Зульфат Хаким: «Мы – республика не европейская, все-таки мы азиаты»

Зульфат Хаким Фото: Оксана Черкасова

«ВЗЯТОЧНИЧЕСТВО МОЖЕТ ПРИНИМАТЬ РАЗНЫЕ МЕСТНЫЕ ОТТЕНКИ»

— Зульфат, в конце прошлого года состоялась премьера спектакля по вашей пьесе «Чудо-таблетка» в Камаловском театре. Говорят, что несколько лет ее не хотел брать ни один театр. Это так?

— Пугала тема пьесы. Эта пьеса написана шесть лет назад, она прошла несколько конкурсов, она выиграла на конкурсе «Новая татарская пьеса». Потом в журнале «Казан утлары» среди сатирических произведений тоже первое место заняла. И пьеса всем понравилась. Наши татарские театры, из Башкортостана, даже из Баку, просили у меня русский перевод. В Азербайджане хотели ее ставить. Там пьеса очень понравилась министру культуры, но почему-то на уровне президента она застопорилась. От режиссера бакинского театра приходили письма, что вот-вот займутся постановкой. Но что-то там не пошло, у них ведь тоже цензура есть... А у нас все татарские театры боялись. Говорили: Зульфат, мы с удовольствием поставили бы, но ваш персонаж — глава администрации — ну вылитый наш глава. От нескольких театров такой ответ пришел.

— Это наши районные театры?

— Ну как районные, это наши татарские театры. Я их не называю районными, они ведь государственные. И в Камаловском театре после победы на конкурсе молодой режиссер уже собирался ставить (не буду называть имени), но ему отказали и предложили другую мою пьесу. Я даже подумал, что сценической истории у «Чудо-таблетки» уже не будет, но все равно была надежда, что пьесу кто-нибудь где-нибудь поставит. Пять-шесть лет прошло, однажды мне звонит директор театра имени Камала и говорит, что решено взяться за постановку этой пьесы и будет ставить ее Ильгиз Зайниев. Я очень обрадовался — что должно было произойти, то произошло...

— Почему главный татарский театр неожиданно решил поставить вашу пьесу? Почувствовали, что она актуальна как никогда?

— Что значит неожиданно? Есть же репертуарная политика театра, дело не только в теме моей пьесы. Может быть, и в ней тоже, но еще много причин. Например, в наше время татарские театры хотят, чтобы их хорошо оценили московские критики. Им хочется масштабней выглядеть, хочется показаться в масштабе России, выйти на планетарный уровень, и в этом, я считаю, ничего плохого нет. Так что для меня это приятная неожиданность, что Камаловский театр взялся за такую сатиру. Конечно ее надо было ставить еще шесть лет назад, было бы интереснее. Может быть, сегодняшние громкие коррупционные дела толкнули наш театр взяться за эту тему.

— Как вам пришла идея создания чудо-таблетки от взяток?

— О коррупции в той или иной форме я уже много писал — и в прозе, и в статьях, и в рассказах. Лет 7 - 8 тому назад в ходе какого-то бытового разговора мне говорят: «Коррупцию невозможно победить, она везде есть, всегда была и всегда будет». И тут неожиданно на ум приходит: а почему бы и нет? Например, можно придумать лекарство от взятки. Даешь его выпить чиновнику, и его от взятки начинает тошнить. Потом можно будет договориться с «Водоканалом», чтобы этот чудо-препарат по трубам пустили через центральное водоснабжение — чтобы все население не могло ни брать и ни давать взяток. Только так можно... Таким образом, я пошутил, а потом подумал про себя: вот юморнул, но можно же пьесу написать с этой идеей. Я взял и написал. В 2010 году начал, в 2011-м закончил и на конкурс отправил.

— А есть такое понятие, как наша, родная татарская коррупция? Или это явление интернационально?

— Природа коррупции одна, но национальную окраску все что угодно может иметь. Ведь повседневная жизнь связана с национальным характером и с укладом жизни того или иного региона. И взяточничество может принимать разные местные оттенки. Например, в деревне гусем кого-то отблагодарить можно — татарским народным продуктом. В Башкортостане, может быть, башкирским медом откупиться можно.

