ПРЕДСМЕРТНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ ШУРИКА

Факт примечательный, если вообще не уникальный в истории журналистики: бывший коллектив газеты, практически сразу разбежавшийся после безвременного ухода из жизни своего Шефа, через десяток лет снова «собирается» на печатных страницах. По собственной инициативе и на собственные средства «экс-вечеркинцы» создают и выпускают в 2002 году, к 60-летнему юбилею Андрея Гаврилова, мемориальную книгу «Он был редактором от Бога». Воспоминаниями о создателе «Вечерней Казани» поделились не только записные «штатные» гавриловцы, но и такие известные люди, как Василий Аксенов, Евгений Евтушенко, Егор Яковлев, Александр Гурнов, Фаузия Байрамова, Зиля Валеева, Римма Ратникова, Александр Коновалов, Эдуард Трескин, Леонид Сергеев и другие. Все они хорошо знали Андрея Петровича, поскольку в том или ином, но всегда в тесном и масштабном формате посотрудничали с ним и его детищем.

На сайте «БИЗНЕС Online» вечеркинцы гавриловского призыва поделились своими воспоминаниями об Андрее Петровиче через четверть века после его смерти.

Среди авторов книги был и корреспондент «Вечерней Казани» Александр Фролов. Мистика, но этот материал стал последним из того, что Саня подготовил к печати. Я даже не успел попенять ему за то, что об этой истории узнал не во время нашего многолетнего, тесного и бурно протекавшего профессионального (и не только служебного) общения, а лишь из свежевыпущенного «мемориала»: буквально за несколько дней до его выхода в одночасье не стало и самого Шурика. Он так и не увидел последней своей публикации, которую озаглавил до банальности просто и страшно:

ИСПОВЕДЬ СМЕРТНИКА

Вот что написал тогда Фролов:

«Прошло уже более десяти лет с тех пор, как автор этих строк несколько часов провел с глазу на глаз со смертником — серийным убийцей, приговоренным к высшей мере наказания (мораторий на смертную казнь в Российской Федерации был введен в 1996 году, двумя годами ранее она была применена на ее территории в последний раз — прим. ред.). Но этот эпизод не дает покоя до сих пор. До сих пор явственно чувствую спертый запах камеры-одиночки, слышу лязг закрывающихся за спиной дверей и негромкий голос — голос убийцы...

Материал под заголовком „Беспредел, или Исповедь смертника“ вышел в том же номере [газеты „Вечерняя Казань“], который шапкой на первой полосе информировал наших читателей об открытии внеочередного 3-го съезда народных депутатов СССР — 12 марта 1990 года. Вечером того же дня по требованию главного редактора газеты и народного депутата СССР Андрея Петровича Гаврилова я выехал в Москву.

ПЕРВОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ

...Заместитель главного редактора газеты „Вечерняя Казань“, мой непосредственный начальник и учитель Нил Халилович Алкин отличался своеобразным чувством юмора. Поэтому я не очень удивился, когда в начале дня он встретил меня вопросом:

— Ты в тюрьме не сидел?

— Пока нет, — осторожно ответил я.

— Есть шанс, — заметно воодушевился Алкин. — И плачет по тебе не какая-нибудь паршивенькая зона, где мотают срок мелкие воришки и хулиганы, а камера смертника.

— Мне что, благодарить?

— Раньше сядешь — раньше выйдешь... От сумы да от тюрьмы... Словом, сам понимаешь: это журналистское задание. Можно сделать сенсационный материал, — не ответил на вопрос Нил Халилович. И ввел меня в курс дела.

Некий Сергей Акимов, по кличке Профессор, на счету которого несколько заказных убийств, проговорен к высшей мере наказания. Содержится в следственном изоляторе №1, что на улице Красина в Казани. Крайне интересен следователям, так как о преступном мире знает многое, если не все. Но в обмен на информацию потребовал, чтобы ему предоставили возможность обратиться к людям с письмом, которое должно быть опубликовано в «Вечерке». Возможно, это будет покаяние, возможно — просто прощальные слова. Подготовкой этого письма я и должен заняться. Встречу мне организуют. Разумеется, не на выезде, а в СИЗО-1. Один на один с профессиональным убийцей.

Сейчас я, наверное, отказался бы от такого задания. Слушать предсмертную исповедь, смотреть в глаза человека, которого сегодня-завтра расстреляют, не самое приятное, согласитесь, занятие. А тогда, в марте 1990-го, согласился.

О судьбе Акимова перед посещением следственного изолятора мне поведали следователи прокуратуры. Обычная, в общем-то, история. До определенного момента — обычная.

