«Проблема отцов и детей в татарских семьях решается подчинением, очень мало дерзких мыслей»

Миляуша Таминдарова: «Я стояла и буду стоять намертво на том мнении, что все жанры хороши, кроме скучного. Это моя генеральная мысль»

«У НАС В РЕСПУБЛИКЕ ХОР НЕ МОЖЕТ СОСТЯЗАТЬСЯ ПО ПОПУЛЯРНОСТИ С «ЗУР КОНЦЕРТОМ»

— Миляуша Амировна, в нашем недавнем разговоре после концерта в ГБКЗ вы сказали, что музыканты должны обольщать публику. Не слишком амбициозная задача?

— Я очень часто в последнее время говорю о художественном методе, который вбирает в себя очень многое, начиная от выбора программы. Что ты хочешь сказать людям? Чем должен руководствоваться артист — собственными пристрастиями или социальной потребностью? Что от нас хочет услышать слушатель? Мы его слуги в высоком смысле этого слова, потому что мы обслуживаем слушателя, перед которым несем ответственность. А приятно ли твое искусство людям, будет ли оно радовать, улучшится ли у кого-нибудь состояние после звуков, которые ты издаешь? И поэтому ты должен подбирать репертуар не из того, что нравится тебе, или только потому, что в этой песне выгодно звучит голос (хотя это плюс — поможет создать приятную атмосферу).

Как человек — Миляуша Таминдарова, я могу пойти или не пойти на концерт, но, если я руковожу даже собственным голосом и хотя бы два человека пришли меня слушать — с этой самой секунды начинается моя социальная ответственность артиста. Иногда мне говорят: «Ну и что, что всем скучно на концерте? Зато он несет рафинированную эстетическую ценность». Но я полагаю, что роскошью такой позиции могут обладать далеко не все. И вообще, не бывает артистов безразличных к тому, будут их музыку слушать или нет. Поэтому конъюнктура обязательно присутствует.

Другой вопрос — насколько честна ответственность артиста перед теми людьми, которых он ведет за собой. Я стояла и буду стоять намертво на том мнении, что все жанры хороши, кроме скучного. Это моя генеральная мысль. Это не популизм, а социальная ответственность перед слушателем. Он заплатил деньги, поэтому ему не должно быть нудно, скучно, он не должен захрапеть на моем концерте. Я на многих концертах слышала реально храпящих людей. Знаете, как это страшно для артиста?

— Но на ваших концертах вроде бы никто не храпит — наоборот, чуть ли ни в пляс пускаются.

— Потому что, когда есть понимание ответственности перед людьми и цели, которой ты хочешь достичь этим, все укладывается в очень стройную систему: и твои выдумки, и затеи, и тон, с которым ты общаешься со своим слушателем.

Вот я чувствую, что у нас, в республике, хор не может по популярности состязаться с «зур концертом». И хотя среди специалистов-хоровиков концерты Семена Абрамовича Казачкова всегда были исключительными, но в масштабном смысле это очень узкая прослойка ценителей хорового искусства. А мне нужно, чтобы все полюбили хор. Вот мы открывали выставку в центре «Эрмитаж-Казань», и было так приятно, когда какой-то журналист сказал: «Я и не знал никогда, что у нас такой хор есть!» Наверное, это наша заслуга — что еще один человек узнал, что в Татарстане хор есть. Или я покупала в «Агропромпарке» семенную картошку, а продавец мне улыбается: «Я вас сразу по голосу узнала. Мы с мужем ходим на все ваши концерты». Уж в отделе семенной картошки я поклонников хорового искусства никак не ожидала увидеть! Наверное, это успех. Но не Миляуши Таминдаровой, а государственного камерного хора РТ.

«У Алмаса Хусаинова диапазон нечеловеческий, Димаш отдыхает. Этого парня надо растить, вкладывать деньги, заниматься, дать ему возможность развиваться, поддержать его»

«Я ПЕРВАЯ ЗАЯВЛЯЮ, ЧТО АЛМАС ХУСАИНОВ БУДЕТ ВТОРЫМ ДИМАШЕМ»

— А когда произошел этот перелом, когда у вас появились поклонники даже в отделе семенной картошки?

