Александра Юманова: «Есть мысль пойти в депутаты...»

Александра Юманова: «Это очень сложно — чтобы люди воспринимали тебя всерьез, приходили на митинги, слушали тебя. Это очень большая работа, и не каждому она по плечу» Фото: Ирина Ерохина

«МЫ СОБРАЛИ НАРОД — ЭТО САМАЯ БОЛЬШАЯ ПОБЕДА»

— Так получилось, что я отследила ваше появление в обществе как лидера обманутых вкладчиков с самого начала. Если вспоминать злосчастный декабрь 2016 года, когда рухнул Татфондбанк, как это все коснулось лично вас и вашей фирмы? Расскажите о ней поподробнее.

— С фирмой все в порядке, она работает. Наша фирма занимается проектированием объектов промышленного и гражданского строительства. Обороты — порядка 10 млн рублей. Постоянно у нас работают три-четыре человека в зависимости от объема работ. Название фирмы не скажу, но в паре ваших публикаций оно звучало (ООО «Прис Меткон» — прим. ред.). В Татфондбанке у нас «сгорело» 333 тысячи рублей.

Сумма не сыграла критической роли в жизни организации, но здесь лежала моя зарплата. Вроде бы банально, но в тот момент, к 20 декабря, мы поняли, что у нас дома нет денег. Я 17 лет работаю сама, ни у кого не прошу денег, и для меня это было ужасно.

Тогда, в декабре, у простых клиентов вроде нас на самом деле паники не было. Мы обслуживались в отделении на Вишневского, там все было спокойно. 5 декабря мы отправили платежку, и она и 7, 8, 9, 10 числа не уходит. Мы начали общаться с другими клиентами: «А у вас что?» — «И у нас то же самое». Числа 12 мы пришли в Татфондбанк, операционистки говорят: «Все нормально». А большинство предпринимателей в Новый год подводят итоги, скидывают со счетов все деньги, стараются рассчитаться с заказчиками и получить деньги, чтобы закрыть год. Деньги нужны были всем. Так мы начали потихоньку объединяться.

— А какая у вас должность в фирме?

— Я занимаюсь проектированием и бухгалтерией. Так как это семейный бизнес, здесь все занимаются всем. Мой муж — директор фирмы, он мой босс.

— Сейчас вы бросили свою работу?

— Нет, я не бросила. У нас маленькая организация, не такие большие объемы. Но приходится отказываться от части работы, потому что нет на нее времени.

— Вы воспользовались 5-процентными кредитами от правительства?

— Мы подавали заявку, нам ее одобрили, но деньги мы так и не взяли — обошлись сами.

— Объясните, почему потеря, казалось бы, всего 300 тысяч сподвигла вас на масштабную общественную деятельность? Есть версии, что кто-то за вами стоит.

— Оправдываться мне не в чем. Действительно, 333 тысячи, и никто меня не спонсирует. Мне сложно объяснить: я взяла на себя ответственность, добровольно, и каждый раз объем моей ответственности увеличивался. Если в декабре мы просто написали письмо Татфондбанку, то к марту это было уже первое собрание вкладчиков. Тогда уже надо было сесть, долго думать и понять, что, зайдя в комитет кредиторов ТФБ, ты вешаешь на свои плечи большую ответственность.

— В какой момент вы поняли, что ваша деятельность переходит в политику? Или вы даже сейчас не считаете ее политической?

— Я считаю ее политической. Смотря какую окраску придавать этой фразе. Когда любой человек выходит в публичное поле и пытается что-то делать не ради себя, а ради других, то это политика. В этом нет ничего грязного или лицемерного.

В какой момент? Наверное, после похода в кабмин 4 марта. Хотя мне сложно оценивать со стороны, ведь я в этом «варилась» изнутри.

«На момент первого собрания кредиторов Татфондбанка у меня было более 500 доверенностей, большинство — от юрлиц. Получается, нас поддерживают более 500 предприятий. А в группе „ВКонтакте“ у нас 4 тысячи людей» Фото: «БИЗНЕС Online»

— На вашу роль претендовали люди, которые уже имели опыт в политике, — и Марсель Шамсутдинов, лидер партии «ПАРНАС» в Татарстане, и даже Дмитрий Бердников. Как вы думаете, почему именно вы в итоге возглавили союз?

