... Оскар Юнусов: «Со мной до сих пор так: когда есть два варианта, я почему-то выбираю тот, который сложнее»
 Фото: Рамис Назмиев

«РУСТАМ НУРГАЛИЕВИЧ СКАЗАЛ: «ХОРОШИЕ РЕБЯТА, НО С НАЗВАНИЕМ НУЖНО ЧТО-ТО ПРИДУМАТЬ»

— Оскар, это правда, что вы поменяли название своей группы «Оскар с7с5» по совету Рустама Минниханова?

— В «Штабе» проходила встреча президента с представителями креативной индустрии Казани, и ребята из Yummy Music, Ильяс Гафаров презентовали свои работы. Меня там не было. И когда Рустам Нургалиевич со своей делегацией подошел к стенду Yummy Music, Ильяс включил наш первый клип «Грейпфрут». Они послушали, после чего президент спросил: «Как называется группа?» Ильяс ответил: «Оскар с7с5» (читается как «ц7ц5» — прим. ред.). Минниханов переспросил, а потом еще раз переспросил. Так повторилось четыре-пять раз. После этого Рустам Нургалиевич сказал: «Хорошие ребята, но с названием нужно что-то придумать».

— Думаете, что новое название Gauga президенту больше понравится?

— Оказывается, придумать название группы сложнее, чем песню написать (смеется). Я уже почти выходил из себя, когда скидывал ребятам варианты, а в ответ получал «нет», «нет», «нет». Ну скидывайте тогда сами! Я сижу, ищу, чтобы они остались довольны! Все-таки это им не нравилось с7с5... Их это название смущало, часто повторяли, что надо бы переименоваться. Мне не нравилось, когда ведущие на тех или иных мероприятиях останавливались и неуверенно произносили именно эту часть — говорили либо «эс», либо «си». Кстати, с7с5 родилось у меня после беседы с папой. Я не знаю, наверное, не нужно объяснять, что это означает?


— Лучше объяснить. Для многих это до сих пор загадка.

— Это шахматный ход. Сицилианская защита — с7с5, первый ход черной пешкой. Белые ходят, а потом черные отвечают шагом с7с5. И это считается дерзким ходом, где ты с самого начала предлагаешь сопернику жесткую игру. В общем-то, сколько мы концертов отыграли с названием с7с5, было ощущение, что никто не знаком с этой комбинацией букв и цифр, а я полагал, что с шахматами многие кто знакомы. Ан нет!  

— Откуда взялась Gauga?

— Я просто взял словарь и стал листать, наткнулся. Скинул ребятам очередную порцию слов, в том числе и «гауга», абсолютно не думая, что это суперское слово. Но почти всем ребятам понравилось. Только Ильнар Фатихов, наш клавишник, сказал: „Давайте, как все, возьмем „Алмагачлар“, и все». Я объяснил, что с татарского «гауга» переводится как «шум», «гам», «ссора», «спор». Ребятам понравилось и значение, и написание этого слова латиницей. Кстати, и в испанском языке тоже есть слово «гауга», означает «восстание», «мятеж». 

«АКЫЛ ИЯСЕ» БЫЛ СНЯТ ЗА 15 МИНУТ»

— Ваш клип «Грейпфрут» снят одним кадром. Как возникла эта идея? Почему никто до вас из местных артистов не догадался создать такой клип?

— У татар вообще все свободно: за что ни возьмешься, можешь быть первым! Но что частенько делают другие артисты? Они берут примерно одинаковый сценарий, одинаковых актеров и это вторят, вторят, вторят. Возможно, они выросли на этом и думают, что это правильно...


Оператором «Грейпфрута» был Айдар Шарипов, сценарист и режиссер — Ильяс Гафаров, Настя Старикова — художник-постановщик. Над клипом работала большая команда. Что хочу сказать: дайте этим ребятам камеру, которой снимается всякий татарский клип, и место дислокации, где его снимают, и они сделают абсолютно, совершенно другую штуку, туда будет вложен иной смысл, и будет интересно смотреть! Это же зависит от взглядов, от желания получить то, что ты хочешь получить, от вкуса. Мы отправили этот клип на конкурс DedoLight в Германию, и он занял там призовое место. Нам выслали в качестве приза хорошее оборудование. А в Казани у этого клипа всего 11 тысяч просмотров. За три года — всего 11 тысяч просмотров! Т. е. там его поняли и оценили, а здесь он так и закопался в пыли.

— История второго клипа «Акыл иясе» тоже весьма интересная.

— «Акыл иясе» был снят за 15 минут. В день съемок, 9 мая 2016 года, мы — вся команда — собрались на студии, начали подготовку. Ради этих съемок Нурбек Батулла прилетел из Питера, тогда он жил и работал там. Мы знали, что во время вечернего салюта на Ленинской дамбе должна образоваться пробка, в 2015 году она занимала рядов пять. Поэтому мы подготовились, поехали на место заранее. Когда до салюта оставалось минут 15, мы поняли, что пробка больше уже не станет — она была только в два ряда, местами образовался еще и третий. 


