«Ты что, меня за дурака принимаешь?» Оборачиваюсь, а там Шаймиев и какой-то мужичок»

В сентябре легендарный казанский оператор и режиссер-документалист Юрий Гвоздь отмечает свое 70-летие Фото: Василий Иванов

«НУ КАКОЙ ЮБИЛЕЙ, ЮРИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ, ВЫ НЕ ТЯНЕТЕ НА 70 ЛЕТ!»

— Юрий Константинович, 19 сентября вы отмечаете свое 70-летие. На днях состоялось торжественное мероприятие по случаю будущего 60-летия Казанской телестудии. Так что юбилейных поводов для нашей встречи было предостаточно. Вы по-прежнему в строю, в апреле получили награду фестиваля мусульманского кино за картину «Духовные родники Татарстана». С каким настроением подходите к собственной солидной круглой дате?

— Начну с житейского, наверное, немножко удивлен этими датами. Вернее, 60 лет телестудии — нормально, а вот мое 70-летие… Никогда не думал, что возраст в 70 лет и я когда-то будут соотноситься между собой. Недавно видел Айрата Хайруллина, нынешнего депутата Государственной Думы, говорили про юбилей, а он заявляет: «Ну какой юбилей, Юрий Константинович, вы не тянете на 70 лет!» Я задумался, действительно все время в бегах, в движении.

— Тогда поделитесь своим секретом творческого долголетия.

— Благодарен судьбе, что так рано определился с профессией. Дело в том, что еще в начальных классах, когда все ребята играли в войнушку, я играл в киностудию. Конечно, у нас ничего не было дома — диванов, стульев, но имелась табуретка. Я ставил одну, поперек на нее другую и так возил, якобы панораму делал. Это первое. Во-вторых, у меня папа — летчик, он снимал на фотоаппарат. Я сам родился в Германии, там, видимо, пленка была.

— Но в этой стране вы не задержались.

— Я 1949 года рождения, но в 1953-м уже был в Казани. В 1953 году в ГДР происходило очень серьезное восстание рабочих против советской власти, про которое в СССР, естественно, никто не говорил. В связи с этим семьи военных и вывезли. У меня отец — украинец донецкий из Красноармейска, а мама — Вафина Галия Измайловна, недавно был на кладбище татарском, там около Тукая у нас семейное захоронение. Мать родом из деревни поэта Кошлауч. Тауфик Сагитов знаменитый, некогда глава Гостелерадио ТАССР, как-то пришел к нам домой, а потом, мне рассказывали, удивлялся: «У Гвоздя мама так по-татарски литературно разговаривает».

— Вы же тоже понимаете по-татарски.

— Немножко, но, когда я приехал в Казань и мы жили напротив парка имени Горького в офицерском доме, по-русски даже не говорил, только по-немецки. Потому что и мама, которая тоже была при погонах, и папа все время на работе, у нас дома имелась няня — немка. Сейчас по-русски вроде неплохо разговариваю, а по-немецки не помню ничего, кроме Guten morgen.

Это к тому, что мы плохо иностранные языки изучаем в школе, запоминаем всякие правила, суффиксы, а нужно разговорный учить. У меня, к сожалению, ни бабушек, ни дедушек не стало, они уже умерли, поэтому не с кем было общаться на татарском языке. К тому же меня в круглосуточный детский сад отдавали, район тоже был русский, поэтому татарским не владею, к сожалению. Сожалею, потому что, чем больше знаешь языков, тем лучше.

«Благодарен судьбе, что так рано определился с профессией. Еще в начальных классах я играл в киностудию. Конечно, у нас ничего не было дома, но имелась табуретка. Я ставил одну, поперек на нее другую и так возил, якобы панораму делал» Фото: из личного архива Юрия Гвоздя

«ТАХТЕЕВ НАУЧИЛ МЕНЯ РАБОТАТЬ, КОПОСОВ ДАЛ СТИМУЛ»

— В общем, детские игры в киностудию привели вас во ВГИК?

