. Мне категорически запрещалось подходить к цыганскому табору, который был у реки. Мы могли только с сеновала наблюдать, как они жгли костры, как пели, готовили еду. Помню, рано утром приходили несколько цыганских женщин к тете, они у нее брали молоко.

— Они все-таки не подпускают к себе чужаков.

— Во-первых, они чувствовали, что я хочу с ними подружиться. Во-вторых, мне мамой были подарены большие золотые серьги с полумесяцем. В молодости у меня были черные кудрявые волосы, серьги, все это сработало — внешность, плюс мое искреннее желание войти в табор. А вообще меня всегда сопровождал мой брат, он был летчиком. Я ему очень признательна и благодарна за это.

И, знаете, видимо, тут сыграла еще и интуиция фотографа. Я не зря говорю, что фотограф обладает или воспитывает в себе это качество. И даже Брессон (Анри Картье-Брессон — знаменитый французский фотограф — прим. ред.) каждый раз говорил: «Воспитывайте в себе интуицию». А мне как-то повезло, и я не боялась. Мы — женщины — обладаем этой интуицией, плюс я была мамой, а мамы вокруг своего ребенка выстраивают какую-то зону безопасности. И когда кто-то приближается, пусть даже на расстоянии, к этой зоне, мама чувствует и тут же начинает действовать. И вот то же самое, видимо, произошло, когда я переключила себя на фотографическую зону. Когда снимает женщина, ей достаточно взгляда и сердца. А мужчине сначала надо посмотреть, потом обдумать, проанализировать. Женщина чаще всего снимает на эмоциях.

Конечно, когда я начала заниматься фотографией, моей дочери было лет 6, и как раз в этом возрасте она хотела маму, а в это время мама бежала к цыганам и не видела дочь, хотя я брала ее с собой в табор. Потом уже поняла, что лучше мне быть одной во время съемок. Когда идет репортажная съемка каких-то событий, то тут вы должны быть настолько начеку, внутри все должно быть настолько мобилизовано на эти события... Чик, чик, доли секунд, вы должны чувствовать приближение этого момента.

«ФОТОГРАФИИ ПЕРЕДАЮТ НЕ ТУ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, КОТОРАЯ ЕСТЬ НА САМОМ ДЕЛЕ»

— Фотоклуб «Волга», в котором вы состояли в студенческие годы, был знаковым этапом становления казанской школы фотографии. Затем он разделился, и так образовался клуб «Тасма», на базе одноименного предприятия, в который вы перешли...

— Когда я вышла замуж и родила ребенка, за это время успели отделиться от «Волги» именно те ребята, которые больше снимали. В фотоклубе ведь еще было много пенсионеров, которые занимались проявкой, ее усовершенствованием. То есть их больше интересовала не сама съемка, не само фотографическое изображение, а то, как оно меняется.

Когда я уже начала работать как фотожурналист, мы собирались в издательстве или у меня дома, поэтому моя дочь Влада росла среди фотографов. Она, естественно, не очень это любила, потому что у нее отнимали маму. А я почему жадно пыталась во все это вникнуть? Потому что в то время специализированной литературы для фотографов почти не было. Это сейчас зашел фотограф в интернет и на любую тему найдет ответ, а тогда мы эти ответы искали или находили практическим путем. Поэтому, когда мы собирались, мы как бы делились другу с другом. Мы собирались в неделю раз, раскладывали фотографии на полу или протягивали веревочки и развешивали фото на них, прикрепляя прищепками.

— Вы ведь еще входили в союз фотохудожников Литвы.

— Да, когда была студенткой и пришла в «Волгу», я так стремилась попасть в Прибалтику, потому что там было именно фотографическое общество. Мы поехали туда с мужем, его призвали туда на два года в армию, он был ракетчиком. И когда мы с ним подошли к трапу лететь в военный город, в какой-то момент у меня все замерло, и я не смогла дальше сделать движение. Я почувствовала, что еду в последние дни его жизни. Именно там его забрали в больницу, и там все случилось.

Я прыгнула в фотографию как в черную пропасть, потому что подо мной не было знаний, я пришла в фотографию, будучи инженером. Я ведь училась в Казанском авиационном институте, приехала поступать из Уральска. В университетах мы не столько получаем знания, сколько учимся работать, и, думаю, что эту канву мне успели дать и мои родители, и институт. Он очень многое мне дал. Я и с мужем познакомилась здесь, в институте, он учился на год младше.

Фото: Ляля Кузнецова

— Прославили вас именно серии снимков цыганского табора, это ваша тема. Для фотографа вообще важна тема или, если есть талант, то можно снимать все?