«Для меня это приятная неожиданность, что Камаловский театр взялся за такую сатиру. Конечно, ее надо было ставить еще шесть лет назад, было бы интереснее» Фото: Шамиль Абдюшев

«В НАШЕЙ ПАРАДИГМЕ ТАТАРСКИЙ ЯЗЫК МОЖНО СОХРАНИТЬ, ТОЛЬКО СДЕЛАВ ЕГО НЕОБХОДИМЫМ»

— Вы сказали, что за пьесу взялся Ильгиз Зайниев, который поначалу стал известен как драматург. Недавно на «БИЗНЕС Online» было интервью с вашим коллегой Мансуром Гилязовым, который сказал, что сейчас талантливых молодых драматургов-то и нет, кроме Зайниева. Вы согласны с этим? Есть ли будущее у татарской драматургии?

— Этот вопрос вообще не уместен. Это то же самое, что спросить о будущем деревянных изделий или мебели, или есть ли будущее у книги? Будущее у народа есть или нет, будущее у вас или у меня есть или нет? Здоровье позволит — человек еще будет жить... Пока есть народ — у него будет и драматургия, и драматурги, и певцы, и все такое. В какой парадигме живем — в зависимости от этого вырастает то, что нужно для народа. Будет, почему не будет. У драматургии есть будущее, однозначно. Но драматургов никогда не было много. Во все времена их можно было по пальцам пересчитать.

— А нет того опасения, что востребованности в национальных драматургах, писателях, артистах не будет из-за того, что читатель, зритель не будет понимать, что говорится в произведении? Я говорю об исчезновении родного языка.

— Ну мы это сейчас уйдем к теме потери и необходимости сохранения языка, а это, в свою очередь, упирается в политику. Если мы свою государственность сохраним — язык сохранится.

— Недавно читал на сайте радио «Азатлык», как наша интеллигенция рассуждала о путях сохранения языка, и немного досталось Рабиту Батулле, который считает, что главное — это сохранить язык в семье. Поскольку многие считают, что главное — это национальное образование.

— С Рабит абый можно согласиться, потому что он человек солидного возраста и имеет ясное понимание того, что происходит в стране и в мире. Прежде всего семья хранит родной язык, но ведь и семьи бывают разными. Если мысли человека заняты только тем, как прокормить семью, то тут другой подход. А у Рабита Батуллы, конечно, в семье более благоприятные условия для сохранения татарского языка и воспитания своих сыновей в национальном духе. Если человек получает мизерную зарплату, если он прошел 90-е годы и у него все сбережения сгорели и если он должен ложиться на операцию, где нужно самому покупать марлю, медикаменты, то с этого человека, мне кажется, стоит с осторожностью требовать национального патриотизма. Ведь если у человека всю ночь болел зуб, то ему утром не нация нужна, а стоматолог. Это я, конечно же, говорю полушутя. А стоматолог может быть и татарином, и русским, и чувашом.

Безусловно, для сохранения языка важны все и вся: прежде всего семья, потом школа, окружающая среда и духовное состояние общества. Среда — это вопрос политический. Наш язык сохранился за счет национального уклада жизни в деревнях. Я сам родился, вырос в деревне и могу уверенно сказать, что сам уклад жизни, предметы обихода, повседневная жизнедеятельность сохраняли наш богатый татарский язык. В городской же среде, с печалью ловлю себя на мысли, те выражения, юмор, которыми славилась татарская деревня, сегодня уже не используют. Приходится говорить на понятном новому городскому поколению языке, иначе они меня не поймут. Конечно, больно видеть и слышать сегодня такое отношение к татарскому языку...

— А именно?