— До этого было далеко. Еще раз напомню, что мой папа увлекался фотографией, был у него такой примитивный фотоаппарат, и в нашей однокомнатной квартире я научился фотографировать и проявлять пленку.

А потом случился следующий важнейший в жизни момент, когда я пришел во Дворец пионеров, где находилась фотостудия, руководил которой Камиль Тахтеев, он был корреспондентом «Гудка» в свое время, профессиональный человек. Обычно в кружках преподает непонятно кто, но у Тахтеева имелась очень солидная фотостудия для того времени. Там была фото- и киностудия, мы все мероприятия Дворца пионеров обслуживали. И сложилась настоящая команда.

— Сколько вам тогда было лет?

— Где-то в 8-м классе учился, пришел туда осознанно. Я выяснил, что во ВГИК, прежде чем ехать и сдавать экзамены, нужно пройти творческий конкурс — послать бандеролью 20–30 фотографий различных жанров. Я по знаку зодиака Дева, родился в сентябре, человек целеустремленный, системный, что ли, поэтому и пришел во Дворец пионеров.

У нас сложилась такая атмосфера, что все ребята, которые там занимались вместе со мной, стали профессиональными фотокорреспондентами либо кинооператорами. Почему-то этого не было ни до нас, ни после. Валерий Севастьянов — оператор «Матильды», Авис Привин сериалы снимает для федеральных каналов… Из фотографов, например, Рустам Мухаметзянов. И многие другие.

— Вы как фотограф что любили снимать больше всего?

— Репортажи, подхватить что-то, люблю это в фотографах, когда человек уловил миг. Вроде толпа народа, а он сумел в ней поймать яркое мгновение.

— Как же появилась идея с поездкой в Москву во ВГИК?

— Многие из наших ребят являлись фотокорреспондентами «Комсомольца Татарии», где Роберт Копосов был ответственным секретарем, после Тахтеева второй человек, который в моей судьбе сыграл большую роль. Он мне дал первое задание: была в Казани музыкальная фабрика, я снимал, как изготавливают пианино, потом в газете три фотографии разместили. Представляете, какое это было событие для школьника? Понимаете, очень важно, кто у тебя в начале пути, Тахтеев научил меня работать, Копосов дал стимул, сказал: «Давай, фотографией занимайся!»

Теперь про ВГИК. Как-то мне на одном застолье ребята сказали, мол, я тихарь, оказывается, был. Все они, кто ходил во Дворец пионеров, были постарше, поэтому я, как подмастерье у сапожника, бегал за портвейном. Для меня старшие являлись мэтрами. Тот же Привин уже три раза неудачно поступал во ВГИК, так что мне было неудобно заявить во всеуслышание, что я тоже поступаю. Поэтому, никому не говоря, собрал фотографии, отправил их во ВГИК. Тогда вступительные экзамены в творческих вузах были на месяц раньше, чем везде, и мне 5 июля приходит письмо: «Вы прошли творческий конкурс, экзамены с 5 июля, вы должны быть в Москве».

«Я был уже тогда сообразительным и поступил в Казанскую студию телевидения, оказался там, что называется, первым парнем на деревне с дипломом ВГИКа» Фото: из личного архива Юрия Гвоздя

«ФАМИЛИЯ МНЕ ДВА РАЗА В ЖИЗНИ ПОМОГЛА»

— Вы сразу на вокзал?

— Мы с мамой сразу же побежали в аэропорт, он тогда недалеко от парка имени Горького располагался, ведь уже начались экзамены! Билетов в Москву не было, мы поплакались и с трудом сумели найти одно место. Прилетел в столицу, ничего же не знаю, это после меня уже казанские поехали, им все рассказывал, поскольку был первый из могикан.

Узнал, где находится ВГИК, оказывается, возле ВДНХ, напротив Института марксизма-ленинизма, чуть дальше гостиницы «Турист». Пока добрался до солидного здания, наступил вечер, дверь закрыта уже, вышел охранник, говорит: «Все, конец рабочего дня, приходите завтра в 9 утра». Я поехал на Казанский вокзал, лег на лавочку, переночевал. Тогда 600 человек подавали заявления на операторский факультет, а принимали 9–10. Определили место в общежитии на время экзаменов, там познакомился с одним парнем, он поступал не первый раз. Это был Рабит Батулла — меня лет на 10 старше, уже опытный, дал почитать свои рассказы на русском языке, интересовался моим мнением.