Вперед первыми пошли я, оператор Ильяс Гафаров и его помощник. Вслед за нами двинулись снимавшийся в клипе Нурбек с оператором Айдаром Шариповым. На середине дамбы нас ждали Айсылу Мирхафизхан — артистка театра оперы и балета и Фериде Мадиярова, которая снималась во всех наших клипах. Так удачно получилось, что мы уложились в то время, которые было у нас до салюта, и встреча на середине дамбы случилась точь-в-точь под начало фейерверка. Во время съемки было много интересных моментов, точнее выкриков со стороны водителей и просто проходящих мимо, но у нас не было возможности беседовать с ними, у нас был только один дубль, мы шли без остановки. В итоге — красивый танец Нурбека и Айсылу на фоне салюта и неплохой клип.

«В СЕМЬЕ У НАС ПОСТОЯННО БЫЛИ РАЗГОВОРЫ О ТАТАРСТАНЕ, КАЗАНИ КАК ЦЕНТРЕ СОВРЕМЕННОГО ТАТАРСКОГО МИРА»

— А как вообще вы дошли до жизни модного татарского рокера, с чего все начиналось?

— Я родился и вырос в небольшом городе Бирск Республики Башкортостан. Бирск — это бывшая крепость, купеческий, русский город. До 18 лет я прожил там, и татарский язык у меня был только в семье. В школе татарского языка у нас, естественно, не было, но был такой предмет, как «Родной язык». Не сказать, чтобы много людей ходило, но пару лет этот предмет просуществовал, и я изучал татарский язык в школе. Но после третьего класса его не стало. По-татарски я продолжал общаться в деревне, когда летом ездил к бабушке — в Балтачевский район Башкортостана. И в семье мы тоже всегда говорили на татарском. И вообще до первого класса я не знал русского языка, поскольку в садик не ходил. Но потом втянулся, а татарский язык у нас остался в семье.

Мои родители — филологи. Отец — доктор наук, профессор русской литературы. Мама — кандидат наук, специалист по татарской литературе. Когда я уехал в Казань, отец уехал в Турцию — преподавать русский язык и литературу туркам, в один из стамбульских университетов. Получилось так, что мы уехали параллельно в один год:  я — сюда, он — в Стамбул, оставив женскую половину — маму и бабушку — дома, ну и братишка, он тогда был еще школьником. Отец вернулся два года назад, у него как раз закончился контракт, да и отношения между двумя странами начали портиться. 

После 11-го класса мне нужно было куда-то поступать, и у меня было несколько вариантов — Москва, Казань, Уфа, Бирск и нереальный Оксфорд — мечта моего отца. В Москве было больше возможностей, но меня смущало расстояние. Я побывал даже  в РУДН, пообщался с земляками на предмет возможного поступления. Уфа меня в то время особо не тянула. Хотелось уехать дальше, чем на 100 километров, и испытать себя. Возраст такой был, жаждущий героических поступков. В Казани я тоже подал документы в несколько университетов, в итоге прошел на бюджетное отделение факультета ВМК Казанского университета (ныне Институт вычислительной математики и информационных технологий КФУ — прим. ред.). 

Почему я выбрал все-таки Казань? Одной из главных причин тогда явился баскетбол, у меня было ярое желание играть серьезно, профессионально. И я думал, что вот попаду в УНИКС, который меня тогда привлекал...

— Т. е. не национальный фактор сыграл роль?

— Это тоже было, конечно. В семье у нас постоянно были разговоры о Татарстане, Казани как о славном городе, центре современного татарского мира. Шли беседы о писателях, поэтах... Я думаю, это повлияло, бесспорно. Но больше на уровне, не ощутимом глазу и сознанию, а изнутри. Тем более что в то время я уже занимался музыкой, театры меня тоже интересовали. Я подумал: вот, здорово, татарские театры буду посещать. Когда приехал в Казань, то первое, на что обратил внимание, — на улицах говорили по-татарски. Поначалу я удивлялся: как здорово, никто не стесняется, а напротив! По-татарски говорили не только люди, которые приехали из районов, но и современные городские люди, ухоженные, хорошо одетые. Это меня приятно удивляло.

Но, с другой стороны, по-моему, татарский дух у татар Башкирии сильнее. Это очень заметно. Между татарами Башкирии и  татарами здешними все же большая разница. Татарскость татар Башкирии выражена сильнее, и они более горды, тем, что они татары,  чем татары здешние. Мне, во всяком случае, так кажется.

— А с чем это связано?

— Не знаю. Наверное, с конкуренцией. Татары и башкиры очень близки. Здорово, что у татар есть такой по-настоящему братский народ, как башкиры. И может, именно из-за этой близости между татарами и башкирами всегда были и есть конкуренция, соперничество, ты всегда должен быть наготове, в тонусе, «боевой» дух всегда сохранялся, и ты был собран. И в результате в Башкирии и татары, и башкиры острее осознают свою национальность. А здесь все же некая расслабленность присутствовала и присутствует. Когда я вижу, как Табрис Яруллин (председатель Ввемирного форума татарской молодежи — прим. ред.), наш друг, пытается продвигать свои идеи, я представляю татарина из Башкирии и понимаю, что у него характер был бы более жестким, более прямым. А здесь он все-таки такой излишне дипломатичный, что ли. Может, политик и должен быть таким, не знаю.