В первый раз Серегу Акимова приговорили за «хулиганку». В колонии он себя в обиду не давал, отбывал срок достойно. Но к концу отсидки оказался должен «паханам» значительную сумму. Не мог себе пацан отказать ни в лишнем куске сахара, ни в кружке чая. А этот левый товар, как объяснили ему, стоит ой как не дешево.

— Ладно, со временем рассчитаешься, — свеликодушничали тюремные „авторитеты“, пожимая Акимову руку на прощание.

Дальнейшая история также банальна. Юнца с уголовным прошлым не брали на работу, отказывали в прописке. Перебивался, как мог, но закон не преступал — возвращаться на зону не хотелось. Может, в конце концов, и повезло бы парню, но все сложилось иначе. У «паханов» были свои виды на Акимова. Они передали привет, напомнили о долге. И предложили в счет оплаты разобраться с бывшим корешем, который, по их мнению, «ссучился». Акимов согласился.

На зоне его встретили как героя. Одно дело — статья за хулиганство, другое — за убийство. Тем более что убил Акимов не абы кого, а отступника, переставшего жить «по понятиям».

Так решилась судьба Сергея Акимова. Говоря современным языком, он стал киллером, надежным исполнителем заказных убийств. Причем высокого класса. Всегда тщательно готовился к преступлению, хорошо владел огнестрельным оружием, никогда не повторялся. Достаточно сказать, что о некоторых злодеяниях Акимов после задержания рассказал сам. Со следственными экспериментами специально созданной бригаде пришлось мотаться в разные концы Советского Союза. Акимов рассказывал, как именно он совершал убийства, куда прятал трупы. Местные милиционеры, давно смирившиеся с «глухарями», только разводили руками. Мысль о гастролере не приходила им в голову.

В преступном мире за свое кровавое мастерство Акимов получил кличку Профессор.

КАЗАНСКИЙ СЛЕД

В наш город Акимов приехал по просьбе ОПГ — организованной преступной группировки, которой один из руководителей ликеро-водочного завода стал как кость в горле. Не давал вывозить неучтенку, бутить водку, словом, мешал бизнесу. А в те времена из-за созданного «минеральным секретарем» искусственного дефицита спиртного каждая «левая» фура водки приносила большие деньги. Или, если кто-то мешал, такие же убытки. Водочные короли решили: проще один раз уплатить Профессору, чем из-за какого-то лоха каждый день иметь обидную недостачу...

Акимов как всегда не спешил. Приехав в Казань, снял квартиру, гулял по городу. И, конечно же, изучал распорядок дня и привычки жертвы. Ему везло: человек, которого он должен был убить, отличался постоянством и пунктуальностью. Рано утром — на работу, поздно вечером — домой. Никаких неожиданностей, никаких отклонений от маршрута...

Перед многоэтажкой, где жил несговорчивый руководитель ЛВЗ, оставался незастроенным обширный пустырь. Обычно служебная «Волга» останавливалась, не доезжая до подъезда метров сто. Дальше человек шел к дому напрямик, по тропинке через неосвещенную территорию. Место для расправы — лучше не найдешь.

Заказчики торопили. Каждый день отсрочки вынесенного ими приговора оборачивался солидными денежными потерями. Назначили крайний срок. Акимов не возражал. Он был готов к очередному преступлению...

На пустыре под полной луной искрил и переливался снег. Видимость была отличной. Акимов знал, что цель появится с минуты на минуту. Потом, после выстрела, останется уйти, бросить оружие, получить оставшиеся деньги и уехать из города.

Обреченного спасла случайность. По какой-то причине жена не смогла забрать ребенка из садика. Попросила зайти его. Так они и шли по пустырю — отец нес малышку на руках.

Акимов оторопел. Два трупа никак не входило в его планы. Но стрелять было нужно: разборка с казанскими группировщиками не сулила ничего хорошего. Он вскинул ствол, поймал в прицел голову в ушанке. И вдруг зримо представил себе, как кровь и ошметки мозга летят в личико ребенка, заливают глаза, стекают по щекам. Представил пронзительный отчаянный детский крик...

...В комнату ворвались трое.

— Ты что, падла, контракт не выполняешь? Ты с кем играть вздумал?

Профессор неторопливо поднялся с койки. В грудь уперся тупорылый «Макаров».

— Ты покойник! — заорал незваный гость.

— Я — нет. Ты — да.

Через несколько секунд на полу корчились два тела.

— А ты иди и скажи своим, что с Профессором так не разговаривают, — отправил восвояси третьего Акимов.