А пока шли экзамены. Дали задание — снять репортаж, сделать несколько снимков, потом бюсты, натюрморты, постановочные портреты. Второй тур, если не ошибаюсь, — это разговоры обо всем, где выявляли общее развитие. На первый взгляд, они ни о чем, довольно странные, я подумал: наверное, хотят подколоть нас, провинцию. Например, мне такой вопрос запомнился: сколько колонн у здания Большого театра? Я думал, что они спрашивают, чтобы операторскую наблюдательность выявить, но потом, когда начал учиться, узнал: в архитектуре есть три академических ордера — дорический, ионический и коринфский. А число колонн должно быть четное. То есть проверяли, разбираешься ли ты в элементарных вещах. Так же выявляли знание картин. Ты можешь не знать художника, но должен сказать, какая эпоха, стиль. То же самое было и с литературой.

— Чем закончилась ваша эпопея во ВГИКе?

— На экзаменах по общим предметам я получил две пятерки и одну четверку. Набирал курс Борис Волчек, отец Галины Волчек, он снимал с Михаилом Роммом «Ленин в 1918 году». А кафедру возглавлял Анатолий Головня (работал с Всеволодом Пудовкиным) — из кинооператоров единственный Герой Социалистического Труда, считался мэтром. Как-то он вошел в комнату, где были абитуриенты, казалось, что живой памятник. Спросил мою фамилию, откуда я, мол, молодец, хорошие у меня работы. Видимо, этот момент тоже мне помог, понравилось Головне созвучие наших фамилий.

Вообще, фамилия мне два раза в жизни помогла. Второй раз так. Как я уже говорил, мы жили напротив парка имени Горького, там было много хулиганья. Пошли на каток, и к нам подвалили ребята, Подлужная с Калугой враждовали (не так, как потом в 80-е, но было), а мы находились между ними, поэтому доставалось от обеих группировок. И вот к нам пристали, тут один из нашей компании назвал меня — Гвоздь, а там на Подлужной был авторитет Гусь. Гусь и Гвоздь созвучны, ребята подумали, видимо, что я какой-то близкий ему человек, и отвалили.

«Молодежь ведь критически ко всему относится, мы тоже такие были. Может, не критически, но сами себе на уме, подобное должно быть, это есть двигатель — идея, что все должно изменяться» Фото: Василий Иванов

«МЫ ПРИШЛИ К НЕЙ ЧАСОВ В 11 ДНЯ И ТАК ДОЛГО СИДЕЛИ, ЧТО ЕДВА УСПЕЛИ НА ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД В МЕТРО»

— ВГИК был совершенно новым миром?

— Абсолютно с вами согласен, я благодарен жизни, что застал там корифеев своего дела. Например, историю русского искусства преподавал у нас один человек. Мы поехали в Третьяковскую галерею с ним вместе картины рассматривать, а там старушки — божьи одуванчики, смотрю: в первом зале встают перед педагогом и в пояс кланяются. Подумал еще: какие культурные старушки. В другом зале то же самое и так во всех. Я спросил у одной, в чем дело, а она говорит: «Хозяин же пришел!» Оказалось, что Николай Николаевич Третьяков — внук того самого Третьякова. Когда сдавали экзамен, то из трех вопросов один был посвящен советскому искусству. А он заявляет: «Советского искусства не признаю, третий вопрос можете не учить». Все это знали, никто его не трогал, хотя вы понимаете, что были за времена. Но уровень авторитета, даже во властных структурах, был такой.

Или тот же Головня… Бывает, что преподаватели начинают мудрить, туда-сюда, хотя чувствуется, что и сами не понимают предмет. А вот как Анатолий Дмитриевич проводил занятие на тему «Роль света в кино». Рассказывает: «Ребята, что такое фотография? С древнегреческого переводится как „светопись“. Что такое кинематография? Это движущаяся светопись». Потом вызывает студента к доске, просит написать слово «светопись», далее — стереть «свето» и спрашивает: «Если света не будет, что останется? Пись! Понятно, ребята, какова роль света в кино?» Я убедился: чем человек умнее, тем проще он может рассказать о сложном.