— Когда мы нащупали наш собственный стиль. Мы стали набирать музыку, активизировать наших ребят, созидать какое-то хоровое движение. Даже тогда, когда у тебя нет сил и здоровья, тебе не позволяет возраст придумывать каждый год что-то новое, тащить за собой ребят в какие-то дали, надо все равно придумывать какую-то затею внутри коллектива. Пусть это будет репертуарный план, костюмная история, Басту петь, в конце-концов… Нельзя останавливаться в этом движении.

Вот я сидела недавно и за полчаса придумала целый французский концерт. А знаете, что меня вдохновило? На репетиции Алмас Хусаинов сел и запел. А я ему говорю: «У тебя голос, как у Димаша». У Алмаса диапазон нечеловеческий, Димаш отдыхает. Этого парня надо растить, вкладывать деньги, заниматься, дать ему возможность развиваться, поддержать его. Я первая заявляю, что это будет второй Димаш. Но его надо остругать, вырастить, вложить в него силы и деньги. Ему нужно мягко расти, постепенно идти, нарабатывать репертуар. У него очень хорошие, редкие данные. Например, сейчас он исполняет сложнейшую партию из мультфильма «Я не ел морковь». Там четыре раза нужно взять «до»! Таких певцов — раз, два и обчелся, и ими надо заниматься. Конечно, пока он у меня в коллективе, я готова быть его коучем, хотя, нужно признать, у меня есть еще 32 ученика — весь состав хора.

— Казанский оперный театр им уже интересуется?

— Если он в нынешнем состоянии пойдет в оперный, это будет пшик. Сейчас надо поддержать Алмаса в обучении, а не затаскать по концертам. Дать время спокойно, мягко развиваться. Знаете, сколько певцов погибло от того, что они взяли не ту партию? В выращивании таланта нужно быть очень осторожным. Один шаг влево, один лишний концерт — и ты истрепался. А если что-то понравилось, ты начинаешь волей-неволей это тиражировать — уходишь в тираж. Это очень тонкий вопрос.

— Кстати, как вы относитесь к музыкантам, которые уходят из вашего хора?

— Раньше я рыдала. А сейчас я иногда так радуюсь, когда они уходят, ведь знаю, что придут новые, и они всегда будут лучше. Поэтому я счастлива — когда приезжаю в Воронеж на Платоновский фестиваль, и вдруг встречаю там Игоря Горностаева; когда приезжаю в Москву, а там Колька Семенов. За это время мы обросли таким количеством людей, и счастлива, что не отвратила их от музыки, а поддержала в этом намерении быть в музыке. А вот когда вижу, что человек ушел торговать, тогда горько. Это наш педагогический просчет. Когда музыка была не прибыльным делом, полным-полно людей уходили.

Но и приходят многие. Вот есть такая история. На открытии выставки «Золотая Орда» в центре «Эрмитаж-Казань» мы пели перед Шаймиевым. Минтимер Шарипович — очень близкий для меня человек: всегда очень приветлив, всегда искренне оказывает нам всяческую поддержку, за что я ему очень благодарна. И после выступления девушка из Уфы, которая пришла в прошлом году, рассказала: «Миляуша Амировна, представляете, когда я училась в музыкальном училище, мы с мамой отдыхали в Карловых Варах. И там же отдыхал Минтимер Шарипович. Мы как-то беседовали, и он спросил: „А ты откуда?“ „Я в музыкальном училище учусь, на дирижерско-хоровом факультете“, — ответила я. А он у меня спрашивает: „А ты такую — Таминдарову Миляушу — знаешь?“ А я вас, Миляуша Амировна, вообще не знала тогда! А Шаймиев говорит: „Ты поступай в Казанскую консерваторию, и будешь петь в хоре у Миляуши Таминдаровой, она тебя возьмет“. Представляете, мой протеже был Минтимер Шарипович!» И только недавно мне об этом рассказала.