— Мы — республика не европейская, все-таки мы азиаты. У нас ханская психология, нам нужен абсолютный монарх. От этого тоже никуда не уйдешь, поэтому мне хотелось бы, чтобы наши руководители о сохранении языка больше говорили. Ведь к словам власть имущих больше прислушиваются, мнение руководителя для народа очень важно. Но в то же время мы ведь вынуждены смотреть в сторону Москвы с опаской — что нам позволят, а что запретят. Поэтому, я думаю, какие-то чрезмерные требования к нашим руководителям тоже ставить нельзя.

— Они должны смотреть в сторону Москвы?

— Если они не будут смотреть в сторону Москвы, их просто заменят другими. В нашей парадигме татарский язык можно сохранить, только сделав его необходимым, чтобы без знания татарского языка невозможно было устроиться на работу, сделать карьеру, жить, чтобы без татарского языка нельзя было бы обойтись в Республике Татарстан. А возможно это в наше время? Нет. И тут, конечно, Рабит Батулла прав. Вся надежда на семью.

— Я знаю, люди эмигрируют в США, даже не зная языка, а через год-другой начинают говорить по-английски.

— Вы, наверное, в Турции бывали в начале 90-х. В то время туда начали наши челноки ездить за вещами. Я был на фестивале молодых писателей, и посчастливилось попутешествовать по всей Турции. Меня удивило то, что в крупных городах почти все продавцы говорили по-русски. Они моментально — за год, за два — выучили русский язык. Потому что это им надо было для торговли с нашими челноками. Меня это удивило. Видите, если есть необходимость у человека, то он выучит.

А у нас как? Можно и без татарского обойтись. На него смотрят свысока, с усмешкой. Меня угнетает отношение обрусевших татар к татарскому языку, они как-то с презрением относятся к татароязычным татарам, мол, деревенщина, колхозники, отсталые и т. д. Хотя тот «колхозник», который говорит на своем родном языке, часто бывает умнее, более продвинутым и лучше владеет русским языком, чем тот обрусевший.

«У драматургии есть будущее, однозначно. Но драматургов никогда не было много. Во все времена их можно было по пальцам пересчитать» (на фото драматур Ильгиз Зайниев) Фото: Шамиль Абдюшев

«НА ЗАПАДЕ ПОБЫВАЛО МНОГО ХОРОШИХ МУЗЫКАНТОВ ИЗ МОСКВЫ — ОНИ ОКАЗАЛИСЬ ТАМ НЕВОСТРЕБОВАННЫМИ»

— Разные мероприятия способствуют сохранению языка: концерты, конкурсы, например. Недавно вот прошел фестиваль «Үзгәреш җиле», вы были на концерте?

— Нет, не был, меня никто не приглашал. Куда не приглашают, туда я сам не хожу. Поэтому не могу сказать ничего про «Үзгәреш җиле». Много слышится критики в адрес татарской эстрады, но нельзя не заметить, что в последнее время появились хорошие певцы и певицы. На сцену я смотрю как татарин, выросший в деревне. Хотя я сам люблю синтезированную музыку, сам сочиняю и исполняю песни, но мне, как слушателю, все-таки ближе национальные мотивы. Я с упоением слушаю Сирину Зайнетдинову — есть такая певица, и она, я думаю, одна из ярчайших певиц. Наша татарская девочка Саида Мухаметзянова, блеснувшая на детском «Голосе», — это просто прелесть. Вот в таких девушек нужно вкладывать деньги.

Что такое сегодняшняя эстрада? Ее формат ведь разный. Это не просто отдельный жанр, это конгломерат отдельных моментов искусства. Есть формат «Евровидения», есть другие форматы, есть турне по миру. Нужно определиться с вектором направления. Нужно определиться — куда готовить молодого исполнителя. На Западе побывало много хороших музыкантов из Москвы — они оказались там невостребованными. Много средств, труда и финансовой поддержки необходимо: промоушен, постоянная реклама, должна работать целая команда, чтобы исполнителя усадить на конвейер эстрадной индустрии. Сегодняшний мир — это мир информации, певцов много, музыки много, техника просто сказочная. Поэтому, чтобы показаться миру и завоевать любовь континентов, за певцом или певицей должна быть богатая материальная база и большая профессиональная команда. А если певцов, которые себя уже проявили, пытаться переформатировать, заставлять их петь так, как они раньше не пели, мне кажется, что от этого толку будет мало... Что касается «Үзгәреш җиле», то сам факт, что президент обратил внимание на нашу эстраду, конечно же, радует. Если даже такими мероприятиями вряд ли существенно что-то можно изменить, но такие фестивали пусть будут. Ведь намерения благие.