— Было ощущение какого-то особенного уровня свободы в институте кинематографии?

— Я не ощущал никакого идеологического момента ни у нас, ни у студентов других факультетов, мы же в общаге собирались вместе, москвичей мало было. Жизнь в общаге начиналась примерно в 11 вечера, до этого где-то все шлялись, после учебы шли в кабак или, например, театры, куда нас пускали бесплатно по студенческому билету. Лекции начинались в 9 утра, никто ни с какого курса туда не приходил, все подтягивались ко второй паре. Вот такая свобода.

Опять же про свободу: преподавала у нас знаменитый искусствовед Паола Волкова. Мы должны были ей сдавать какой-то зачет или экзамен. Вызывают в деканат, говорят, что Паола Дмитриевна плохо себя чувствует, просит приехать к ней, мы — человек 10 — добрались на улицу Горького. Дом как дворец, в подъезде сидит консьержка, мы поднялись, все как в старинных фильмах, стоит горничная. Волкова одета в такой халат, как у барыни в кино, висит люстра, как в театре, стол огромный, хоть свадьбу проводить. Накрыли его, она говорит: «Ребята, надо соблюдать правила, ответить на вопросы». Спрашивает: «Кто хочет получить пятерку?» Мне не нужно было. Она заявляет: «Давайте, начинайте трапезу. А с теми, кто хочет пять, я поговорю». Мы сидим, едим-пьем, слушаем, как Паола Дмитриевна принимает у отличников экзамен, хотя больше сама им рассказывает. Мы пришли к ней часов в 11 дня и так долго сидели, что едва успели на последний поезд в метро. Вот так сдавали экзамены, и это была общая обстановка.

— Куда получили распределение по итогам учебы?

— Отец у меня тогда уже не был военным, трудился прорабом, семья являлась, мягко говоря, незажиточной, мать получала 69 рублей, работая экономистом. Я понял, что в Москве станет тяжеловато жить. А я был уже тогда сообразительным и поступил в Казанскую студию телевидения, оказался там, что называется, первым парнем на деревне с дипломом ВГИКа. Здесь и деньги хорошие платили, поэтому никуда больше не рыпался. Вместе с Виктором Беспаловым сняли фильм «Сосны, освещенные солнцем», он был моей дипломной работой во ВГИКе, какую-то даже премию получил как оператор, кроме того, поставили за диплом отлично.

«Никогда не думал, что возраст в 70 лет и я когда-то будут соотноситься между собой» Фото: из личного архива Юрия Гвоздя

«ДА ЧТО ТАКОЕ, МЫ НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ, А КОГО-ТО ЖДЕМ!»

— В начале своей самостоятельной карьеры вы снимали много, как бы выразились сегодняшним языком, музыкальных клипов.

— В принципе да, получилось так, что снимали музыкальные фильмы, была такой режиссер музыкальных программ Рушания Кадырова. Тогдашние казанские мэтры со светом работать не могли, кроме того, за музыкальные фильмы практически не платили. А мне все это было интересно.

И еще благодарен судьбе, что один из первых фильмов (правда, я был на подхвате — вторым оператором), который мы снимали, — это «Беренче театр». Я тогда понятия не имел о татарском театре и его актерах. Снимали в большой студии ночью — в 9 вечера начинали, а в 6 утра заканчивали. И так две недели подряд. Влюбился в Камаловский театр, его актеров, для меня новый мир открылся, а там Шахсанем Асфандиярова, Равиль Шарафиев, Ирек Багманов, Вера Минкина — это словами не передать. Я в Качаловский театр ходил, однако там такой атмосферы не было.

— Но снимали вы активно представителей татарской эстрады.