«Доминго (слева) молодец — он услышал в Аиде Гарифуллиной будущее. Вот что педагог должен услышать — не сиюминутный результат, а далеко ли пойдет человек или нет»

«Я АИДЕ ГОВОРИЛА: «ПОЕДЕМ, СОБЕРЕМСЯ, МОЖЕТ, НЕ СТОИТ НАМ ВСЕ-ТАКИ УЧАСТВОВАТЬ В ЭТОМ КОНКУРСЕ?»

— Известно, что вы готовили Аиду Гарифуллину к ее первому международному успеху — конкурсу Operalia Пласидо Доминго. Сама Аида в интервью «БИЗНЕС Online» рассказывала, что вы занимались по пять часов в жару…

— Я абсолютно убеждена, что не может быть отдельного специалиста по вокалу, имиджу, телодвижению. Рядом должен быть учитель, который помогает выстроить вектор твоих пристрастий, твоего художественного метода. Если у тебя есть какое-то амплуа, ты в нем имеешь успех и оно понравилось хотя бы твоей маме или старшему брату, значит, есть смысл развиваться в этом направлении. И тогда учитель начинает думать — что может сказать этот молодой человек, наделенный этим комплексом данных? Аида Гарифуллина, Настя Чупрунова, Ксюша Романова — кто угодно. Знаете, как мы с Аидой занимались? Я смотрела, как она встает, что она пьет, что она ест, во сколько она ложится. Что-то треснуло в звуке — иди отдохни, сегодня ты не в форме, закрой рот и иди ляг. Педагог должен как спрут чувствовать артиста подушечками: переходные ноты еще не отутюжены, этот репертуар надо пока убрать, это рано и так далее.

Вообще, с Аидой я взяла на себя большую ответственность. Когда меня спрашивали: «Вы кто?» — я отвечала: «А я руководитель хора из Казани!» Знаете, какой это вызывало смех! Ведь там целые индустрии приехали, мы сидели с самим Доминго на открытом уроке. Сейчас мне приятно об этом говорить, а тогда у меня поджилки тряслись! Что делаю здесь, какую на себя взяла ответственность, Operalia — конкурс номер один! Я, когда ехала, вообще смутно представляла, что это такое. Когда за три дня до конкурса открыла плейлист с участниками и начала слушать их, то упала с кровати, рыдала, хотела собрать чемоданы и убежать. И Аиде говорила: «Поедем, соберемся, может, не стоит нам все-таки участвовать в этом конкурсе?»

— Но ведь получилось.

— Чего бы Аиде ни приписывали — что она всего лишь хорошенькая и так далее… Да, хорошенькая. Но вы поищите такую, чтобы и голос был, и обаяние — а у нее все это есть. Она может проникать в сознание зрителя, обволакивать. Многие говорили: «Ой, голос небольшой». И что? Но она обладает грацией, мягкостью. А дуболомная мышечная сила никому сейчас не интересна. Поэтому восточные единоборства круче, чем бокс. И то, в боксе попробуй по прямой — руки переломаешь! Тоже нужна грация, танец.

Это не тот случай, когда девушке повезло и ее поддерживали просто потому, что она красива. За ее успехом стоит большая пахота, миллион сомнений. И в то же время дерзость — рванула ведь она на Operalia! А за год до этого она спела что-то в Италии, и ей один мужчина сказал: «Вы, конечно, очень красивая, но здесь вообще-то петь надо!» Она сцепила зубы, и после наших занятий он написал ей: «Аида, если ты в таком режиме будешь заниматься, ты станешь звездой». И вот она все время занималась в таком режиме. Ей не мешают никакие жизненные обстоятельства, она никогда в обмороке не валяется, не склонна к ахам, охам, как оперная примадонна. Она железобетонная, и будет заниматься.