— Нужно нам возвращать худсоветы? Чтобы только качественные исполнители радовали нас своим искусством...

— Нет, что вы. А в худсовете кто будет сидеть? А если члену худсовета чисто субъективно не нравится тот или иной исполнитель?

— В свое время Дину Гарипову, Эльмиру Калимуллину никто не знал, а потом был «Голос»...

— Это точно. Я горжусь, что Эльмира Калимуллина — моя землячка, из Нижнекамска.

— А вы почему сейчас сами почти не поете?

— Я пою. Просто редко выступаю. Я — автор-исполнитель и в таком качестве свое место под солнцем нашел. Я редко даю концерты, но зато билеты мои прямо с кассы продаются за неделю до концерта. Я получаю много приглашений, но я человек не гастрольный. Пишу, литературой занимаюсь — основная причина, наверное, в этом. И потом... возраст, мне уже 56 лет, а сцена ведь любит молодых людей. На нее должны выходить молодые, красивые люди.

Все собираюсь организовать хороший концерт. Тем более у меня новые песни появились, просто времени не хватает из-за бытовых проблем. Новую пьесу надо закончить.

«ЗНАЕТЕ, ЧТО МЕНЯ ИНОГДА ЗЛИТ? НЕКОТОРЫЕ ЖУРНАЛИСТЫ ПО СПЕКТАКЛЮ СУДЯТ И О ПЬЕСЕ»

— О чем пьеса?

— Не скажу, это секрет. Кстати, у меня недавно в Татарском книжном издательстве вышла новая книга под названием «Газап» («Боль»). Туда вошли сатирический роман, повести и несколько пьес. Очень красиво издали, за что я очень благодарен. Это моя 12-я или 13-я книга, наверное, самое лучшее издание после моего трехтомника, который вышел в 1997 году.

— Каковы ваши скрепы? Что это — семья, творчество или, может быть, другое?

— Я хочу еще пожить. А в великое понятие «жизнь» входит все. Моей дочери от прежнего брака сейчас 29 лет. Вот этот факт меня заставляет призадуматься. Мой нынешний гражданский брак, чувствую, долгим не будет. Ничего не поделаешь, у меня много чего получается, но семейный вопрос оказался в моей жизни самым сложным.

— Дочь в вас пошла — творческая личность?

— Нет, у нее другая стезя, хотя она очень музыкальная девочка была. У меня же творчество на переднем плане, с этим ничего не могу поделать. Я занимаюсь тем, что у меня хорошо получается. Это держит меня в этом мире. Это дает мне думать, что я не зря живу. Я имею право сказать, что я на своем месте.

— А что сейчас чисто жанрово у вас в приоритете?

— Это один творческий процесс. Вот, например, на днях я сидел с новой песней, текст доделывал, а потом в одном месте мелодия перестала нравиться. Я на себя разозлился и, сев за компьютер, продолжил свою пьесу. Переходя с одного жанра на другой, я отдыхаю. Кстати, я никогда никуда не ездил отдыхать. Только в деревню к родителям. Я отдыхаю, когда переключаюсь с одного жанра на другой.

— Кстати, сами вы на спектакли ходите, смотрите свои произведения?

— Я хожу не на все спектакли. У меня есть такой минус, я свой спектакль со зрителями не могу смотреть. Это необъяснимо, за это даже ругают меня. Почему — не знаю.

— А на чужие спектакли ходите?

— Целенаправленно на спектакли не хожу. Люблю мимоходом зайти и посмотреть. Надо сказать, что я себя не совсем комфортно чувствую там, где много народа собирается.

— Работы режиссеров по своим пьесам критически оцениваете?