— У меня есть вполне объективный ответ. Про Дмитрия Николаевича я не буду рассуждать, потому что не его задача была объединить людей, вывести проблему на качественно иной уровень. Марсель Дикаянович — да. Мы с ним в первый раз виделись 8 января, познакомились. Он умный человек. Но в определенный момент, где-то в апреле, наши пути разошлись, потому что наша главная задача стояла — объединять людей, но непосредственно заниматься этой работой он был не готов. А если я занимаюсь этой работой, то люди больше знают меня. И мне кажется, у меня было больше желания заниматься этим, чем у Марселя.

Ведь в чем наша самая большая заслуга? Мы сделали все, чтобы о Татфондбанке узнали все — те, кто имел отношение к банку, и те, кто не имел отношения к банку. Мы действительно собрали народ — это самая большая победа. Это очень сложно — чтобы люди воспринимали тебя всерьез, приходили на митинги, слушали тебя. Это очень большая работа и не каждому по плечу.

— Сейчас за вами сколько людей стоит?

— На момент первого собрания кредиторов Татфондбанка у меня было более 500 доверенностей, большинство — от юрлиц. Получается, нас поддерживают более 500 предприятий. А в группе «ВКонтакте» у нас 4 тысячи людей.

Организация, кстати, до сих пор не зарегистрирована — я объясню почему. Если союз оформлен юридически — это не значит, что в него вступят больше людей. Это значит, что каждому нужно подавать заявление, а нам — их фиксировать, это отнимет большое время. У нас этого времени нет.

— В вашей организации только вкладчики ТФБ и ИнтехБанка? Или из Спурта, Татагропромбанка, Анкор Банка тоже пришли?

— Только Татфонд и Интех. А из вышеупомянутых банков я ни одного человека не видела. Не знаю, а там вообще кредиторы есть? Где они? Есть те, кто держал вклады в «Тимер Банке», но перешли в доверительное управление Татфондбанка. Они ходят на все наши митинги.

О «ШТУРМЕ» КАБМИНА

— Мне бы хотелось вернуться к походу в кабмин. Тогда, в субботу утром, я шла вместе с вами в этой колонне людей, и мне было страшно: казалось, что нас остановит полиция и всех заберет. А с какими эмоциями шли вы?

— Я объясню, как мы к этому пришли. Декабрь, январь и февраль мы ждали санацию. Мы слышали о том, что планомерная работа ведется между правительством республики и Центробанком, что ищутся какие-то санаторы, а 28 февраля вышла статья в «Коммерсанте» с отчетом Онегина, руководителя временной администрации Татфондбанка. Отчет есть в сети, я его читала, там 200 страниц, и в нем написано, что причина введения временной администрации и моратория — это паника вкладчиков и небольшие недочеты в работе руководства банка. После появления этого благостного отчета, который был написан в газете «Коммерсант», а не условно в газете «Новая заря», люди расслабились. И я расслабилась.

И тут 3 марта мне звонит одна из кредиторов, плачет и говорит: «Саша, лицензию отозвали!» Я говорю: «Да не может быть!» У меня упал телефон из рук. Я звоню нашим, говорю: «Давайте встречаемся, бросаем все». Сажусь в машину, уезжаю в город. Нас тогда позвали на пресс-конференцию издания «Pro Город». А в нашем Telegram-канале творился ужас — такого количества площадной, самой низкосортной брани я не слышала никогда. Читать было физически неприятно. Мы собрались вчетвером в «Pro Город» с журналистами и часа два им изливали свой гнев.

Вышли оттуда — что делать? И мы решили: кто нам обещал санацию? Наша власть. Мы завтра идем к ней с ультиматумом. Кинули клич о сборе по нашим каналам, однако не сказали, что пойдем в кабмин, — думали, может быть, пойдем втроем-вчетвером.

— То есть вы решили идти в кабмин в пятницу, днем раньше? А со стороны казалось, что в субботу утром у вас это вышло спонтанно.

— Нет, ведь мы пришли в субботу уже с готовым письмом правительству.