Его взяли через несколько часов. При задержании Акимов не оказал никакого сопротивления. Напротив, протянул руки, чтобы на запястьях было удобнее защелкнуть наручники.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО: «ПОЙМИТЕ, ЭТО КРОВЬ!»

Предсмертное откровение Сергея Акимова было опубликовано в газете „Вечерняя Казань“ 12 марта 1990 года. Думаю, оно заслуживает того, чтобы привести его полностью.

„Это письмо вам пишет человек, который приговорен к смертной казни, особо опасный рецидивист, более 24 лет проведший среди преступников — в специзоляторах, на зонах, в тюрьмах — и известный среди них под кличкой Профессор. Я не пытаюсь заполучить индульгенцию, я хочу на пороге смерти подвести итог своей жизни — жизни, прожитой напрасно. Хочу рассказать вам, а через вас и другим людям, о том, почему таких, как я, очень много и с каждым днем становится все больше и больше.

Я хорошо знаю преступный мир, его сильные и слабые стороны. Знаком с казанскими „лидерами“ и „авторитетами“, затягивающими в свои ряды молодежь, малолеток, да и людей, которым, казалось бы, и делать нечего среди рецидивистов. Организованная преступность, а точнее — мафия, существует, ее метастазы распространяются все шире. Мое письмо, быть может, заставит задуматься тех, кто еще не встал на путь, ведущий в никуда, особенно молодежь, так ловко используемую остающимися в тени „авторитетами“. Один из них в разговоре со мной сказал, что они могут в любое время в течение двух часов выставить 800 „стволов“. Поймите, речь не о взрывающихся сифончиках, не о металлических шарах, которыми бьют окна электричек, а об оружии. Это уже далеко не шутки, а возможное повторение Ферганы, Сумгаита, Баку. Поймите — это кровь!

Я очень виноват перед людьми. И хотел бы умереть не законченным негодяем, а человеком, который, пусть поздно, но все же нашел в себе силы пересмотреть всю свою жизнь и порвал все нити, связывающие с прошлым. Не хочется умирать сволочью, не хочу, чтобы мой путь повторили молодые.

Я отбыл не один срок в разных тюрьмах страны. Не раз убеждался, что в системе МВД есть злоупотребления служебным положением, совершаются преступления. Но такого, что творится в казанском изоляторе №1, не встречал нигде. И дело не в количестве безобразий, которых здесь больше, чем где-либо, а в том, что они организованы, существует круговая порука, дозволено все. Характер поборов, взяток, пьянок принял здесь немыслимые масштабы. Через охрану, с которой пьют осужденные, уходит очень много информации на свободу.

О какой изоляции может идти речь, если за „десятку“ сходят на квартиру, отнесут записку, принесут ответ? О каком перевоспитании можно говорить, когда отводятся специальные камеры для „обиженных“ — малолеток, используемых в качестве женщин, и меня — особо опасного рецидивиста — просят устраивать „разбор“ между камерами несовершеннолетних?

Отсюда выходят волчата, озлобленные не только на милицию, но и друг на друга, на весь белый свет. Из них вырастут волки.

Со мной в камере, где содержат смертников, сидел Матвеев. Тогда у него кончался срок перед исполнением приговора. У меня уже были связи с капитаном Хусаиновым. Он разрешал разговоры не через „волчок“, а через „кормушку“. Почти каждую смену приходилось пить с этим Халимом Хусаиновым и его помощником Фаридом Сабировым. Я пью мало, только сухое вино. А они напивались так, что оставались лежать в камере.

Так вот, Матвеев, увидев мои отношения с охранниками, постоянные пьянки, в которых он тоже участвовал, решил совершить побег. Терять ему было нечего. Я не согласился, а если бы захотел, мы бы ушли. Представьте, вся смена пьяная, мы могли открыть дверь и всех повязать, занести в камеру. Потом забрать ключи, выпустить приговоренных к исключительной мере наказания — им бояться уже нечего. Несовершеннолетних пустили бы вперед по корпусам всего изолятора, где стоят безоружные контролеры, которым некуда деться. Пока несовершеннолетние ими занимались, мы бы спокойно уехали.

Уйти отсюда можно. Часть заключенных приводят в „оружейку“, где они за стакан чифиря чистят боевое оружие — пистолеты, автоматы.