— Тот факт, что практически половина его команды — это татары из Башкортостана, тоже о многом говорит.

— Да, пожалуй. Он ими как бы восполняет нехватку некоторых качеств.


— В семье поддержали ваше желание уехать в Казань?

— Само собой! Тогда для них существовало несколько вариантов: это педагогический институт Бирска — близко, дома. Планировали, что я буду учиться в местном инфаке, а одновременно заочно в каком-нибудь престижном университете Москвы. Второй — несбывшаяся мечта отца, чтобы его дети учились в Оксфорде. Но полететь туда у меня был очень незначительный шанс, это больше упиралось в наш бюджет и, наверное, в мой личный страх улететь в другую страну, в другой мир... Представляете, 18 лет жил в маленьком русском городке и вдруг в один день улетел в столицу другой страны. Этот вариант был у нас у каждого только в мечтах, и мы его редко даже озвучивали. 

— А в УНИКС в итоге удалось попасть?

— К сожалению, нет. Может, и к счастью. Сейчас я выхожу поразминаться, но мне очень скоро это надоедает. Могу полчаса побросать мяч, потом иду домой. Но я поиграл в других командах, участвовал в соревнованиях, потом стал играть все меньше и меньше. Меня это раньше так увлекало, что я в одно время даже ходил с французскими косичками, косил под афроамериканцев. Кстати, я играю рок, но при этом очень люблю афроамериканский рэп, это как раз связано с баскетболом. Потому что, играя в баскетбол, мы ставили параллельно рэп, под этот ритм очень здорово играть, получаются танцующие движения. И вообще это классная музыка.

— А когда творчество перешло на первый план?

— Оно всегда шло, параллельно, просто слабее было. Я еще в 6 лет пошел на класс баяна, до этого занимался на фортепиано. Я окончил класс баяна, а потом еще дополнительно три года ходил к своему преподавателю, просто для того, чтобы лучше владеть инструментом. У меня был очень хороший педагог — Гимаев Ранет Хаккиевич, он лауреат многих фестивалей, конкурсов, международных в том числе, известный в Башкирии баянист, интеллигентный, образованный человек. Мне было приятно приходить на его уроки, беседовать с ним. Даже уже тогда, когда я жил в Казани, приезжая домой, по возможности заезжал к нему, и мы сидели, общались. Я думаю, частично вкус в музыке мне привил он. Ранет Хаккиевич, конечно, давал мне классику, но классику хорошую, со вкусом.

— Татарскую классику или вообще?

— Татарскую в том числе, но ее я просил сам. Я говорил: «Давайте поиграем татарскую музыку, мне нравятся татарские народные песни». Иногда он давал свои аранжировки на татарские песни. Я помню, когда пришел в музыкальную школу, он меня спросил: «На чем ты хочешь играть — на фортепиано или на баяне?» Я спросил в ответ: «А на чем сложнее?» «На баяне». Я сказал: «Тогда на баяне». И со мной до сих пор так, эта нелепость преследует меня всю жизнь: когда есть два варианта, я почему-то выбираю тот, который сложнее.


«Я ЗАМЕТИЛ, ЧТО В ТАТАРСКОМ ЯЗЫКЕ МОГУ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ В РУССКОМ»

— Сначала вы писали песни на русском языке, а потом перешли на татарский? Что повлияло? И с кого началось ваше знакомство с татарской альтернативой?

— Я начал писать песни в тот день, когда взял в руки гитару. Мне было лет 16, это было в 10-м классе. Но тяга к писанине у меня родилась чуть раньше — в классе 9-м. Мы съездили с отцом на концерт группы «Аквариум» в Уфе, и это меня так вдохновило. По приезде мы писали сочинение в школе на свободную тему. Я написал сочинение как раз про Бориса Гребенщикова, про то, как я съездил на концерт. На следующем уроке мне преподаватель говорит: «Оскар, кто тебе написал это сочинение?» Я говорю: «Я сам». Она не поверила, потом прочитала его ребятам. Они тоже начали спрашивать: «Оскар, признайся, это же не ты написал! Расскажи, кто написал?» Я удивлялся: почему они так делают, там ничего такого особенного нет. Видимо, они что-то там заметили.

С тех пор я начал замечать за собой страсть к сложению слов, к фразам — переставлять слова местами. Это было на русском языке. Но ни стихов, ничего я тогда еще не писал. А когда приобрел гитару, с первых же дней пошли какие-то тексты. В общем-то, с этого и началось. И каждый день теперь разделялся на баскетбол и музыку, в день я писал по две-три песни на русском. Понятно, что они были не такими серьезными, но это помогло тем, что нарабатывается рука.