— Я думаю, важна. Тему надо чувствовать и любить. Я, например, спрашивала себя: смогу ли быть военным фотографом, как Олег Климов в свое время? И поняла, что не смогла бы. Любому, кто бы получил, находясь рядом со мной, ранение, я бы пошла помогать тут же, забыв о своей работе. А фотограф должен в какой-то момент запрещать себе это делать и быть только наблюдателем, человеком, который снимает свою картинку. Поэтому где-то, где мастером может быть один фотограф, другой сможет не всегда.

Я помню, когда нам с Володей Семиным в Большом театре предложили снимать Екатерину Максимову и Владимира Васильева, именно их рабочие моменты. И, прежде чем согласиться, я решила, что должна подготовиться к этому. Я пошла в наш театр оперы и балета, представилась Ниязу Даутову, получила разрешение приходить на репетиции. Тогда Ирина Хакимова попала ко мне в объективы. Я успела сделать ее портреты, они как раз уезжали на гастроли в Германию... Когда я пронаблюдала за своими «контрольками», поняла, что снимаю что-то другое, одиночество женщины или что-то еще. То есть фотографии передают не ту действительность, которая есть на самом деле. Максимову и Васильева я так и не сняла тогда, потому что поняла, что, наверное, не смогу.

— Но вы были и фэшн-фотографом.

— Я была первым фотографом моды в Казани. У нас не было журнала мод и нет до сих пор, и в то время мои фотографии разработок нашего Дома моды рассылались по маленьким городам Татарстана. А наиболее интересные кадры, которые я отмечала для печатника, он их делал в большом формате, а потом оформлялись ателье, делались плакаты.

Кстати, помню всех своих бывших манекенщиц: Лариса Фомина сейчас бизнесвумен, Изольда Сахарова организовывает конкурсы «Мисс Татарстан», Ольга Паранина благодаря моим фотографиям уехала в Америку и в Нью-Йорке прошла жесткий конкурс, подписав шикарный контракт на два года с Томом Фордом.

Фото: Ляля Кузнецова

— Вам также предлагали снимать знаменитую группу Gipsy Kings?

— Да, они увидели мои фотографии в книге «Другая Россия» и попросили организаторов цыганского фестиваля в Ниме пригласить меня с выставкой и одновременно со мной художника из Мадрида, скульптора из Парижа. И у руководителя группы Gipsy Kings, его звали Чико Бучикхи, родился сын, и он меня попросил: «Ляля, мне очень нравятся ваши фотографии, пожалуйста, снимите, когда будут крестить моего сына».

Но в это время французский режиссер Клод Лелуш снимал там же свою картину «Прекрасная история», кадры с фестиваля как раз вошли в его художественный фильм. У меня осталась обида на его оператора, который так меня придавил, что я не смогла ничего снять. А народу было очень много, я уже не стала там между всеми нырять. Я не умею (улыбается).

— Как же так? Разве фотограф не должен уметь везде пролезть?

— Я не могу быть папарацци, совершенно точно это знаю, я не буду ни за кем подглядывать. Я всегда выхожу в открытую дистанцию между своим героем и собой. На моих фотографиях есть взаимодействие между нами, это обязательно присутствует. Важно, чтобы герой мне доверился и остался самим собой, не играл, а это стоит времени и сил. Я даже не знаю, как мне это тогда удавалось, но вот удавалось.

Вы знаете, все мы в жизни играем какую-то игру, исполняем какую-то роль. Актеры, правда, играют и на сцене, и в жизни, у них двойная игра, им еще тяжелее. При всем при этом каждый находит свою игрушку. Я нашла свою игрушку — фотоаппарат, который спас меня.

«Все мы в жизни играем какую-то игру. При всем при этом каждый находит свою игрушку. Я нашла свою игрушку — фотоаппарат, который спас меня»
Фото: ©Елена Сунгатова, art16.ru

«МНЕ ОЧЕНЬ НЕ ХВАТАЕТ МАРИНЫ РАЗБЕЖКИНОЙ В КАЗАНИ»

— Вы дружите с одним из самых известных отечественных документалистов, нашей землячкой Мариной Разбежкиной.

— Мне во многом помогла тогда Марина. Она человек кино, а я тоже очень люблю кино, потому что это тоже визуальное видение. Там работает оператор и режиссер, хотя все равно я видела визуальные картинки. Например, фильмы Тарковского или Феллини, там каждый кадр можно останавливать, и будет прекрасная фотография, будет фотовыставка. Вот, видимо, это и работало на меня тогда.

— Тогда весьма символично, что первым, кто приобрел ваши фото, был легендарный немецкий режиссер Вим Вендерс.

— О да. Когда к власти пришел Горбачев, открылись границы, тогда повалили в нашу страну галеристы. И приехала в Москву галеристка из Парижа Мария Жорж. У нее была галерея в центре французской столицы возле площади Пирамид. Она также увидела мои работы в книге «Другая Россия» и попросила меня найти. Меня вызвали из Казани в Москву, мы встретились с ней, и она предложила подписать с ней контракт, забрав часть фотографий для выставки.