— Вы знаете, мне многое нравится и многое не нравится. Ну мало ли что мне нравится, поэтому я претензий часто не высказываю. Чтобы не расстраивать актеров, не расстраивать режиссера. Зачем это нужно? Люди стараются. Но к словам автора, драматурга нужно, конечно, прислушиваться.

Спектакль — это коллективный труд. В начале это меня очень сердило. Когда первые пьесы еще Марсель Салимжанов ставил, я сидел на репетиции и думал, неужели это так пойдет? Когда пишешь, персонажа представляешь совершенно другим. Ты его «родил», знаешь, каким он должен быть. А потом со временем приходит понимание, что режиссер старается, чтобы персонаж был интересен для зрителя. Если мне он интересен — это одно, а режиссера интересует динамика, темпоритм и другие факторы. Знаете, что меня знаете иногда злит? Некоторые журналисты по спектаклю судят и о пьесе. Ведь много чего добавляет от себя режиссер. Например, фраз, не понравившихся публике, в пьесе может и не быть — драматург не писал этого, а режиссер или актер добавили от себя. Поэтому журналисты, когда пишут о спектакле, прежде чем говорить о драматурге, обязаны прочитать и саму пьесу.

«МЫ ЖИВЕМ В ТАКИХ УСЛОВИЯХ, НАС НЕКОМУ ЗАЩИЩАТЬ, НИКТО ЗА НАС НЕ БОЛЕЕТ...»

— В Татарстане сейчас есть сильные театральные критики?

— Так вопрос не надо ставить. Конечно, есть. А что подразумевается под словом «сильные»? У нас в последнее время любят (особенно бездельники) говорить о слабости того или иного жанра. Хочется ответить так: а что у нас есть сильное? Культура же не может быть базисом, она ведь всегда надстройка. Экономика, уклад жизни — вот что первично. Человек чем занимается, о том пишет и поет. Самые древние рисунки на стенах пещер изображают охоту на мамонта. Древний человек сначала шел на охоту, добывал мясо и только после этого, на сытый желудок, изображал охоту и все то, что при этом чувствовал и переживал. Он сначала добывал пищу, потом только занимался творчеством. Культура произрастает из жизненного уклада, быта, взаимоотношениий между людьми в повседневности. У меня иногда спрашивают: почему у нас нет татарского кино? А я и тут отвечаю вопросом: а почему у нас своей татарской космонавтики и космонавтов-татар нет? Почему у нас своей армии нет? Почему у Татарстана своего государства нет? Почему нет татарской футбольной команды?

Меня один журналист недавно спрашивал: а почему татарский книжный магазин завален многотомниками стихов депутатов-писателей? Я ему отвечаю, что если тебе стихи не нравятся, то это не значит, что они другим не нравятся. А что у нас есть? У нас сервис хорошо работает, что ли? У нас в поликлиниках такое же отношение к пожилым, как в советское время. В регистратурах сидят такие же толстые женщины, которые как собаки лают на бабушек. Почему нет нормального министра экономики? Почему Улюкаева посадили? Ну давайте, ничего не делая, круглосуточно друг друга спрашивать: почему так, почему эдак. А почему у татар нет своего балета? Почему нет хоккейной татарской команды? А что, у нас журналистика есть, что ли? Два человека безвестно и бесследно пропали, почему нет хотя бы журналистского расследования? Почему у нас теплоход затонул в субботу, а ТНВ два дня отдыхало? А я сидел и ждал, когда будет экстренный выпуск. Я об этой трагедии два с половиной дня слушал по «Эхо Москвы», по западным станциям. Почему-то оттуда сообщали информацию, а у нас в Татарстане об этом заговорили в понедельник вечером. Теплоход столько времени кренился на бок, почему никто на это внимания не обращал, почему не было профилактики? Кого-нибудь наказали после этого? В Корее, после того как затонул паром, премьер-министр ушел в отставку. Его уговаривали остаться, но он посчитал, что недостоин оставаться на своем посту. Хотя он непосредственно не был виноват в трагедии. Это к слову... Короче говоря, обычно несостоявшиеся люди ищут повода кричать о том, чего нет. Они не хотят видеть того, что есть. Более того, таким людям обычно неприятно видеть что-либо хорошее.