Это продолжалось до второго курса. Я приходил с пары, и даже во время пары иногда бывало, что сидел и писал. И где-то в это время, на курсе втором, я сидел в общежитии, и у меня случайно появилась строчка на татарском языке. Совершенно случайно. У меня не было мысли писать на татарском, даже пробовать. Но мне понравилось, и я решил дописать песню, сделать это получилось быстро. И я заметил, что в татарском языке я могу делать то, что не могу сделать в русском, то есть в русском языке у меня не было того чутья, которого я добивался и хотел.  

— С чем это связано — с тем, что татарский, как говорят, более мелодичный или с внутренними ощущениями?

— Это идет с детства — на чем ты вырос, что в себя больше впитал. На русском языке я не мог прочувствовать всю силу слова, не мог использовать его так, как оно само того заслуживает. На татарском у меня почему-то неплохо получалось, и я продолжил это делать, а на русском писать сразу перестал. Стихи писать продолжал, а песни — перестал. Песни только на татарском.

«МУБАЙ ВСЕГДА ПОДХОДИЛ И ГОВОРИЛ: «ОСКАР, ЭТО МОЩНО, МОЩНО, МОЛОДЦЫ!»

— Т. е. Гребенщиков стал таким катализатором? Не Шевчук и не Земфира?

— Не катализатором. Просто это был тот момент, который помог мне заметить, что у меня есть потребность в этом. До этого, может, и были такие моменты, но я их не замечал, а этот момент остался замеченным. Я его запомнил. Что касается других музыкантов, я слушал русский рок в школе. Вы же тоже из Башкирии, понимаешь, что Башкортостан — очень рокерская республика, и я помню, что часть моих одноклассников — неважно, парни это ли девушки — переиграли в рок-группах. Просто у нас была такая традиция — никуда не денешься, надо попробовать. Поэтому, да, русский рок — это был мой первый шаг. Сначала, конечно, были татарские народные песни, у меня и бабушка, и дедушка очень красиво пели. У моей единственной бабушки, которая сейчас жива, после инсульта уже лет 8 практически полностью парализована левая сторона (она, слава Богу, ходит с тростью), ей под 90 лет, но иногда она все равно поет! Это женщина с такой мощной закалкой.

Что касается татарской альтернативы, то я вообще не знал, что она существует. Единственное, что я слышал, — это Зульфат Хаким, который мне понравился сразу. Но это было очень давно, тогда мы еще аудиокассеты слушали. Не помню точно, какие это годы, но, естественно, школьное время. Часто бывало, я его переслушивал. Но ни разу у меня не появлялось ни желания, ни мысли попробовать сыграть на татарском такое же. Ни разу. Все-таки это как-то скопилось и само начало выходить.

Еще я видел выступление Зули Камаловой. Я помню, когда она еще приезжала на фестиваль «Татар җыры», в начале 2000-х годов. У нас были видеокассеты, я видел, как объявляли: «Татарский музыкант, приехала из Австралии».

— У нас тоже была такая видеокассета!

— Да, они у всех тогда были. Я тоже ее запомнил, и мне она показалась интересной. Но в том возрасте я еще не воспринимал это. 

Позже я познакомился с творчеством Мубая. Вернее, с ним меня познакомил мой отец. Мы с ним тогда общались по почте — он был в Стамбуле, я — здесь. Бывало, что я писал ему очень большие письма, мы с ним редко общаемся устно. Когда что-то серьезное, я не могу это высказать устно, а вот письменно могу. Я ему отправлял огромные письма, он мне в ответ тоже отправлял огромные письма. В письме мы выкладывались полностью и друг другу объясняли, что происходит в нашей жизни сейчас. И вот он мне написал: «Оскар, оказывается, есть Мубай в Казани, и он скоро дает концерт, сходи». Я сходить не смог, но я его послушал, не помню где, тогда еще «ВКонтакте» не так популярен был, но я его где-то послушал.

В общем, вот три артиста, через которых я познакомился с альтернативной татарской музыкой, — это Зульфат Хаким, Зульфия Камалова и Ильдар Мубаракшин.

— Но сейчас с Мубаем вы, наверное, уже лично знакомы?

— Да, мы с ним в одно время часто выступали друг за другом, и он всегда подходил и говорил: «Оскар, это мощно, мощно, молодцы!»


— А с Зулей Камаловой познакомились?

— Она снимала клип в Казани, и Ильдар Карим, который тогда возглавлял Yummy Music, позвонил и говорит: «Оскар, нужна массовка для клипа Зули Камаловой, подъезжай, если можешь». А было холодно, это была зима. Очень холодно. А я холод вообще не терплю, одеваюсь всегда очень тепло, по погоде. А тогда я оделся слабенько, видимо, и мы стояли на Баумана, снимали клип. Тогда я с ней познакомился, но я не сказал ей, что занимаюсь музыкой, с ней вообще даже не общались, просто поздоровались, и все. У нас у всех тогда была одна цель — согреться, попасть в тепло. Больше мы с ней не пересекались. Но бывало, что она, приезжая сюда, репетировала на нашей студии, но я с ней там тоже не пересекался. Вот и все знакомство.