Мафии нужны деньги. Чем больше пацанов обмануто, тем больше денег. Вот им и рассказывают, что собранные деньги идут для помощи их друзьям, отбывающим срок. Да, часть денег попадает в „крытую“. И вроде бы их надо делить справедливо, чтобы у всех было покурить, попить чаю со сладким. Но пацаны не получают этих денег никогда. На зонах у них и все свое отбирают. А сами „авторитеты“ работают на систему: заставляют пахать, давать два плана. Это выгодно и им, и начальникам.

Деньгами делятся и здесь, в специзоляторе. Плитка чая идет за 5–10 рублей, бутылка водки — за 50–70. Купить можно все — дело только в сумме. Заплатив, можно выехать на ночной шашлык у Казанки, сходить в гости. Казанская мафия имеет связи с партийным и государственным аппаратом. Не только деньги идут на развитие и поддержание преступности. Драки между группировками тоже санкционируются „авторитетами“. Так отвлекается милиция, можно заняться серьезными делами.

Жалко малолеток. Они не знают, насколько грязнее и подлее стал преступный мир даже в отношениях между своими. Мысли не поднимаются выше желудка, сильный давит слабого, мальчишку, только оторванного от мамки, бросают к тем, кто уже озверел.

Меня скоро наверняка расстреляют. Этим письмом я хотел помочь хоть одному человеку и повиниться перед людьми».

МОСКОВСКАЯ САГА

Итак, по требованию главного редактора газеты «Вечерняя Казань» народного депутата СССР Андрея Петровича Гаврилова я выехал в Москву.

Столица бурлила. Третий съезд народных депутатов недаром значился как внеочередной: генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев решил учредить пост президента СССР и, соответственно, занять его. Партноменклатура бесилась, чуя в этом измену святому делу Ленина. Демократы требовали не кулуарного (на съезде), а всенародного избрания президента. Дело усугублялось позицией прибалтийских и некоторых других республик, заявлявших, что в выборах руководителя соседней страны их народы участия принимать не будут. И все это — на фоне непрекращающихся митингов и слухов о том, что в Москву вводятся войска...

В фойе помпезной гостиницы „Россия“ я почувствовал себе неуютно. Тут творятся события, способные изменить ход мировой истории, что, в конце концов, и произошло, а я лезу к серьезным людям с каким-то покаявшимся смертником, который уже даже не песчинка, а вообще ничто.

...Шеф быстро просмотрел материал, затем прочитал его внимательнее. Я понял, что ошибся: для Гаврилова мелочей не существовало. Видимо, он сразу понял, что схватка предстоит нешуточная: Профессор задел интересы слишком многих. Дай он показания, особенно в той части, где говорилось, что „казанская мафия имеет связи с партийным и государственным аппаратом“, полетели бы многие головы. У всех на слуху еще были не только сенсационные разоблачения Гдляна-Иванова, но и страшные истории, объединенные под одной рубрикой — „Казанский феномен“. А государственная машина в таких ситуациях еще срабатывала оперативно и беспощадно.

Решение, принятое Гавриловым, было одновременно точным и парадоксальным: нужно спасти Акимова, сохранить ему жизнь хотя бы до суда, до его убийственных для кого-то показаний.

Между тем в Казани события развивались своим чередом. Перепуганное неожиданной атакой милицейское начальство начало беспрецедентную чистку кадров — погон лишились некоторые чиновники в МВД, а уж в СИЗО-1 шерстили всех до седьмого колена.

В кабинет к Андрею Петровичу, приехавшему на несколько дней в Казань, зачастили ходоки из числа пострадавших. Каждый, разумеется, валил вину на других и доказывал, что он-то как раз пострадал совершенно безвинно. Особой настойчивостью отличался экс-подполковник милиции, занимавший до публикации в «Вечерке» должность заместителя начальника специзолятора №1. Он недвусмысленно намекал: все отклонения от норм есть хорошо продуманная комбинация, необходимая для того, чтобы изобличить злодеев-аппаратчиков и проводимая им, подполковником, по приказу чуть ли не самого Бакатина — тогдашнего министра внутренних дел СССР. Фамилия настойчивого визитера запомнилась — Лазарев.

Во время нашей встречи о Лазареве говорил и Акимов. Именно эту фамилию он назвал, когда я спросил у него, кто заправляет криминальными делами в СИЗО-1. Но назвал как-то вскользь, давая понять, что этот милицейский „подпол“ — не самая важная фигура среди организаторов беспредела.