— Обычно строителей, например, критикуют люди, ни одного гвоздя не вбившие в стену, в других отраслях так же...

— Вот именно. Настоящий писатель никогда не говорит высокопарных слов впустую о литературе и не критикует другого писателя. Даже на эстраде. Популярный певец никогда не скажет про другого певца ничего плохого. А у нас находятся люди, которые сами ничего не добились и вслух задаются вопросом: почему этого нет, почему того нет? Хочется у него спросить: а почему тебя нет? Ты кто есть? Лучшая критика — это самому сделать и показать, что и как надо делать.

— Вы недавно только вступили в союз писателей Татарстана. Помнится, раньше вы негативно отзывались об организации, вернее о членстве в ней.

— Я никогда негативно не отзывался о нашей писательской организации и всегда считал, что такая организация татарским писателям нужна и будет нужна всегда. Я негативно мог высказаться о некоторых членах данной организации и о деятельности ее руководителей в тот или иной период. Это разные вещи. Меня уговаривали с 1991 года в течении 25 лет вступить в союз писателей. Я всегда отвечал: «Почему вы меня уговариваете, что вам дает мое вступление? Тем более что оно мне дает?» Наконец, недавно я согласился, сказал: хорошо, оформляйте, ведь от этого меня не убудет.

— Членство в союзе дает какие-то привилегии при издании книг?

— Я этих порядков не знаю. Меня всегда издавали, книги мои, слава Аллаху, никогда не залеживались на полках магазинов.

— А с материальной точки зрения что выгоднее всего? Издательство книг, концерты, написание пьес?

— Мне лично особых доходов по отдельности никакой из этих видов деятельности не приносит. Чтобы драматургия приносила хорошую прибыль, надо, чтобы десяток пьес шло одновременно, а одним-двумя спектаклями не проживешь. Моими концертами тоже не разбогатеешь — уже говорил, что я не гастрольный человек. Проза гонорарами совершенно не радует. В журнале опубликовали повесть, ее очень хвалили. Думал, раз хвалят, наверное, гонорар будет неплохой, а я получил 7 тысяч рублей. Повесть писал около года. Так вот скребем, стараемся. Откровенно говоря, к творческому человеку отношение такое, как бы помягче сказать... Мы живем в таких условиях, нас некому защищать, никто за нас не болеет. Времена ведь не выбирают. Нам суждено в такое время жить. И мужественно должны принять и это время, и это бремя.

«Я никогда негативно не отзывался о нашей писательской организации и всегда считал, что такая организация татарским писателям нужна и будет нужна всегда»Фото: prav.tatarstan.ru

«ЖИЗНЬ — ОНА И ИНТЕРЕСНА, И ОТВРАТИТЕЛЬНА»

— Какое время в вашей жизни вы считаете для себя самым трудным?

— Не могу сказать. Жизнь — она и интересна, и отвратительна. Жизнь полна смыслов и, в общем, бессмысленна. Наверное, для каждого человека очень трудно, когда теряется смысл жизни. Лишь делая ее осмысленной, человек уверенно живет и идет в свое будущее. У всей жизни, если вдуматься, нет смысла, ибо жизнь конечна. Но как раз предстоящая смерть дает человеческой жизни смысл. Если бы человек жил вечно, он бы не был человеком, лишился бы деятельности. Человек стремится дать смысл каждому периоду, каждому дню, каждому часу своей жизни. То, что в данный момент имеет смысл, вовсе не является смыслом всей жизни. Человек, находящий смыслы, трудности легко преодолевает. И вообще, смысл жизни — это поиск смысла жизни.

— У вас наставники были?

— Нет.

— А ученики?

— А зачем они мне? Чему могу я их научить? То, что я повидал до 30 лет, не дай Бог никому.

— Что, такая бурная молодость была?