Я приехала в Торгово-промышленную палату рано утром. Мы договорились на 9:00, время было 8:00, здание еще было закрыто, и я смотрю — на ступеньках крыльца сидят наши бабушки ДУ-шницы. Я им говорю: «Что вы тут сидите? Теперь наше место — здесь, за столом в президиуме». Они: «Ты серьезно?!» — «Да».

Мы пришли и сели за стол — я, Настя (руководитель инициативной группы ДУ-шников — прим. ред.). Зал заполняется, заходит Андрей Афонин (глава фонда поддержки предпринимательства РТ — прим. ред.), представитель налоговой службы... Я им говорю: «А мы вас не звали». Афонин говорит: «Я знаю, что не звали, но можно нам?» Я говорю: «Пожалуйста». Они были посланы, наверно, чтобы погасить накал, но погасить его было нельзя.

Минут 40 мы сидели, и все-таки терпение нашего народа безгранично: они не пришли изначально ругаться, они пришли разобраться. Вы, такие уважаемые люди, сидите на таких постах — вы несете какую-то ответственность за происходящее? Руководителю налоговой задают простой вопрос: «Скажите, пожалуйста, как быть — зависли налоги. Что вы сделали?» Молчание. Затем ответ: «Вот у нас закон такой...» — «А вы написали своему руководителю в Москву о том, что у нас в Татарстане у такого-то количества предпринимателей сложилась такая ситуация? Давайте что-то сделаем!» Молчание было ответом.

Люди были разгневаны. Мы объявили, что идем к премьер-министру и президенту. И если бы у нас было несколько дней на подготовку, то, наверно, там бы собралась тысяча человек.

— Похоже, в правительстве совсем не ожидали от вас таких шагов?

— Это удивительно. Мы ведь объявили свои намерения открыто. Пока наши бабушки спустились, пока все собрались, время не стояло на месте. И когда мы шли, я думала, что наверняка уже позвонили в полицию, и площадь Свободы уже окружена автозаками. А мы идем — и никого нет! Ни ДПС, ни полиции...

— Про встречу с Халиковым вы не раз подробно рассказывали. С тех пор прошло полгода, премьер ушел с поста, а президент подробно объяснял логику правительства в вопросе Татфондбанка. Я бы спросила так: вот сейчас, спустя время, у вас изменилось отношение к Ильдару Халикову? Или вы продолжаете считать, что он был виноват и должен был уйти?

— Смотрите: нам было достаточно документов из банкротного дела Татфондбанка, и за три месяца нам хватило ума понять, что происходило в банке за три последних года. Мы — это два строителя, два проектировщика и один юрист. А руководство республики, сидя полтора-два года в банке, имея штат специалистов, образование и все ресурсы, не поняло. Кто в это верит?

— То есть премьер ушел справедливо?

— Справедливо. Он не справился со своей работой. Наверное, Ильдар Шафкатович хотел строить дальше политическую карьеру, не хотел уходить, но занимать такой пост в республике — это очень серьезно. Это не на улице по митингам бегать. Имея такое звание, надо нести соразмерную ответственность.

Мы видели, что за полгода до введения моратория все деньги из банка волной смывало. Это наши деньги, которые поступали в банк, разлетались в разные направления. Все давным-давно все знали, и Центробанк дал Татфондбанку три-четыре месяца на вывод активов, на подчищение хвостов. Это знают все, и не надо большого ума, чтобы в этом разобраться.

— Мне кажется, что Ильдар Халиков — один из самых порядочных людей в нашем правительстве. И что такого шквала обвинений в свой адрес он никак не ждал.

— Тогда пусть он придет к вам в редакцию и снимет с себя все обвинения, объяснит, что он делал.

Вообще, я не понимаю, почему высокому чиновнику нельзя выйти к народу и рассказать народу ровно то, что он рассказывает журналисту. Почему не вышел председатель совета директоров Халиков к людям и не объяснил, что к чему? Вот какое отношение к падению Татфондбанка имеет министр экономики? А Афонин какое? И где был Мусин? К кому еще нам обращаться?