 «ВСЕ, ЧТО МЫ ДЕЛАЕМ, ЭТО ДОБАВЛЯЕМ ТАТАРСКИЙ ЯЗЫК, И ОН ОТЛИЧНО ТУДА ЛОЖИТСЯ»

— Пусть нечасто, но находятся люди, которые про вашу музыку говорят: «Какая же это татарская музыка», «Здесь нет ничего татарского», «Вообще как можно так играть?» 

— Я не слежу специально за тем, что про нас пишут или какие комментарии оставляют. Но если натыкаюсь на что-то подобное, я перечитываю пару раз и анализирую, насколько его мнение верно. В этот момент мне важно понять, это просто обычное невежество и попытка обратить на себя внимание своим высказыванием или же этот парень что-то смыслит и есть некоторая правда в его словах. Поэтому я не желаю себя загружать еще дополнительной тратой энергии, времени... Да и свободных минут у меня не так много, чтобы тратить на то, что мне нужно. Я сразу, как только начал играть, сказал: «Это не татарская музыка». Это музыка, которая уже давно существует. Все, что мы делаем, это добавляем татарский язык, и он отлично туда ложится. Я сразу об этом говорил, потому что это, естественно, не татарская музыка. Тут и думать не о чем. Даже если добавить в нашу музыку татарские нотки, пусть это будет все та же пентатоника, добавить мелизмы, она не станет татарской, а только лишь окрасится татарским музыкальным орнаментом. 

Наш второй альбом сделан в стиле русского рока 2000-х. У меня было такое настроение и желание. Я вырос на этом, у меня приятные ностальгические воспоминания, я помню эти фильмы «Брат» и «Брат-2», которые постоянно крутил — и песни, и сам фильм. Это было здорово, это было отличное время. И где же этот свод законов и правил, где запрещается  делать музыку так, как тебе хочется? Поэтому и с благодарностью, и с тем, чтобы оставить себе на память, я сделал этот альбом в стиле русского рока начала 2000-х. 

— Это не говорит о том, что мы отстаем как минимум на 20 лет?

— Это, конечно, не говорит об этом. Абсолютно. Неразумно так говорить. Мы можем взять те звуки, те сэмплы, которые используются в Америке на сегодняшний день, не затрагивая финансовую сторону, и работать с суперсовременными звуками. Но мне это не нравится, я не хочу этого. Я играю для души, то, что ложится мне по настроению. Возможно, следующий материал мы будем уже делать частично с электронной музыкой. Но я всегда за живой звук. Неописуемо, когда звучат живые инструменты, играют живые люди, каждый вкладывает в это какую-то энергию, какой-то знак и когда все в общем собирается, это мощнейшие ощущения на сцене. И заменять это на электронику из-за того, что это популярно, из-за того, что кто-то хочет и говорит, что вы делаете старую музыку... Пусть они берут и делают новую музыку! Ведь есть возможности, целый простор для выбора направлений! 

«Сегодня человек так нагружен информацией, что у него внимание уже чуть-чуть рассеянное. Он даже если что-то увидит, не фокусируется на этом. Даже если заметит, быстро забудет, может не понять, что это было. С музыкой то же самое»
Фото: Оксана Черкасова

«ДО ЛЮДЕЙ ДОХОДИТ, КОНЕЧНО, ЧТО ЕСТЬ ТАКАЯ ГРУППА, НО ДОХОДИТ ТЕРНИСТЫМИ ПУТЯМИ»

— В чем секрет популярности татарской эстрады? Мы достойны такой музыки и поэтому она так процветает?

— Нужно с двух сторон смотреть на это — со стороны исполнителя и со стороны слушателя. Интересы исполнителя ясны. Он делает то, что проще всего, что не требует больших усилий, а надо бы усилия прилагать, не так ли? И делается это не для удовлетворения своих творческих потребностей, а скорее ради коммерции. Но можно ли винить кого-то, если это превратили в бизнес и появляются естественным путем «бизнесмены». А слушатели, как я уже говорил выше, употребляют то, что им кладут в тарелку. И тут ты сам выбираешь, хочешь ли ты есть то, что тебе накладывают изо дня в день, или ты осмелишься это отодвинуть и заглянуть в другое меню. Еще есть такая вещь, как фальшь. Не хочу никого задевать, но в любой работе можно допустить фальшь, а после ее попадания в саму плоть ремесла работа становится зачастую формальной, она не будет настоящей, окажется нестоящей, потому что в нее не будет вложено то, что можно было вложить. Она будет напрочь лишена искренности и даже, скорее всего, жизни. Но такова судьба, видимо (смеется).

Солист рок-группы «Буреләр» пригласил нас в Уфу, со словами «давай сделаем фестиваль татарской и башкирской рок-музыки». Я сказал, что с радостью. Даже он, не живя в Казани, сказал, что с этим у нас проблемы. «Хорошо, что вы есть», — сказал он мне.