Аида знает, как себя поставить, и в то же время в ней есть робость — поразительное сочетание. Неизвестно, кому больше повезло — ей со мной или мне с ней. Но понятно, что наш альянс был очень продуктивен. Потом был альянс с Венерой Искандеровной Федотовой, которая помогала ей готовить Наташу Ростову (в спектакле Грэма Вика «Война и мир» в Мариинском театре — прим. ред.). Я считаю, что это ее первая серьезная победа после Operalia, где она была еще на «тонких ножках», но здесь Аида была убедительна, показала настоящее мастерство. Многие нас упрекают, находят несовершенства, но Доминго молодец — он услышал в ней будущее. Вот что педагог должен услышать — не сиюминутный результат, а далеко ли пойдет человек или нет. Ведь сколько случаев было: поет человек, дают ему первую премию — и где он? А здесь можете ругаться, сколько влезет, но она сегодня — топ. Конечно, было много критики. Мы 19 дней там провели, за это время невозможно сделать программу! Даже при наших пятичасовых занятиях. Конечно, с точки зрения техники, интонирования там есть к чему придраться, но все увидели в ней потенциал, что она пойдет далеко. И она пошла.

«Сегодня мы, пожалуй, единственный государственный профессиональный коллектив в республике»

«ВЫПУСКНИКИ МУЗЫКАЛЬНЫХ ВУЗОВ ПОДЧАС ПЛОХО ОБРАЗОВАННЫ…»

— Давайте поговорим о музыкальной жизни Татарстана. Нельзя сказать, что она в упадке, но тем не менее оркестров много, а хор мы знаем только один — ваш.

— Да, сегодня мы, пожалуй, единственный государственный профессиональный коллектив в республике. Конечно, у нас есть и хор оперного театра, и хор консерватории, но эти хоры скорее дополняют другие коллективы, выполняют задачи, продиктованные театром, учебным процессом. А как самостоятельная творческая единица наш хор пока один. Очень обидно, что сейчас никто не занимается хорами. Почему выпускники консерватории не хотят работать в этом направлении? Как мы не возбудили их на эту профессию? А если хотят — где эти хоры? И я отказываюсь понимать, почему людей не объединяют в хоры. Значит, что-то в нашей педагогической системе, в наших вузах не то.

Выпускники музыкальных вузов подчас плохо образованны, и из них невозможно выковырять вот это вот унылое псевдоакадемическое образование. Вот с этой скукой я всячески борюсь. Все хотят преподавать день и ночь, но ведь нам нужен не просто специалист, который соль от ля отличает или квинту от терции. Нужен тот, кто способен стать вождем. Руководитель хора — это вождь, это лидер, он лезет в драку, не понимая, зачем он это делает. Иначе в этом деле быть не может. Я вижу эти сонмы музыкантов, очень хорошо обученных технологии, но совершенно не обученных мастерству захватывать своей игрой, заставлять слушать себя. Потому что когда-то руководителя этого хора научили, что нужно держать строй, что вторая доля слабая, первая — сильная… Его не научили только смыслу — для чего все это.

И в погоне за техническим оснащением, за педагогической муторностью забыли, для чего ребенку нужно держать пальчик определенным образом. А чтобы взять звук мягко, чтобы он его заворожил, чтобы от получившихся обертонов мурашки пошли. Что случается с ребенком, который с удовольствием играет, танцует, а во втором классе уже ненавидит музыку? Что мы с ним делаем? Ты должен заразить ребенка любовью к музыке, но для этого самому надо сгореть. А мы только: сыграй раз-и-два-и. Вот она, псевдосерьезность музыкального образования, штампованный, скучный академизм, из которого складывается недостаток обучения, потому что человек должен знать, из чего складывается музыкальная манкость, понимать ее ключи. Нужно играть ритмично — а почему? Чем ты мне докажешь? Нужно объяснить ребенку так, чтобы он полюбил этот ритм.