«Я считаю, что я достаточно умный человек, и хотя у меня нет ни финансового, ни юридического образования, когда нас как кинули в это „болото“ с Татфондбанком, пришлось изучить, пришлось выучить» Фото: «БИЗНЕС Online»

О ДЕПУТАТАХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЯХ

— После похода в кабмин на вас не оказывалось никакого давления? Вас не приглашали, например, на беседы в правоохранительные органы или в аппарат президента?

— Нет, меня не приглашали ни на какие беседы. Но спустя неделю мне позвонил подполковник, который нас все время охраняет (Александр Царевский, начальник отдела охраны общественного порядка УМВД РТ по Казани — прим. ред.). Который нас не пускал в здание, а потом проводил нас до ТАИФа. Позвонил и сказал: «Не могли бы вы к нам прийти в ОП на Вишневского?» Я говорю: «Зачем?» Он: «Нужно с вами побеседовать о Татфондбанке». Я не поняла — о чем мне с полковником беседовать о Татфондбанке? И как я сейчас поеду в полицию вот так, одна?.. Ответила: «Не могу, мне в садик надо к детям».

До этого, в субботу, мы у него прямо спросили, есть ли к нам какие-нибудь претензии, он ответил, что никаких претензий нет. Если бы он мне прямо сказал, что на меня уже заведено административное дело якобы по факту нарушения общественного порядка и я не имею права не прийти, конечно, я бы позвонила своему адвокату и отправила бы его.

— А штраф вы заплатили?

— Да, заплатила, деньги мы собрали. Но до сих пор мое дело проходит апелляционные инстанции, уже ушло в Москву. Мы решили пройти все пути.

— А другие структуры вами интересовались? Может быть, депутаты или политические партии?

— Нет. Насчет депутатов: мы понимаем, что исполнительные органы всегда могут прислать отписку, что банк рухнул и все пойдет в рамках закона. Но у нас есть законодатели, наши депутаты. Из всех наших митингов к нам лишь один раз пришел маленький, муниципальный депутат из района, женщина. Она позвонила мне в апреле, говорит: ко мне обращается много избирателей, что происходит? Она была на нашем митинге и сказала: «Я хоть маленький депутат, но я депутат, будем заниматься этим вопросом».

У нас в Госсовете сидят 100 человек. Мы перед летними каникулами депутатов написали письмо Мухаметшину с просьбой провести парламентские слушания конкретно по проблеме Татфондбанка. Нам даже ответа не было.

У меня еще есть хоть какое-то оправдание для органов исполнительной власти. Но что делают наши депутаты? Проблема стольких людей затронула. Мне непонятен моральный аспект такой глухоты. Да, случилась проблема, банк разграбили, потому что у нас плохие законы. Так давайте их менять?

— А какие-либо законодательные инициативы вы пытались выдвинуть?

— Тысячу раз. В январе-феврале мы в Набережных Челнах — это моя родина, и там особый предпринимательский дух — собирались и написали 10 листов корректировок в законы. Например, почему у нас не застрахованы НКО? Вот ИП застрахованы, а общества, которые помогают социально беспомощным людям — это сироты, инвалиды... Это же не отмывание денег, а защита граждан!

Наш Госсовет мог инициировать и поправить. Об этом мы очень много говорили. Я задаю вопрос Здунову, а он отвечает, мол, нет проблем, вот тебе Афонин, идите в министерство юстиции, там вас примет специалист. Мы сходили, объяснили проблему и попросили подготовить нормативную базу и внести в наш Госсовет. И до сих пор я не знаю судьбу этого запроса. Вот если бы я была депутатом, ходила в Госсовет на работу, я бы знала, куда он попал.

Конечно, как граждане мы инертны. И это большое наше упущение. Винить нас в том, что они все украли, они сволочи, — это неконструктивно. А вот если ты выходишь на митинг и требуешь менять законы — вот это продуктивно.

Взять, например, Пробизнесбанк и Григоряна. Вот если бы мы все два года назад вышли их поддержать, Татфонд бы не рухнул, «Югра» бы не рухнула. Надо было вовремя поддержать человека и самим не быть глухим к чужой проблеме. Пока Татфондбанк не рухнул, я и знать не знала, кто такой Григорян. Мне вообще все равно было, и это я ставлю себе в вину.