Для нашей музыки нужна реклама, потому что каждый день кто-то появляется, кто говорит мне лично или же пишет: «Ого, мы не знали! Так здорово, что такая группа есть». До людей доходит, конечно, что есть такая группа, но доходит тернистыми путями, иногда может пролететь мимо — куча информации, не только музыка. Сегодня человек так нагружен информацией со всех сторон, что у него внимание уже чуть-чуть рассеянное. Он даже если что-то увидит, не фокусируется на этом. Даже если заметит, быстро забудет, может не понять, что это было. С музыкой то же самое.

Я сам такой же. Столько информации со всех сторон, что к концу дня, сколько бы я ни узнал за это время, все вылетает из головы. 

— Дата фестиваля уже определена?

— Практически, да. Но даже если фестиваль не состоится, то мы выступим там сольно. В Уфе у меня масса друзей.


«ИЛЬДАР КАРИМ ВЫШЕЛ И СПРОСИЛ: «ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ ВООБЩЕ?»

— Когда вы решили собрать свою группу в Казани, трудно было найти единомышленников?

— К тому времени я написал большое количество татарских песен, оканчивал университет — в 2012 году, но еще до получения диплома начал работать программистом в министерстве экологии Татарстана. Тогда я отправил отцу очередное письмо, где написал, что хочу попробовать себя в музыке — в том, чем я занимаюсь большую часть своего рабочего дня. И спросил его: «Ты одобришь, если я один год отдам этой музыке, а не пойду сразу после университета работать и зарабатывать деньги?» Он сказал: «Да, Оскар, попробуй». И я начал искать. Не знал, куда податься. Явно я не пошел бы туда, где эстрада, и мне многие сказали, что есть Yummy Music. А я не был знаком с музыкальной Казанью, потому что в этой сфере не находился, музыкой в Казани не занимался, а только в общежитии писал песни и играл. Я решил сходить, попробовать. Нашел адрес, позвонил, пришел. Их студия тогда еще находилась в Доме актеров.

У них шла репетиция, я скромно зашел, не зная, куда попал. И тогда Ильдар Карим дал мне гитару и сказал: «На, пой!» Я спел пару песен, и он мне: «Пошли, поговорим». Мы вышли, он спросил: «Чего ты хочешь?» Так прямо и спросил: чего ты хочешь вообще? Я ответил. Он сказал: «Хорошо, я помогу тебе с командой, давай свой телефон». Через пару месяцев я прихожу еще, и он знакомит меня с Фархадом Сибгатуллиным — он наш гитарист сейчас. Мы с ним вдвоем садимся в студии друг напротив друга. Я, конечно, безопытный в этом плане, в группе не играл, хоть и из Башкирии (смеется). Я предложил ему попробовать и начал играть свои песни одна за другой. Ему, видимо, понравилось, он что-то заметил, для себя отложил и сказал: «У меня есть друг — Айдар Закиров, у нас своя группа „Ощень жидкие гвозди“. Я могу его позвать, если он захочет. Он классный гитарист, но сейчас играет на бас-гитаре». Сам Фархад раньше играл в группе «КСВ», а Айдар Закиров — в группе «Отчаянные», достаточно популярные в то время группы в Казани, их и в Москве знали и даже приглашали туда, но они не уехали.

Он сказал: «Айдар — человек настроения, если ему понравится, если он что-то увидит в этом, то согласится. Если нет, то нет. Не могу обещать». И на следующую нашу первую совместную репетицию приехали и Айдар, и Фархад. Нам выделили время ранним утром в субботу. Я не знаю, почему мой выбор пал на песню «Юк», но я сыграл именно ее, видимо, потому что она более простая, а это первая репетиция... Я сыграл, Айдар взял контрабас, Фархад — балалайку, мне в руки всучили двухрядку. Я никогда на ней не играл, но сразу же на ходу придумал какую-то партию. В итоге мы решили  ее записать. И в первый же день, на первой же репетиции мы записали песню «Юк» в той версии, где она с балалайкой, но мы ее нигде не публиковали, и это была наша первая песня.

Было время, когда мы искали барабанщика, с ним была проблема. У ребят был знакомый Дмитрий Гордеев, который приходил и играл во время концертов, но своего барабанщика у нас не было. А теперь и барабанщик есть — Вячеслав Красильников из «Отчаянных», и перкуссионист есть — Альберт Садрутдинов (Dj Albertik)! 

— В каком году это было?

— В 2013-м. Потом появилась проблема со студией — играть на чьей-то не очень удобно: тебе дают время, которое удобно студии, время, возможно, не такое большое, оборудование не твое. Было не совсем комфортно. Поэтому со временем мы взялись за свою студию. Друзья нам подобрали хорошее помещение, мы там все вычистили, сделали ремонт и потихоньку, потихоньку оснащали оборудованием: мы играли концерты и, если появлялись какие-то деньги, покупали оборудование, ставили туда. В итоге у нас студия уже полностью заполнена, и сейчас у нас там репетируют некоторые группы. Там очень комфортно, даже можно жить — две комнаты, кухня. 

— Но вы арендуете это помещение, оно не свое?

— Да, мы взяли его в аренду, но ремонт и оснащение делали сами.