Венера Искандерова Федотова (педагог по вокалу из Казани — прим. ред.) — автор системы хорового обучения, которой мы придерживаемся. Все наши певческие результаты, включая мое измененное мышление, благодаря ей, благодаря нашему сотворчеству. Она поразительный человек. Я не люблю разбрасываться словами, но она озаренная — великий интуит, потрясающий мыслитель музыки. Интуиция во всем, что связано с голосом, ниспослана ей Богом. Для меня она высочайший авторитет, потому что поменяла все «чипы» в нашей голове. У нас художественно рассуждать о музыке обучены очень многие, а как практически это сделать? Как эту технику использовать? Как сделать звук приятным? Ты можешь ученику сказать: здесь надо играть так, а не так, но ты должен ему объяснить, почему не так, дать ему исполнительский ключ. И вот такую вязанку ключей нам дала Венера Искандеровна, при помощи которых мы решаем свои задачи. Например, она приходит и говорит: «Мы будем сейчас осваивать квантовую теорию звука». И когда она начинает об этом рассказывать, это меняет результат здесь и сейчас, одномоментно. Она оснастила нас нужной гармонией, поменяла мое мышление. Я считаю, что ее заслуги очень скромно оценены в республике, хотя к ней и стоит очередь из вокалистов, и принять всех ей уже не позволяет здоровье.

Поначалу, когда она пришла к нам, все окружающие крутили у виска. Многие традиционные вокалисты говорили: «Да они какие-то сумасшедшие». Но я никого не послушала, потому что я вижу, как мы пели и как стали петь, какой у нас унисон был до этого и как мы в последние 7 лет усилили свой успех.

«Руководитель не может быть скромным, но восхвалять он должен не свою собственную персону, а свой жанр, музыкальный пласт и в высоком смысле социальный заказ»

— А нет ли в желании угодить публике опасности скатиться в попсу?

— Когда человек ударяется в попсу, в шоуменство? Тогда теряется качество. При этом от коллег по цеху я не принимаю во внимание голую критику, по типу «это бездуховно», то есть когда навешивают ярлыки. На самом деле я жажду критики, особенно от музыкантов. Но, товарищи, давайте критиковать профессионально. Что изменить, в чем ошибка стратегическая? Если мне коллега придет и скажет, что у меня плохо со строем, с дикцией, с коротким дыханием, для меня это будет сигнал, и я ничего, кроме благодарности, испытывать не буду. Но если он критикует по принципу: дурак — сам дурак, то мне это неинтересно. «Она просто мне не нравится, она слишком шумная и большая». Или «она очень много пиарит себя», или «цирк устраивает». Вот это для меня неинтересно.

Руководитель не может быть скромным, но восхвалять он должен не свою собственную персону, а свой жанр, музыкальный пласт и в высоком смысле социальный заказ. Личный бренд тоже важен в продвижении коллектива. Мариинский театр для нас — это Гергиев, Пермский театр — Курентзис, симфонический оркестр Татарстана — это Сладковский. И что бы злопыхатели ни говорили, мол, сует себя все время — а куда ты денешься? А на ком лежит ответственность, кто будет получать тумаки? А если ты промахнулся? Нужно нести личную ответственность за любой промах, неправильный выбор репертуара, режиссера.

Я на каждом шагу не стесняюсь горланить о важности хорового искусства и буду, не перестану никогда. Вот написала воззвание: «Я мечтаю, чтобы хоровое искусство любили». И искренне считаю, что хоровое искусство и вообще музыка меняют людей. Понятно, что и среди музыкантов, наверное, тоже плохие люди встречаются, но все-таки у них меньше шансов стать негодяями. Когда человек знает, что такое сентиментальность, может прослезиться, то он не пройдет мимо чужой беды, чужого горя. А уж хоровик — вообще шикарная личность, дружите с ними всегда. Когда у кого-то беда, мы можем взять гонорар с какого-то концерта, тут же рвануть, поддержать. Ни один человек в хоре не будет против.