— Все это мне суждено было пройти в силу своего характера, глупости, юношеского бунтарства, но это не обязательно проходить. Хотя, с другой стороны, для меня, для творчества, для сюжетов это огромный клад. У меня все это в памяти, я переживаю, до сих пор вспоминаю эти годы, когда 6 лет пел в ресторанах, когда все могло закончиться трагически. Я с большим трудом выкарабкался из этой помойной ямы. Это было очень тяжело, больших сил и здоровья мне это стоило. Это не обязательно было проходить. Если бы произошло чудо и мне довелось вернуться в молодость, я бы жил совсем по-другому, самые молодые годы провел бы совсем иначе. Много глупостей, из-за которых страдал не только я сам, но и другие, я бы не совершал.

— Много глупостей?

— Много, очень много, у меня было много трагических ошибок, заблуждений.

— Как вы оцениваете нынешнюю татарскую культуру?

— У меня нет таких полномочий — оценивать татарскую культуру. У меня может быть лишь субъективное отношение, собственный взгляд на нее, как и ко всему миру. Культура будет такой, каков будет наш уклад жизни. А у нас сегодня увлечены заокеанскими и заоблачными явлениями. Многие заняты будущим Трампа, судьбой Обамы, обстановкой в Сирии. Порой забывают, что надо подмести свой двор, покрасить свой забор, помыться, побриться и заняться своим делом.

— Вы намерены до конца жизни заниматься творчеством?

— Как намерен? Это моя потребность. Я так живу, так мыслю. И даже если жизнь принудит, чем иным еще могу я заниматься в мои годы? Если заново что-то начинать, то кем? Конечно, не пропаду, с голода не умру...

— Разве что охранником в супермаркете, хотя там сейчас нужно экзамены сдавать, допуск к оружию...

— Кстати, я стреляю хорошо. Я в армии на стрельбищах всегда первое место занимал. Особенно в одиночных выстрелах из автомата Калашникова. У меня был даже значок отличного стрелка.

— Сейчас не стреляете хотя бы в тире?

— Нет, не стреляю. Я сейчас словом «убиваю».

«ДЕНЬГИ БЫЛИ НЕПЛОХИЕ, НО МЫ ВСЕ ИХ ПРОПИВАЛИ, НА ДЕВОЧЕК ТРАТИЛИ, НА ВОДКУ»

— Вы сказали, что пьесу заканчиваете, концерт готовите, какие еще планы на будущее откроете?

— В Челны приглашают с концертом. Это возможность и подзаработать, конечно. Надо как-то собраться, мобилизоваться. У меня программа такая, что мне нужны живые музыканты и обязательно живой звук. Я не люблю петь под минусовую фонограмму. Организация концерта — очень затратный процесс. Например, для моего концерта заранее уже нужно иметь полмиллиона рублей. В кармане 500 тысяч должно уже лежать. А где их взять? Если твоя деятельность на гастрольный поток поставлена, то это само собой конвейерно осуществляется при условии, что у тебя есть организованная группа и твой администратор параллельно вперед заделывает концерты. А как мне вдруг взять и выехать куда-то далеко, например, в Уфу, я себе даже не представляю...

— Даже большие артисты не гнушаются корпоративами, ведут свадьбы и так далее, а вы как?

— Когда мне очень нужны были деньги, в прошлом году я в Челны съездил. В ресторане выступил, получил не такие уж большие деньги. Но «для поддержки штанов» решил выступить. Я это не считаю для себя зазорным, тем более я был ресторанным певцом в свое время. И потом, там ведь заранее продавали билеты как на концерт, и, соответственно, туда пришли мои поклонники. Публика очень солидная собралась. Заранее было объявлено, что едет Зульфат Хаким, и поэтому я со спокойной душой туда съездил.

— А современный ресторан отличается от того, что был во времена вашей юности?