— Это надо было уметь. До того снимали в павильоне, а я предложил выйти на улицу. Например, поет Ильгам Шакиров, говорю: «Давайте его снимем на природе и не просто на ней». На теплоходе трехпалубном запечатлели, по Волге прокатились, потом взяли в кадр, как он на машине «Волге» едет и поет. По нынешним временам это был клип, хотя тогда так не называли. Шакиров мне потом несколько раз в жизни помогал, например, когда с телестудии хотели выгнать за мой нрав.

— Как вы с ним сошлись, ведь Шакиров был довольно сложным человеком, об этом многие говорят?

— Про него я сразу понял: умный человек, даже такого философского типа. Хотя, конечно, когда вспоминаешь, то на ум приходят разные комические истории. Все знают, что он был с алкоголем на ты, может, и пил оттого, что понимал многое про нашу жизнь.

Как-то надо было выезжать на съемку, а Шакирова нет. Кадырова узнала, что он в какой-то квартире на Сибирском тракте. Приехали, стучимся. Как сейчас помню, это был третий этаж, тук-тук, оттуда голос: «Кто там?» Ему говорят: «Выходи». Отвечает: «Не могу, меня тут закрыли». Работал у нас такой администратор Колесников: все что угодно мог достать и устроить. В итоге с визгом приехала пожарная машина, поставили лестницу: «Ильгам, давай спускайся!» Шакиров выглянул в окно, его стали уговаривать, мол, столько народу тебя ждет. Он согласился, полез вниз, но спустился наполовину по лестнице и замер (мы-то знаем, что человек непредсказуемый), а потом раз — и обратно в квартиру… Через некоторое время вылезает, в руках — полбутылки начатой…

Но его очень ценили. Раньше в моде были трехпалубные пароходы, артисты театра и кино курсировали на них и давали концерты на стадионах там, куда приезжало судно. Мы снимали такие мероприятия. Так вот в конце подавали микроавтобус для народных артистов СССР. И как-то они сидят и ждут, потом зовут Марата Тазетдинова — директора филармонии, главного организатора: «Да что такое, мы народные артисты, а кого-то ждем!» В это время из теплохода четыре гармониста за руки-ноги выносят Ильгама и несут. Народные артисты возмущаются, что за пьяница. А мудрый Тазетдинов им говорит: «Таких директоров, как я, пять человек успеют поменять, а он останется. Шакиров — наша звезда!»

— Певец сам понимал, что он великий?

— Наверное, да, раз позволял себе такое. Но запомнил еще одну историю, после которой я Шакирова очень зауважал как артиста. Представьте, он в таком состоянии, что даже ходить не может, а должен закрывать концерт, стоит последним номером. Я нахожусь за кулисами. Московская ведущая объявляет: «Сейчас выступает народный артист…» Начинается музыка, его по лицу бьют, чтобы пришел в себя, ведущая говорит: «Ильгам Шакиров». Его выталкивают на сцену. Что случается за эти одну-две секунды? Он выходит и начинает петь как ни в чем не бывало. Человек изменился моментально, потому что попал в свою стихию.

— Вы работали и с более молодыми артистами, скажем, с Ренатом Ибрагимовым. Не было у него звездной болезни?

— Мы с ним целый фильм снимали — «Дарите женщинам цветы», тогда он стоял как столб, даже Ильгам лучше двигался. Вообще, у наших артистов была проблема в движении. Там целая история — большущие камеры, мы перекрывали улицу Ленина, интересные кадры и все прочее. Ренат слушался, для него это было что-то новое, после окончания сказал, что очень благодарен. Поэтому с татарскими артистами приятно работать, особенно с камаловскими.

Если еще говорить об артистах, то на меня потрясающее впечатление производил Тагир Якупов. У него был потрясающий голос. Он Шакиров №2, а где-то, мне кажется, даже превосходит. А ведь его представляли, кажется, как просто солиста Госансамбля песни и танца ТАССР, то есть человек выходит из хора, поет и обратно возвращается. Якупов — это поразительный талант, но и трагическая судьба…

«ТОТ С ТРУДОМ ВЫПИЛ, А ТАБЕЕВ ГОВОРИТ: «НУ ВСЕ, ТЕПЕРЬ НАС НЕ ПРОДАСТ»

— Вы также известны как летописец первых шагов КАМАЗа.