— А почему вообще возникает такая резкая критика в ваш адрес? Вроде ничего провокационно-запрещенного не делаете.

— Татарское искусство достаточно консервативно. Я думаю, это ментальный вопрос. В характере татарина, особенно воспитанного в архаичных татарских семьях, очень силен момент послушания. У нас любой самый хулиганистый мальчик рядом с мамой становится тихим, кротким и послушным. Проблема отцов и детей в татарских семьях решается подчинением. У нас очень мало дерзких мыслей и людей, которые способны сотворить что-то из ряда вон выходящее. Мы часто боимся смелой идеи, у нас должно быть все аккуратно. Но если в искусстве руководствоваться принципом два «У» — угадать и угодить, то это путь в никуда.

У нас первые концерты были очень смешными, чего мы только ни придумывали! И со свечками ходили, и так далее. Мы все время искали что-то новое. А как без этого? Ты 300 раз должен побыть дураком, прежде чем чего-то добиться. Мы бегали с одного мероприятия на другое, за какие-то копейки. В какой-то момент мне сказали: «Миляуша Амировна, как вам не стыдно! Вы государственный коллектив, и вы вот так вот…» А мне было не стыдно. Потому что у того, кто устраивал наш концерт, совершенно не было денег, хотя сейчас он очень большой человек. И он мне сказал: «Миляуша Амировна, спойте для меня, вы так классно поете! У меня пока нет денег вам заплатить, но будет возможность, и я вам сделаю шикарные проекты». И он не подвел меня. А потом была Универсиада, и другие проекты, когда нас зауважали. Вот так вот и выстраиваются отношения — по-человечески. Да, сначала нужно испить свою чашу, побыть смешным. Главное — быть не скучным, чтобы тебя кто-то захотел позвать.

— То есть все-таки важна господдержка искусства?

— Государство точно должно поддерживать интересное. Вот возникает молодежное, искреннее, интересное движение, которое предлагает оригинальные идеи. Поддержи стартап, сделай плавающую систему грантов! Ладно, ты поддержал человека, дал ему стартовый капитал. А на следующий год попробуй другому дать. Надо, чтобы ситуация была очень оперативная.

А мы тут же делаем из молодого человека «министра», он бронзовеет, становится ленивым и через год становится скучным! Если он на следующий год ничего интересного не выдает, пускай кто-то другой придет и сделает что-то свое. Потому что и сам человек уже не знает, что делать с этими деньгами, у него перестает соображать мозг. Когда человек стремится к успеху, он постоянно что-то придумывает, у него в голове что-то рождается. А потом ему дают грант, и он должен его отработать. И возникает ступор. У О. Генри есть рассказ «Исповедь юмориста». Его герой всю жизнь слыл юмористом, был центром внимания, всех смешил и веселил. И вдруг ему поручают вести юмористическую колонку в газете. Жизнь его превратилась в ад — он зарывался в песочнице, чтобы подслушать юмор детей, он донимал всех, записывал и подслушивал анекдоты, стал скучным, никчемным, потому его непосредственный талант превратился в работу и обязаловку. План — страшная вещь. Когда самые смелые проекты, предложенные самым смелым людям, становятся законсервированными, тут же наступает смерть искусства. Ротация в художественной сфере должна происходить ежесекундно, ежечасно.

«У нас есть потрясающий ГБКЗ. Таких акустических залов, подходящих для хоров, в стране раз-два и обчелся»

«Я БЫ СДЕЛАЛА МЕЖДУНАРОДНЫЙ ХОРОВОЙ ФЕСТИВАЛЬ ЛЕГКО И НЕПРИНУЖДЕННО, ГЛАЗОМ НЕ МОРГНУВ»

— Какие еще хоры было бы неплохо услышать в Казани?