— Я, как отслужил в армии, 20-летним пацаном стал петь в ресторане. Кстати, был там единственный без музыкального образования, а остальные с консерваторскими дипломами. В советское время это был очень солидный ресторан. Тем более он был при гостинице и там жили иностранные специалисты: французы, итальянцы, англичане — публика очень солидная, и попасть туда городским посетителям было очень трудно. Вообще в то время для музыканта работать в ресторане было очень престижно.

— Да и деньги неплохие...

— Деньги были неплохие, но мы все их пропивали, на девочек тратили, на водку. О чем не жалею ничуть. Где-то в 1984 - 1985 годах что-то стало меняться в стране. Всякая шушера стала приходить, начался беспредел, появились «братки», как и во всей стране. В 1987 году я ушел оттуда. Если бы остался еще на пару лет, то, наверное, я бы умер.

— Сейчас вы в ресторан ходите?

— Бывает, но редко. Покушать могу зайти. Наверное, у меня комплекс выработался, работая в ресторане. Я шумные компании не люблю. Был как-то в «Джокере», там музыканты хорошо играют, кстати, но это больше танцевальная музыка. Впрочем, там это востребовано и органично звучит. Ресторанным музыкантам сейчас, наверное, легче с аппаратурой. Мы доставали гитары за баснословные деньги.

— Электрогитару «Урал» использовали?

— Нет, мы играли на фирменных инструментах. Гитары у нас были очень дорогие, мы не жалели своих кровных денег на инструменты. Просто доставать их было тяжело.

— Кроме гитары, на каком-нибудь инструменте еще играете?

— На клавишах играю, но это не профессиональная игра. Могу себе аранжировку сделать, у меня хороший музыкальный слух, я знаю, что как должно звучать — набираю басовые партии, набиваю барабаны, накладываю клавишные партии, накладываю на все это гитару и так далее. Но этим должен заниматься профессиональный аранжировщик. Профессиональный аранжировщик все равно правильнее и красивее сделает, чем я. Я могу сказать, что на пяти-шести инструментах играю, но это не профессиональная игра. Чтобы вынести на суд слушателя — нужна игра профессиональных музыкантов.

Фото: Оксана Черкасова

«ВСЕ МЫ ВСЕГО ЛИШЬ «ЧЕЛОВЕКИ»

— Нет ли желания, как барду, сочинять песни на злобу дня?

— Нет, в наше время бардовской песней об эту стену биться не имеет смысла. Не пробьешь. А самому разбиваться об эту стену тоже глупо. Это во-первых. Во-вторых, а Богу это угодно?

— А у вас как отношения складываются с Богом?

— Я верю в него. Какое еще отношение может быть у меня ко Всевышнему? Меня больше волнует его отношение ко мне. Я всегда верил в него, без него бы я пропал давно с моим характером. Есть ведь такое выражение «покинутый Богом человек» или, наоборот, «от него Бог не отвернулся». Главное, чтобы Бог тебя не покинул. Я всегда говорю, что мало верить в Бога, нужно, чтобы еще он в тебя поверил. Если глубоко вдуматься, главное для человека — оправдать доверие Бога, чтобы ты имел право жить дальше. Связь с ним я всегда чувствую, без него никак. В этом мире все принудительно. Даже знание принудительно, свободна только вера. А то, что мы делаем, творчеством занимаемся, иногда нам дифирамбы поют — это все дешевая игра.

Когда мне говорят, что я талантливый, мне это в последнее время не льстит. Потому что каждому человеку дан какой-то талант. Карьеристу — продвигаться вперед, вору — дано умение воровать, жулику — способность жульничать, певцу дано красиво петь, хорошему главе семьи дарован талант настоящего отца, хорошему человеку суждено быть просто хорошим человеком. Каждому свое. И человек использует данный ему талант или нет, реализует его или нет — это уже дело самого человека. Великий художник может красиво нарисовать какой-то пейзаж, но он не может сотворить даже одного листочка. То, что выросло и висит на дереве, — это для меня величайшая загадка. Я не могу это сделать, и никто из людей не может это сотворить. Поэтому человек — это всего лишь человек, и писатель всего лишь человек, и пастух — человек, и президент — всего лишь человек. Все мы всего лишь «человеки».