— Вы осознаете свою гражданскую ответственность. У вас есть мысли пойти в депутаты?

— Такая мысль у меня есть. Надо очень крепко подумать.

— А какого уровня депутатство вам интересно — городского или республиканского? Что вы могли бы осилить? Понятно, что поддержка граждан у вас уже есть.

— Отвечу обтекаемо: если будет такая задача и у моих единомышленников, и у меня становиться депутатом и переходить в действительно политическую плоскость, я думаю, будет интересен любой уровень как шаг к высшему.

Я считаю, что я достаточно умный человек, и хотя у меня нет ни финансового, ни юридического образования, когда нас как кинули в это «болото» с Татфондбанком, пришлось изучить, пришлось выучить. И сейчас меня ночью разбуди и спроси статью из закона о банкротстве — я отвечу. Я думаю, что самое главное — желание. Если человек очень хочет и имеет цель, он сможет все преодолеть. Научиться — без проблем, не боги горшки обжигают.

— А какое  у вас образование?

— Экономическое. Я закончила казанский строительный институт.

— А все-таки Госсовет больше нравится или Казгордума?

— Наверное, Госсовет.

НАВАЛЬНЫЙ, СОБЧАК И ТИТОВ

— А вы пытались взаимодействовать с какими-либо политическими силами?

— Мы отошли вовремя от «Открытой России», которая действительно пыталась оседлать наш протест. Это люди, которых я не видела, а других я знаю. Это было в тот день, когда мы ходили на штурм кабмина. Когда мы пришли в Торгово-промышленную палату, рядом со мной оказался Илья Новиков. Я даже не знала, что он руководитель какого-то движения. И он говорит: «Мы». — «Кто — мы? Я тебя вообще не знаю! Я знаю всех бабушек, которые тут тусят, каждого знаю». Мы поняли, что у этих людей свои цели, не совпадающие с нашими.

— А «Открытая Россия» не предлагала вам финансирование?

— Нет, не предлагала. Мы один раз пытались к ним обратиться, чтобы они помогли с обзвоном. Но получили не отказ, а нежелание. И такой поступок дал понять, что им неважно. Им важно, чтобы собралась толпа народа чужими руками.

— А есть политики, которые вам симпатичны? Скажем, Ксения Собчак. Ну или кто-то другой...

— Когда приезжал Навальный, я к нему на встречу не ходила.

— Он вам как политик неинтересен? Или бесполезен?

— Он может быть полезным, но такими категориями, что все средства хороши, я не мыслю. Он — политик, но его взгляды я не разделяю. Он говорит: «В стране процветает коррупция. Выберите меня президентом, и коррупции не будет». Это не программа, на мой взгляд.

У нас есть партия Титова «Партия роста». Почему она мне ближе? Во-первых, глава партии — сам предприниматель. Большинство членов его партии — предприниматели. А что значит предприниматель? Он пришел на работу — ему надо самому себе найти задание, самому выполнить, самому себя проконтролировать, получить за это деньги, накормить семью, накормить людей. Этот человек несет ответственность во много раз больше, чем человек, работающий по найму. Такие люди мне ближе.

У них есть программа — в первую очередь экономических реформ...

— Так, может, вам от этой партии и выдвигаться?

— Я смотрела их условия — там все непросто. И членом стать непросто, и работать непросто. Я думаю, туда сложнее попасть, чем в ЛДПР или КПРФ. Партия строится по такому принципу, что туда не берут людей, которые просто захотели вступить, имеют только деньги или только политические амбиции. Там нужны люди, которые могут реализовывать проекты внутри партии.

— Какой-то жесткий отбор. Вы хотите сказать, что его не проходите?

— Пока я к ним не обращалась, не могу сказать, прохожу или не прохожу.

«Республика говорит, что Геллер Яков Вениаминович (на фото) — это человек, которому можно верить, что он проведет торги честно, затратит на это минимум денег» / Фото: «БИЗНЕС Online»

«ГЕЛЛЕР ОБЕЩАЛ, ЧТО БУДЕТ ПОМОГАТЬ НАМ С ОЦЕНКОЙ»

— Сейчас еще собирается рабочая группа при президенте РТ по Татфондбанку во главе с Артемом Здуновым? Что обсуждаете?