Сейчас, задним умом, я его понимаю. Прошедший огни и воды Профессор сказал ровно столько, сколько хотел сказать. Остальное сделал предметом торга, пытаясь заполучить несколько дней, недель или месяцев жизни. Он, например, знал, что из камер выпускают не только погулять, но и для того, чтобы жестоко и профессионально расправиться с очередной жертвой или свидетелем преступления. Тюрьма обеспечивала при этом железное алиби. Да и не нужно было никакого алиби приговоренным к смерти. Всю эту информацию Акимов берег для суда. И желание смертника совпадало с желанием народного депутата СССР Андрея Гаврилова.

Он вернулся на съезд с прошением о помиловании, написанном Акимовым. И — собственноручно передал его Михаилу Горбачеву.

Раздумывая в фойе гостиницы „Россия“, я не угадал логику Гаврилова, но угадал логику Горбачева. Творятся большие дела. Учреждается пост президента. Надо идти (или не идти) на всенародные выборы. Надо отменять (или не отменять) 6-ю статью Конституции о „руководящей и направляющей роли КПСС“. А если отменять, то где — на съезде народных депутатов СССР, демократическая часть которых, собственно, и инициировала отмену, или же на 28-м съезде КПСС? И вообще, что противопоставить дезинтеграционным процессам в стране, грозящим привести к ее развалу? А тут, понимаешь, какой-то смертник, который уже даже не песчинка...

Генсек Горбачев улыбнулся и пожал руку депутату Гаврилову (демократия есть демократия), сунул прошение о помиловании кому-то из помощников и забыл о нем так, как мог забывать только Горбачев, — навсегда. Рассказывая об этом, Андрей Петрович добавил: он и не надеялся на помощь генсека, важен был сам факт передачи акимовского письма в руки первого лица в государстве. Информация об этом неминуемо должна была дойти до Казани и связать руки тем, кто был заинтересован в гробовом молчании Профессора. Гаврилов понимал то, чего по неопытности не понимал я: Акимова постараются убить как можно скорее. Счет пошел на часы. Начались гонки со смертью.

Гаврилов сдаваться не собирался. Выражаясь языком казенным, он задействовал все имеющиеся в его распоряжении ресурсы. О судьбе Сергея Акимова узнали в МВД, КГБ и генеральной прокуратуре СССР. Депутатские запросы были отправлены во все инстанции, которые могли так или иначе повлиять на исход дела. Гаврилову взялись помогать народный депутат СССР Вакиф Фахрутдинов, депутаты Верховного Совета ТАССР Анатолий Васильев и Масгут Хафизов.

Сообщение о том, что прошение Сергея Акимова о помиловании отклонено и приговор приведен в исполнение, было опубликовано в официальной хронике газеты «Известия». Стало известно: Акимова расстреляли еще до поступления в Казань необходимых документов — по телефонному звонку из Москвы.

— Сталин систему создавал. Умеют работать, сволочи, — коротко прокомментировал Гаврилов.

О Лазареве довелось услышать еще раз — совсем недавно. Бывший «мент» в качестве подозреваемого проходит по делу о заказном убийстве председателя совета директоров банка „Заречье“ Владимира Девятых.

ЭПИЛОГ ОТ АЛЕКСАНДРА ФРОЛОВА

Сегодня многих из действующих лиц этой истории нет в живых. Где-то страждет душа не успевшего покаяться до конца убийцы Акимова. Десять лет прошло со дня смерти первого редактора «Вечерней Казани» Андрея Петровича Гаврилова. Не намного пережил его мой непосредственный начальник Нил Халилович Алкин. Остались я и Лазарев. Наверное, поэтому давний эпизод не дает покоя до сих пор. И, может быть, поэтому я до сих пор явственно чувствую спертый воздух камеры-одиночки, слышу лязг закрывающихся за спиной дверей и негромкий голос — голос убийцы».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

...В кончине этих журналистов было подозрительно много общего. Каждый не дожил примерно месяц до своего очередного дня рождения, оба умерли до обидного молодыми — Саше Фролову было неполных 42 года, Андрею Гаврилову — 49. Оба ушли тихо и внезапно, словно в ночную разведку: они просто не проснулись, хотя их наутро обыденно ждали на службе. Они не явились туда по единственно допустимой для газетчика причине: смерть. Врачи констатировали у обоих обширный инфаркт.

Одной из последних загадок в этой истории стало Сашино посвящение памяти единственного человека, которого он без малейшего намека на иерархическую подчиненность называл своим Шефом:

Пусть никто на меня не сердится —

Выжигаю стихи, как тавро,

Ведь у сердца, на уровне сердца

По бумаге скользит перо.

Пусть простится мое неверие,

В то, что выкричусь до конца, —

Ведь у нервов, на уровне нервов

Разрываются в клочья сердца.

Подготовил Михаил Бирин