— КАМАЗ — это обстоятельства времени, там в 1969 году началось строительство, хотя душа моя к музыке тянулась, я человек лирического типа. Единственное, что про возникновение КАМАЗа могу сказать, — это то, что нужно было снять начало. А что запечатлевать-то? Пустое поле? И был такой Михаил Медведев, фотограф, он предложил поставить камень посреди поля. Идею одобрили, Фикрят Табеев даже приехал, получился знаменитый кадр «Здесь будет КАМАЗ». Потом там разное снимали, гостиниц не было, а народ приезжает со всего Союза, людей запускали в жилые дома, которые построили, но еще не сдали, в одну квартиру по 20 человек. Октябрь, нашей съемочной группе предоставили кровать и матрасы, больше ничего нет, дом не отапливался. Берешь два-три матраса, кладешь под себя, два-три — сверху. Вот в таких спартанских условиях жили.

«Нужно было снять начало. А что запечатлевать-то? Пустое поле? И был такой Михаил Медведев, фотограф, он предложил поставить камень посреди поля. Получился знаменитый кадр «Здесь будет КАМАЗ»Фото: tatarstan.ru

Чувствовали ли, что выполняем великое дело? Такого не было, осуществляли свою работу, но энтузиазм присутствовал, мы же сами запечатлевали, как туда прибывало по 500 автобусов в день. Потом с Беспаловым, Рубцовым снимали много документальных фильмов, старались не только механику показать, а через людей, судьбы очеловечить эту историю.

— Вы же достаточно близко наблюдали многих руководителей Татарстана.

— Практически всех, начиная с Табеева, потом Рашид Мусин, Гумер Усманов. Тогда же не существовало ни «БИЗНЕС Online», ни разных телеканалов, у нас на всю республику были четыре-пять операторов, они нас всех знали в лицо.

Например, работал такой оператор Абрамов, я у него еще ассистентом был. Как-то приехали в альметьевский театр, там совещание, двинулись через черный ход, зашли в дверь, а там комната президиума — все подняли стаканы и на нас смотрят. Абрамов впереди, такой седой, солидный, он у нас секретарем парткома был, всегда против пьянства выступал. Так вот Табеев его увидел и спрашивает: «Ты что тут делаешь, Василий?» Я тихонько за ним стою. Он извинился за вторжение. Первый секретарь Татарского обкома КПСС в приказном тоне заявляет: «Налейте!» И оператору целый граненый стакан коньяка дают. Тот с трудом выпил, а Табеев говорит: «Ну все, теперь нас не продаст».

Про Фикрята Ахмеджановича еще был интересный случай. Снимаем вручение знамени ТАССР в татарском оперном театре я и еще какой-то оператор. И так получилось, что в момент вручения «засалатило», что называется, то есть пленка заела. Сперва у него, потом у меня, момент вручения не запечатлели. Что делать? Там у нас Гущин был редактором, говорит мне: «Пошли, молодой, со мной, скажем Табееву, придумай что-нибудь, ты же у нас такой шустрый». Я подошел, говорю, что вот, мол, мы издалека снимали, надо крупным планом показать. Мозги крутим ему. Глава ТАССР согласился еще раз встать в кадр, поработал у нас актером.

— Вы не случайно сняли недавно фильм «Личное дело Фикрята Табеева»

— Идея была моя, потому что человек меня интересовал, о нем разное говорили. Я считаю, что это вообще основа — снимать то, что тебе самому интересно.

«Я считаю, что это вообще основа — снимать то, что тебе самому интересно» Фото: из личного архива Юрия Гвоздя

«Я ЕДИНСТВЕННЫЙ ОПЕРАТОР, КОТОРЫЙ ДВА РАЗА СНИМАЛ В КВАРТИРЕ ШАЙМИЕВА НА МАЯКОВСКОГО»

— А о Мусине или Усманове не хотели бы снять фильмы?