— Собираемся. У нас сейчас две темы — РФП и продажа имущества Татфондбанка. По РФП с нами не советуются — вопросы решаются на другом уровне. Другое дело, что сейчас на подходе продажа имущества Татфондбанка. Республика хочет, чтобы организатором торгов был Геллер (Яков Геллер, глава агентства по госзаказу РТ — прим. ред.), и этот вопрос самый актуальный.

— Почему республика хочет, чтобы организатором был Геллер?

— Республика говорит, что Геллер Яков Вениаминович – это человек, которому можно верить, что он проведет торги честно, затратит на это минимум денег.

Отчет, который выпустил АСВ, состоит из трех частей: недвижимость, машины и ценные бумаги. Оценить ценные бумаги нам пока не удалось. Автомобили, которые там выставлены, 80 с чем-то штук, мы сами посмотрели — действительно, на Avito.ru цена адекватная. Возвращаемся к нашим 150 объектам недвижимости: самый большой из них — это здание на Чернышевского. Мы заказали независимую рецензию у казанской фирмы, ее руководитель — член Общественной палаты, где мы и познакомились. Мы еще отправляли оценку в Челны. Две организации указали на одни и те же нарушения в отчете. По большому счету, это не сильно увеличит стоимость объекта. Сейчас там 150 миллионов рублей, а будет 250 миллионов рублей. 100 миллионов при миллиардных «дырах» — это не очень много. Но тем не менее, это покажет, как АСВ невнимательно относится к своей работе.

— А что можно сделать, если оценка АСВ несправедлива?

— Суд. Оспаривать. АСВ формирует лоты, они выносятся на комитет кредиторов, который утверждает состав лотов и цену. Если будет понимание в комитете кредиторов, то эту цену можно в рамках закона изменить, не обращаясь в суд и не применяя «артиллерию».

— Но у вас в комитете один голос...

— Геллер обещал, что будет помогать нам с оценкой и тоже может дать независимое заключение. Также заключение может дать минземимущества. Имея совокупность доказательств, мы имеем возможность обратиться к каждому из членов комитета. И я не думаю, что какой-то из членов комитета откажет нам в том, чтобы увеличить конкурсную массу. Нужно просто это все оформить красиво, выйти на каждого члена комитета кредиторов и представить свою позицию. Для этого нам надо собраться хотя бы разочек очно.

— А вы знакомы со всеми членами комитета кредиторов?

— Один раз познакомились на первом собрании, с тех пор не встречались.

— А связь держите с ними?

— Не было такой необходимости.

— С другой стороны, переоценка активов затянет банкротный процесс.

— Там нет ничего сложного: если мы попросили оценщика сделать отчет, то на следующий день нам уже подготовили. Возможно, это и оттянет решение на месяц, но зато добавит 100 миллионов.

— Оценка имущества вас смущает. А как, на ваш взгляд, идет работа по оспариванию сделок в судах? На мой взгляд, там все серьезно.

— Я вчера дома составила таблицу по всем отчетам АСВ, и на сегодняшний момент исковых заявлений о взыскании задолженностей и оспаривании сомнительных сделок более 2 тысяч на сумму в 70 миллиардов. Это большой объем! Давайте дождемся, когда будет 2 тысячи исполнено и 70 миллиардов возвращено. Это громадный объем!

Но почему, работая с 20–30 юристами, АСВ не хочет допускать к этой работе других кредиторов? Мне непонятно. И мы понимаем, что коррупционную составляющую нельзя исключить. Если кредитор, к примеру, должен банку 100 миллионов рублей, ему проще занести миллион в АСВ и договориться, чтобы АСВ не проявило должной заинтересованности в суде.

— А как проверишь? Работать по каждой конкретной сделке?

—  Работать по каждой конкретной сделке.

— А вы мониторите судебную картотеку?

— Да.

— Какое дело вам кажется интересным?

— Я сама не слежу, но наш нанятый юрист, Алексей Фиалко, нам о каждом интересном случае рассказывает.

— Сейчас какой горизонт решения вопроса банкротства?