«ЧТОБЫ ТЕБЯ ЗДЕСЬ ПРИЗНАЛИ, НУЖНО СНАЧАЛА СТАТЬ ПОПУЛЯРНЫМ ГДЕ-ТО ЗА ПРЕДЕЛАМИ РЕСПУБЛИКИ»

— В документальном фильме Рамили Фатхутдиновой «Кем син?» вы говорите: чтобы стать известным в Татарстане, нужно действовать резко, громко, для этого нужны неплохие деньги. Удается зарабатывать на концертах или это все-таки хобби?

— Сказать «зарабатываем» — это очень сильное заявление. Чтобы тебя здесь признали, нужно стать узнаваемым где-то за пределами республики. Считаю, что нынешние татары любят повыпендриваться. Такой чуть-чуть выпендрежный народ стал, любит добавить всякую мишуру. 

Например, недавно только общался с солистом башкирской рок-группы «Буреләр» из Уфы, и он мне говорит: «Ко мне обратились с канала „ТМТВ“, чтобы мы спели на татарском, со словами: „У татар проблема с роком, у них нет такой музыки“». Он мне говорит: может быть, твои контакты отправить? Я ответил, что они знают о нашем существовании, это нельзя не видеть и не знать, тем более что у нас есть общие знакомые. Я думаю, у них просто к нам такое отношение, что где-то там всегда лучше, давайте позовем со стороны. 

Но Цоя, например, в своем городе тоже недолюбливали. Были, конечно, фанаты, но основная публика так бурно не реагировала, как в других городах. Почему? Скорее всего, потому что они видят, с чего он начал, они видят каждый его ход, может быть, он успевает им надоесть, играя в каждом клубе в своем городе.


— Но если сравнивать с тем же Башкортостаном, то у них этнические рок-группы возникли как минимум 20 - 25 лет назад.

— В Татарстане тоже был «Сак-Сок».

— Но в Башкортостане их поддерживают, снимают про них фильмы, они постоянно звучат на радио и на местном ТV, они завсегдатаи различных концертов. Почему у нас такое отношение?

— У нас отношение к этому как к мусору, что ли, к вещице второго сорта, к чему-то недостойному, на что вполне можно не обращать внимания. Наверное, считается, что такая музыка не может нести какую-то чистоту, пользу, благородство... 

— Может быть, наши функционеры от музыки не доросли до того уровня, чтобы понять эту музыку?

— Не знаю, не хочу об этом говорить.

В принципе, слушателю что предлагают, он то и слушает. Я помню себя в 6 - 8 лет, когда мои двоюродные сестры слушали «Руки Вверх!» и «Ветер с моря дул», конечно, ты тоже попадаешь под это влияние. Но потом, когда ты уже вступаешь в сознательный возраст, ты вслушиваешься.

Вообще, почему я начал знакомство с музыкой с русского рока? Слово в русском языке — очень мощная вещь. И в русском роке как раз-таки есть русская поэзия. В данном случае мы очень трепетно относимся к словам песен, мы слушаем не только музыку и «прекрасный вокал». Нам очень важны слова! Русский рок — это же крайне печальная штука, тяжелая, там не найдешь радости, редко где встретишь. Великолепная группа была и есть еще — «Крематорий». У них были веселые песни, но темы? Несмотря на веселость, часто блуждали возле чего-то печального в любом случае. Группа «АукцЫон» — у них на порядок меньше веселого, но все же задор на концертах огненный был. В данном случае проблемы русского, или же лучше сказать российского, общества, народа, души проявляются через эту музыку. Я думаю, на этих песнях выросло очень хорошее поколение.


На зарубежную музыку я перешел уже, когда учился в университете. Я люблю британскую музыку, моя любимая певица — Пи Джей Харви. Прошлым летом мне удалось съездить в Москву на фестиваль и послушать ее. Это для меня было крайне приятным событием. Меня вообще мало что  в жизни удивляет с каких-то пор, я, в принципе, малоэмоциональный человек. Если у меня эмоции проявляются, то только в спорте или музыке. Пи Джей Харви — это певица, каждую песню которой я люблю. Нет таких музыкантов для меня, ну, возможно, Цой был таким в моей ранней юности, эдак лет 13 назад. Так вот каждая песня Пи Джей Харви для меня очень близка, я ее воспринимаю как свою. Получается, что мироощущения у нас схожи. Редко такое бывает, что каждая песня ложится. Я всегда приходил в восторг от ее харизмы в голосе, нежности, интимности. Она очень искренний музыкант. Вообще искренность — это для меня один из главнейших факторов при оценке качеств музыканта. И когда я увидел ее вживую, мне захотелось ее обнять и поцеловать за ее прекрасный талант.  Но это единичный случай. И я бы с удовольствием посетил бы многие концерты зарубежных рок-групп. На концертах отечественных рок-групп я на всех был много раз. Я уже наелся этой русской музыки. Нельзя на это смотреть с отрицательной стороны, я не говорю, что это плохо, просто наступает момент, когда ты набрался этой музыки, ее в тебе очень много, ты из нее частично состоишь и дальше идти с ней уже некуда.  