— Мусин тоже являлся интересным человеком. У нас был журналист Мукаддас Юсупов. Его дочь или кто-то была замужем за сыном знаменитого повара Юнуса Ахметзянова, она рассказывала: искали последнего, сказали, что он в такой-то квартире, два дня не появлялся на работе. Пришли — пустое жилье, а на полу сидят Мусин и Ахметзянов и культурно выпивают. У меня про первого историй нет, он был непубличным, что ли, человеком.

Из тех людей, кто находился наверху, мне больше всех нравился Мухаммат Сабиров — очень порядочный, внимательный к людям, я хотел в последние годы снять воспоминания о нем, но, пока думал, он умер. Вы помните, что Мухаммат Галлямович был в опале…

— В 90-е вы ведь практически являлись личным оператором Минтимера Шаймиева?

— Тогда пресс-центра у президента не было, работал пресс-секретарь Хасанов, фотограф Миша Козловский и я, прикрепленный к ним оператор. А еще Асгат Сафаров с папочкой. Так мы иногда и летали на небольшом самолете.

Я единственный оператор, который два раза снимал в квартире Шаймиева на Маяковского. Приехали в его деревню, его дом в Аняково снесли, говорим: «Пройдитесь вдоль забора». Сделал. Гонора не было, он, в отличие от других, политик «мягкой силы»…

— Вы видели, чтобы экс-президент на кого-то кричал?

— Нет, хотя однажды было. Мы в кабинете готовимся, тогда камеры были большущие для интервью, вдруг слышу его голос: «Ты что, меня за дурака принимаешь?» Оборачиваюсь, а там Шаймиев и какой-то мужичок, дальше продолжается тирада: «Ты сам должен был в район выехать, там все проверить, а ты взял из газет, телевидения и даешь мне отчет! Я сам телевизор смотрю. Если вечером не успеваю, Сакина мне докладывает». Вот тогда я понял роль телевидения. Видел таким Минтимера Шариповича только один раз, да и ругал он не как барин, а чисто человечески.

«Тогда же не существовало ни «БИЗНЕС Online», ни разных телеканалов, у нас на всю республику были четыре-пять операторов, они нас всех знали в лицо» Фото: из личного архива Юрия Гвоздя

«УГОВАРИВАЮТ МЕНЯ, ДЕСКАТЬ, В ПАРТИЮ НАДО ВСТУПИТЬ»

— Вы ведь долгие годы были и активным профсоюзным лидером, многие коллеги вас за это с теплотой вспоминают.

— Я такой человек, что имею свое мнение, не лезу на рожон, конечно, но держусь до конца. Долго был в профсоюзе, меня много раз хотели оттуда выпереть, тут много моментов. Расскажу один. Представьте, партийное собрание, я председатель профкома Гостелерадио, у нас 600 человек, и на этом совещании все партийные. Чтобы в партию записаться, у нас очередь была, потому что интеллигенции нельзя много брать, а я единственный беспартийный.

Меня много раз приглашали в Вахитовский райком, потом уже рассказывали: мол, видят рожу хитрую мою, но ничего сделать не могут. Уговаривают меня, дескать, в партию надо вступить, а я отвечаю, что внутренне не готов.

— Почему отказывались?

— Сейчас могу сказать почему. Из-за своего характера, потому что я 3–4 раза видел, как приезжает инструктор обкома, самый последний человек, и начинает нашему директору нотации читать, типа я начальник, ты дурак. Профсоюзы же тогда организовывали пляски и прочее, а я добивался, чтобы трудовой договор существовал, чтобы там все было расписано.

Один пример, почему мы с Ильшатом Аминовым не очень дружны. У нас, журналистов, были маленькие расценки, просили повысить зарплату, потому что работа в новостях бешеная. Я все время поднимал вопрос об увеличении, на всех собраниях ГТРК «Татарстан». Аминов всегда отказывал по разным причинам, коллективный договор. Мы сидим в одном здании, а мне приходилось почтой ему отправлять заказное письмо, ответ приходил опять же интересный: «Вы не давали нам никаких предложений». Аминов потом перебрался на ТНВ, к нам пришел Ирек Муртазин (как бы к нему ни относились по другим делам), я ему объяснил ситуацию. Через несколько дней гонорары повысил в два раза. Значит, возможности были, но по каким-то своим соображениям Аминов их не находил.