И вот однажды Вендерс, который и сам фотографировал, пришел к ней в галерею и приобрел мои снимки. Для меня, конечно, это было очень символично. Мы в то же время смотрели его фильм «Небо над Берлином». Помню, Марина давала мне видеокассеты с какими-то фильмами.

Люблю картины Ларисы Шепитько, Алексея Германа-старшего и Алексея Германа-младшего. Это авторы с восклицательными знаками. Спасибо Марине за это, мне очень ее не хватает в Казани.

— Общаетесь с ней сейчас?

— Знаете, я мало с кем сейчас общаюсь. Даже с теми людьми, которых я продолжаю любить и уважать... У меня не хватает сил. Поэтому действительно старайтесь сделать многое в молодости, многое успеть сделать. С годами набегает этот момент, но от него надо избавляться, конечно. Но я трудоголик, мне сейчас хотелось бы доразобрать, конечно, свой архив. Хотя бы так, относительно.

Фото: Ляля Кузнецова

«Я ФОТОГРАФИЮ РАССМАТРИВАЮ КАК ДЛИННЫЙ ПОЕЗД»

— Повлияло развитие технологий на вашу работу?

— Я, наверное, фотограф-классик. Я не модернист, не человек, который пользуется фотошопом. Единственный случай, когда могу к нему обратиться, это, может быть, когда я делаю портреты и мне хочется передать его теплоту, убрать что-то лишнее, лишнюю морщинку, а так я за него не сяду. Что касается фотоаппаратов, то первый замечательный фотоаппарат мне подарили в Германии, после того как прошло несколько моих персональных выставок за рубежом. Я получила тогда фотоаппарат Leica M6. По тем временам эта была суперкамера, тогда ведь еще не было цифровых. И когда мне его однажды вручили завернутым в небольшой пакетик, подумала, ну что там, книжечки, брошюрки, поблагодарила, а мне говорят: «Ляля, а ты загляни туда». И когда я увидела Leica M6 и два объектива, широкоугольник и портретный, я не смогла сдержать слез. Это было моей мечтой, но было недоступным по деньгам.

И знаете, как говорил Куделка (Йозеф Куделка — чешский фотограф — прим. ред.): «Никогда не продавайте свои аппараты, таким образом вы отдаете свою энергетику». Это действительно так. У меня была история, я еще продолжала хорошо снимать, но сломала позвоночник и мне нужны были деньги на жизнь. И в это время у меня попросили одолжить за деньги как раз 35-й объектив от фирмы Leica, который мне подарили. Я смогла себя поставить на ноги благодаря ему, но почувствовала, что стала меньше снимать, все меньше и меньше.

Потом перешла на «цифру». Купила камеру Nikon, и она пролежала у меня год. Я никак не могла к ней привыкнуть, просто не представляла, как с ней работать, и продолжала снимать на пленку. И по необходимости однажды я ее взяла, у меня даже не было тогда компьютера, просматривала кадры, отснятые на Nikon, на экране телевизора, и поняла, что перейду на «цифру».

— Кажется, что фотошоп при грамотном умении его пользования позволяет из практически любого плохого исходника сделать хороший снимок. Но говорит ли это о таланте работ фотографа? Как раз в начале интервью вы говорили, что фотограф должен чувствовать приближение того самого кадра. А зачем это тому, кто умеет пользоваться фотошопом?

— Я фотографию рассматриваю как длинный поезд. Вагоны, в каждом из которых сидят свои пассажиры, — авторы фотографий, я сейчас говорю о стилистике. Фотография ведь имеет очень разноплановую стилистику. И когда я смотрю фотовыставки, то принимаю новые направления, лишь бы они работали на чувства. Если я взглянула и у меня ничто не дрогнуло, то это для меня пустой снимок. Хотя порой некоторые работы заставляют обратить на себя внимание своей формой, поскольку для меня она тоже имеет значение, как и композиционные моменты. Если я вижу просто работающую форму, допустим, того же Кандинского, Малевича и его «Черный квадрат», то там, помимо формы, есть еще символические вещи, философские.

— Фотография — это инструмент воздействия. Сейчас же каждый день в социальные сети загружается огромное количество низкокачественных снимков, в которых визуальная поэзия напрочь отсутствует.

— Да, фотография — это инструмент, так же как и любое изобразительное произведение. И на сегодняшний день очень много фотографов, согласна. Но тем не менее карандаши изобрели давно, рисовать начали давно, наскальная живопись и т. д. Но то, что живет веками, и то, что восхищает нас до сих пор, появилось не сразу и не появляется постоянно. То, что имеет дорогу к нашему сердцу, создано не сразу. А если нет этой дороги, значит, пусто, в моем понимании.