— Но ваши песни тоже заставляют задуматься. Взять хотя бы «Озакламый бездән берни дә калмый» («Скоро от нас ничего не останется»), «Саттың җаныңны, илеңне» («Продал душу и страну»), «Ничек яшисең син болай, зәхмәт тәнеңне ялый» («Как ты так живешь — мука лижет твое тело»), «Ничек яшисең, сатып җаныңны» («Как ты живешь, продав душу») и т. д. Откуда это? Цель какая — тоже привлечь внимание к болезням нашего общества?

— В жизни я очень малословен. Но от того, что накапливается, нужно избавляться, опустошать себя. Для этого есть музыка, и что-то естественно передается через нее. Мы выпустили только два альбома, но материала у меня очень много. Для работы с ним нужно время. Если мои песни заставляют задуматься, как вы говорите, это очень хорошо. Я рад этому.

При этом цели я никакой не преследую, как я уже говорил выше, песня в первую очередь должна устраивать меня самого. Если этот момент выполняется, то композиция имеет продолжение, жизнь. У меня, слава Богу, не было такого, что я планировал какую-то тему и садился писать песню на эту тему. Она умела появиться сама, конечно, всегда требуя доработки, оттачивания. Но важно то, что сама. И пусть не покажется, что это очень просто. На работу с текстами уходит уйма часов работы.

 «ПОСТОЯННО ГОВОРЯТ, ЧТО ТАТАРСКИЙ ЯЗЫК УМИРАЕТ. НО ДАЙТЕ ЕМУ СВОБОДУ!»

— В прошлом году вы с Радифом Кашаповым и со своей группой в рамках Года водоохранных зон проехались с турне по районам республики, где выступили в обновленных парках. Оно называлось «Сәяхәт-драйв». Как в районах воспринимают вашу музыку?

— Не знаю, была ли там хорошая реклама, но в некоторых местах было очень много людей, а в некоторых — буквально по пять человек. Например, в Мензелинске сидело, скажем так, два очень преуспевших за свою жизнь в распитии спиртного господина и пара женщин. Погода была осенняя, холодная, не совсем приятная, слякоть, но эти господа досидели до конца и в конце даже прокричали: «Спой еще на русском, Цоя!» Такое было путешествие.

Я думаю, что если даже играть нашу музыку, то не в районах, там не наберется столько ценителей нашего такого редкого «искусства».


— Были такие случаи, когда через вашу музыку люди других национальностей начинали интересоваться татарской культурой?

— Да, были такие случаи. Но, когда я начинал играть, я не преследовал никакой цели, я все делал для себя, начиная от написания песен. Главное, чтобы мне самому нравилось. Для себя, не для кого-то! Я должен был сам получить удовлетворение от своей работы, ради этого все делалось и будет делаться. А уж если нравится мне, думаю, и такие, как я, найдутся тоже. Но после концертов каждый раз бывает такое, что подходят русские и говорят: «Мы пришли на концерт, потому что нам нравится ваша музыка. Мы ничего не понимаем, но нам нравится. Мы вас слушаем». И многие татары, которые не знают татарского, подходили ко мне и говорили: «Оскар, очень здорово! Мы татарский никогда не знали, относились к нему не очень любезно, но, послушав вас, нам захотелось его изучать, и мы уже начали чуть-чуть говорить на нем». Таких моментов было много. И вот в этот момент ты думаешь: аха, а ведь ты, Оскар, играя свои песни, оказывается, и полезные вещи делаешь, помогаешь татарам свой язык полюбить. 

Постоянно говорят, что татарский язык умирает. Но дайте ему свободу, чтобы его усовременить, в чем-то использовать, и он заживет новой жизнью!


— В этом свете не могу не спросить: как вы относитесь к той истерии, которая сейчас творится вокруг преподавания татарского языка в школах?

— Я человек деликатный, поэтому не хочу однозначно отвечать на этот вопрос. Но одно сказать могу: татарский в Татарстане должен быть на одном уровне с русским, татары должны изучать татарский язык.

Это непонятный момент, когда ты не понимаешь: умирает татарский язык или нет? С одной стороны, многие татарские слова забываются, ребята, которые приезжают в город из деревни, многие говорят на русском языке, городские тем более татарского не знают.

Но я думаю, всегда будут те, кто будет учить своих детей татарскому языку. Т. е. он сам — татарин и будет учить своих детей татарскому. Я в любом случае со своими будущими детьми буду разговаривать только на татарском языке и буду требовать этого от их окружения. Это родной язык. Иначе... Он в конечном итоге открыл мне самого себя.

— Но таких сознательных людей все меньше и меньше.

— Да, их меньше. Очень мало встречается интеллигенции, особенно татарской. У меня отец из той серии — образованный, интеллигентный, все его друзья и окружение такое же, и я привык расти и жить в этой среде, и они все были самодостаточными, мощными личностями. Сейчас я смотрю на своих сверстников, и, если и есть такие образованные ребята, они в основном уходят в бизнес. Их можно понять: нужны средства. Сегодня такой век, день, что ты должен зарабатывать очень хорошо, чтобы просто пропитаться и, не дай Бог, хорошо подлечиться.