Начальство вообще не любит людей, которые что-то хотят и имеют свое мнение. Я председателем союза кинематографистов был два срока подряд. Мне девчонки рассказывали из министерства культуры, когда там министром была Зиля Валеева. Я поднимаюсь по лестнице, а она с другой стороны, потом Зиля Рахимьяновна меня увидела и быстро в кабинет зашла, чтобы не встречаться, затем спрашивает: «Гвоздь ушел там или нет?» Потому что понимает: если я к начальству прихожу, то загружаю его проблемами. Но к ней у меня претензий нет. Если она что-то обещала, то выполняла, интеллигентность все-таки есть у человека.

«Беспокоит повсеместная победа дилетантизма, в кино особенно. Всякое проявление профессионализма выглядит архаическим и неправдоподобным» Фото: Василий Иванов

«ЕСЛИ БЫ ОН СВОЮ ДЕРЕВНЮ ПОДЖеГ, ТОГДА МЫ БЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО ЭТОТ ФИЛЬМ ВЗЯЛИ»

— А что вас беспокоит применительно к состоянию кино в Татарстане?

— Повсеместная победа дилетантизма, в кино особенно. Всякое проявление профессионализма выглядит архаическим и неправдоподобным. Поэтому, я считаю, с данной точки зрения у нас кризис. Молодежь ведь критически ко всему относится, мы тоже такие же были. Может, не критически, но сами себе на уме, подобное должно быть, это есть двигатель — идея, что все должно изменяться. Но надо прислушиваться и к тому, что существовало, чтобы не получилось так, что до них ничего не было. Говорят же, что будущее начинается из прошлого. Но наши молодые режиссеры меня уважают: Рахимбай, Рашитов…

— Вы по-прежнему в строю как режиссер-документалист, значит, есть повод спросить о творческих планах.

— Имеется идея, может, она и осуществится. Первый этап прошел, есть конкурс министерства культуры России. Фильм вот о чем: вы по названию поймете — «Лев Толстой без бороды». Да, про молодого Толстого. Я заинтересовался, у нас в кино вообще нет этого образа, а ведь Толстой учился в Казани, приехал сюда — бабник такой. Почему он стал писать свой дневник тут? Потому что заразился венерическим заболеванием, впервые попал в больницу без слуг, без всего и от нечего делать начал писать дневник. Вроде мелочь, но в Казани это произошло, по сути, родился великий писатель. Вот моменты — гуляка, повеса и так далее, вообще очень интересны драматургические ситуации, связанные с Казанью. Был еще Год Толстого, я подавал заявку, но молчок…

— Эта тема, видимо, не скрепоносная. Сейчас о великих принято рассказывать как о памятниках, а не как о живых людях, которые дышали, грешили, любили.

— Может быть, видимо, не вписался, поэтому я подал в российское министерство, надеюсь, что второй тур пройду и с помощью федерального госкино фильм сниму. Мне интересно, как этот повеса стал выдающимся писателем.

Или вот еще история, теперь уже не про Казань, а про Москву. У меня был фильм об одном нашем бизнесмене-депутате из Пестречинского района, его родной деревни не стало, и он на пустом поле построил необычный памятник — это деревянные деревенские ворота. Его фамилия Мамонтов. Я снимал фильм в разное время, и так получилось в кадре, что из-за ветра ворота туда-сюда ходили. Бизнесмен собрал там бывших жителей, расстелил на поле скатерти-самобранки. Они вспоминать начинают, песни петь… А дальше он на свои деньги тракториста нанял. Чтобы пахать, надо эти поля засеивать. В Москве фильм показал, одна известный киновед посмотрела его и говорит: «Знаете, Юрий Константинович, тут что-то не то. Если бы он свою деревню поджег, тогда мы бы обязательно картину взяли. Я бы вас всеми фестивалями обеспечила».