— Я бы позвала симпатичные американские хоры, госпел-коллективы. Вообще надо организовать международный хоровой фестиваль, чтобы приезжали этнические группы. Когда-то я запланировала фестиваль «Музыка веры» — писала письма, ходила к Минтимеру Шариповичу, и он меня поддержал. Вообще, «Музыка веры» не может быть без хорового искусства, потому что это и есть хоровое искусство. Казахи сделали такой же фестиваль, но собрали 25 стран со всех континентов — афроамериканцы, индусы, Европа, этнические коллективы, академические, религиозные… Представляете, какой размах? И потом сделали из этого тысячный хор, подобрали репертуар двухчасового концерта. Из этого сводного хора они создали хор ТЮРКСОЙ и повезли по Казахстану с гастролями. Но это стоит больших денег. Я бы сделала такой фестиваль на раз-два, легко и непринужденно, глазом не моргнув. Ведь у меня есть и репертуар, и аранжировки. И у нас есть для этого потрясающий ГБКЗ. Таких акустических залов, подходящих для хоров, в стране раз-два и обчелся. В Москве это зал имени Рахманинова, БЗК, собор Петра и Павла, в Санкт-Петербурге — Мариинка. И все. Знаете, какая это ценность — акустика? Когда ты не вопреки, а благодаря?

Вот я сейчас умираю, хочу на музыку Монтеверди сделать клип. Но нет у меня на это денег, только из своей получки могу выделить. Сейчас никто в Казани не поет такой виртуозности барочную музыку. Но ведь музыка барокко — это признак столичности. Если инициатива от правительства не пройдет, то мы так и не переломим стереотипы нашей «якобы» провинциальности. А ведь в Казани у нас есть замечательные музыканты-виртуозы, владеющие барочной техникой, например, флейтист Степан Пушин или Яна Деликатная — да такой трубы больше нет в мире! Вообще в музыке важна эта одержимость, перфекционизм в своем деле.

— Это одержимость и помогла вам создать «Театр песни» в КДК имени Ленина.

— На самом деле этот театр песни создан из имеющихся ресурсов. Для него не нужна бухгалтерия, кабинет, стул со столом. Надо петь песни, искать людей, чтобы они были тебе интересными, чтобы ты их любил. Просто любить музыку. И вот тут как раз и не нужно ни грамма кабинета и денег. Что меня заставило, зачем мне это надо? У меня коллектив профессиональный, зачем мне этот ДК имени Ленина? Какая-то непонятная сила, видимо, сила законченных романтиков. Мы же оттуда, из романтических 60-х. Меня всегда очень сильно трогает, когда я нахожу симпатичных людей, неискушенных в пении. Я очень жалею, что все певческие конкурсы превращаются потом в конкурсы профессионалов. Это нечестно. Пусть домработница поет, повар поет. Я объявила кастинг, 116 человек пришли — и среди них повара, домохозяйки. Народ у нас умеет, любит и хочет петь.

«Театр песни» открыт всегда, это подвижный механизм. Не люблю, когда в коллективе строго 50 человек. Сначала 116, потом 50, отсеялись те, кто сразу не споет. И каждый готов пахать. Я ведь не выпущу на сцену неподготовленного человека. Я свой фирменный знак поставлю только тогда, когда все будет сделано. А пока они в начале большого пути, на который могут уйти годы. «Театр песни» не состоится по щелчку — айда собрал и пошел. Людей надо переформатировать. В нем есть пара-другая перспективных человек, у которых за одну репетицию случилось озарение — оказывается, мышцы можно вот так развернуть и по-другому зазвучишь. Они себя еще вообще не понимают. Пока мы будем получать результат, он быстрым не будет. Голос — это длинный путь, это физический труд тяжелоатлета.

Я буду заниматься «Театром песни», потому что не делю камерный хор и этот проект. Для меня вся жизнь — это театр песни — дома, в школе и где бы ни оказалась. Поэтому готова стоять на каблуках и скакать в свои 59 лет. Потому что мне интересно с этими людьми, они готовы рвать себя на английский флаг ради музыки, идеи какой-нибудь. Поэтому мне ни секунды не скучно жить в музыке.