— Время, когда конкурсный управляющий «вошел в оборот» и дело заработало, — это август, не раньше. Основная работа фактически только началась. Это кажется нам ужасным, потому что сейчас будет год, как у нас отозвали лицензию.

— А «годовщину» отзыва лицензии будете «отмечать»?

— Да, конечно, это будет митинг. В ноябре мы немножко отдохнем, а в декабре...

«Цель митинга — это получить деньги, разобраться и наказать виновных» Фото: «БИЗНЕС Online»

О МИТИНГАХ

— А вы пытались найти инвестора? Чтобы у союза был бюджет.

— Если бы смогли перевести работу союза в более профессиональный уровень, с более четкой организацией, это было бы здорово и гораздо эффективнее. Вопрос упирается только в деньги.

— Вы могли бы оставить свою фирму, чтобы полностью посвятить себя союзу? Или там нет столько работы?

— Там есть столько работы, что можно все свое время заполнить. Но я должна зарабатывать деньги, и это главное. Конечно, я не услышу от мужа упреки в том, что он меня содержит. Он меня поддержит, но я сама буду чувствовать себя некомфортно. Я всю жизнь работала сама и никогда ни от кого не зависела. Поэтому отдаю общественной работе столько времени, сколько я могу.

— Сколько митингов вы уже провели и скольких людей максимально собирали?

— У нас была холодная зима, самая холодная весна и самое холодное лето, и все мы простояли. Самый большой митинг был в конце марта в парке Петрова, тогда было близко к тысяче. Был митинг, когда меня задержали, а это был следующий.

— Что должно произойти, чтобы вы прекратили свои митинги?

— Деньги всем отдать.

— Кончится банкротство, вы получите свои копейки с третьей очереди. И кое-что в РФП. Закончите?

— Легко геройски говорить: «Мы будем биться до конца...» Но мы будем стараться сделать максимум. Цель митинга — это получить деньги, разобраться и наказать виновных.

— А если деньги получите, но та банковская система, которая сложилась, останется? Закончите митинги?

— Обязательно надо менять. И цель всех тех, кто ходит с нами, — это изменение законов. У нас есть рычаги — нам бы чуть-чуть, чтобы нам не мешали и чуть-чуть, чтобы помогли, видя нашу адекватность и желание работать.

— Как вы считаете, много ли у вас активно настроенных граждан в РТ?

— У нас, к сожалению, считают, что, если ты сидишь на диване и пишешь гадкий комментарий в «БИЗНЕС Online», ты молодец, а митинг — это не постыдное мероприятие. Почему-то очень много тех, кто звонят мне новости узнать. Я говорю: «А почему на митинг-то не приходите?» Отвечают: «Ну вот, стыдно, меня там все увидят...» Вы эти деньги украли, что вам стыдно? Это их у вас украли! Я не понимаю.

О СЕМЬЕ И ДЕТЯХ

— Как ваш муж относится к вашей общественной работе?

— Он относится стоически. Я благодарна ему — не каждый мужчина способен адекватно воспринимать такую деятельность жены. Во-первых, это отнимает много времени, во-вторых, можно было опасаться за свою работу. Мне кажется, только человек, который очень сильно любит, способен давать своему партнеру свободу выбора.

— Но все-таки он был против?

— Он не был против, но до 20 декабря говорил: «Что ты сделаешь? Расслабься! Забудь, продолжаем работать». Конечно, ему и некогда ходить на митинги, хотя он и ездил в Москву, стоял в пикетах. В союз он не входит, ему хватает той информации, что я ему дома доношу. Ведь чтобы заниматься общественной деятельностью, надо бросить работу и заниматься только этим.

— Сколько у вас детей?

— У нас мальчик и девочка, двойняшки. Им скоро будет четыре года. Когда рухнул банк, они только пошли в садик.

— Как удается совмещать материнство и митинги?

— Нормально! На последний митинг заболел сын Федя, вцепился мне в ногу: «Мама, давай дома посидим!» Я говорю: «Федя, я скоро приду...» Какая-нибудь другая мама пошла бы на маникюр, другая — кошек лечить. Мне кажется, что я, наоборот, сейчас больше ценю время, проведенное с детьми.