«Реальная слава придет к нему в ближайшие несколько лет»: умер историк Александр Пыжиков

Историк Александр Пыжиков умер (как написали бы в советских газетах) «на боевом посту» — в Государственном архиве Фото: личная страница Пыжикова в соцсети «ВКонтакте»

«Пыжиков ВЕДЬ ОТ ЧЕГО УМЕР? ОН С УТРА ДО ВЕЧЕРА СИДЕЛ В АРХИВАХ И БИБЛИОТЕКАХ»

Человек, который, по мнению коллег, произвел настоящую революцию в российской исторической науке, умер тихо и почти незаметно — так, что на его смерть отозвалось всего несколько СМИ (прежде всего газета «Завтра», портал «Накануне.ру» и т. д.). В прайм-тайм эти новости не вышли, никаких подробностей не содержали, и большинству так и осталось неизвестным, что историк Александр Пыжиков умер (как написали бы в советских газетах) «на боевом посту». Поскольку за считанные часы до своей смерти Александр Владимирович, по своему обыкновению, отправился в здание Государственного архива на Большой Пироговской улице в Москве, где и почувствовал острое недомогание.

«Пыжиков ведь от чего умер? Он с утра до вечера сидел в архивах и библиотеках, — говорит друг и коллега покойного, историк Евгений Спицын. — А кто на такое способен? Написать серьезную книгу — это такой адский труд, невероятно тяжело. Нервная система истощается. Я ему как ни позвоню, Александр то в библиотеке, то в архиве. Я и 16 сентября с ним разговаривал, он сидел в архиве на Пироговской, а мог бы и дома побыть, отдохнуть, полежать, тем более что погода на улице такая поганая, но поехал в архив — в дождь, холод».

Спицын общался со своим другом около полудня, а уже в половине второго случилась трагедия. Как определят впоследствии медики, у Александра Владимировича оторвался легочный тромб. Он еще нашел в себе силы позвонить водителю и вызвать его на Пироговскую улицу, хотя обычно добирался домой на метро. «Игорь (водитель — прим. ред.) застал Пыжикова уже в плохом состоянии — он тяжело дышал», — свидетельствует коллега покойного. В ночь на 17 сентября 53-летний ученый скончался в реанимации — в этой ситуации у врачей практически не было шансов его спасти.

Биография Пыжикова — по крайней мере, в тех скупых отрывках, которые можно найти в интернете, — не дает о нем полного представления. Как всякий «кабинетный доктор наук», Александр Владимирович жил преимущественно за письменным столом, и здесь его собеседниками и соавторами были великие тени прошлого — от заново открытых им старообрядцев до Иосифа Сталина и Никиты Хрущева. Но и с новейшей историей историк успел немного соприкоснуться — на заре перестройки вступил в коммунистическую партию, числился младшим научным сотрудником Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. После крушения Советского Союза дважды безуспешно пытался баллотироваться в Госдуму: первый раз от объединения «Будущее России — Новые имена», а второй — от «Блока Ивана Рыбкина». Того самого ныне забытого Ивана Рыбкина, который пробовал составить конкуренцию Владимиру Путину на президентских выборах 2004 года, но таинственно исчез на несколько дней, после чего было объявлено, что «такого политика больше не существует».

Сам Пыжиков, разумеется, никуда не исчезал, хотя и оставил мечты стать народным избранником. Еще в 2000 году он был взят на работу в Кремль — состоял помощником министра по связи и информатизации РФ, затем на протяжении трех лет трудился в ранге помощника тогдашнего премьер-министра Михаила Касьянова. Надо полагать, что не без поддержки последнего Александр Владимирович на целый год занял должность заместителя министра образования. Впрочем, его карьера госслужащего оборвалась довольно быстро: после того как Путин благополучно переизбрался на второй срок, а причастность к таким политикам, как Рыбкин или Касьянов, стала расцениваться как нежелательная, Пыжиков ушел из министерства и Кремля. Как выяснилось, навсегда — писать книги, которые и сделают ему имя.

К тому времени он уже был профессором и автором двух диссертаций, описывающих, в частности, «опыт политического реформирования советского общества в 50–60-е годы». Хрущев, «волюнтарист» и неистовый реформатор, отец «оттепели» и гонитель православия, стал первым в когорте многочисленных исторических героев Александра Владимировича. Обсуждая атмосферу, в которой готовился знаменитый секретный доклад «О культе личности и его последствиях», историк воспроизводил неизвестные проекты и варианты хрущевской речи, которые так и не вошли в ее окончательный вариант, зачитанный на ХХ съезде КПСС. Вот, в частности, одно любопытное воспоминание от лица самого Никиты Сергеевича, которое в одном из проектов доклада почему-то было перечеркнуто дважды. «Каждый из членов Политбюро может многое рассказать о бесцеремонном обращении Сталина с ними, — с содроганием припоминал он. — Приведу вам такой, например, случай. Однажды незадолго до смерти Сталин вызвал к себе нескольких членов Политбюро. Мы явились к нему на дачу, начали обсуждать некоторые вопросы. Получилось так, что на столе против меня находилась большая кипа бумаг, которая закрывала меня от Сталина. Он с раздражением закричал: „Что Вы там сели, боитесь, что я Вас расстреляю? Не бойтесь, не расстреляю. Пересаживайтесь ближе“. Вот вам отношение к членам Политбюро!»

Тем не менее именно Сталин и созданное им уникальное большевистское государство сделаются едва ли не главным предметом научных интересов профессора Пыжикова. На волне популистского интереса к вождю народов это может показаться не слишком оригинальным, если не знать, каким путем ученый пришел к изучению феномена «кремлевского горца». Пришел же он к нему не через марксизм, досконально изученный в юности, а путем гораздо более дальним и извилистым — через русских старообрядцев, пугачевский бунт и казачье-раскольничью вольницу. Можно с точностью сказать, что через такую дверь в покои Сталина до Александра Владимировича не входил никто.

Восстание Емельяна Пугачева проходило во многом под знаменем «истинной старой веры» Василий Перов, «Суд Пугачева», 1875, ГИМ

«У РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ, ВЫСТРОЕННОЙ НА ЗАПАДНЫЙ МАНЕР, СУЩЕСТВОВАЛ АНТИПОД В ЛИЦЕ РУССКОГО СТАРООБРЯДЧЕСТВА»

«Грани русского раскола» и «Корни сталинского большевизма» — программные книги Пыжикова, составляющие своеобразную дилогию. Ученый опровергает устоявшееся мнение о мире староверов как об «этнографическом чулане», из которого лишь накануне революции вышли наиболее знаменитые купцы вроде Рябушинских, Морозовых, Прохоровых, Третьяковых, Гучковых и т. д. Нет, старообрядчество в понимании историка — это сознательно не замеченный идеологами прежней Российской империи феномен, который был вовсе не «чуланом», а целым народным океаном, омывавшим холодный и казенный Петербург. «Однако подобное ничуть не мешало тому, что раскол — в качестве формы народной самоорганизации — оценивался не иначе, как проклятое наследие татарщины, — пишет Пыжиков. — Со времени разгрома легальной староверческой оппозиции с начала XVIII века образованные слои почти перестали обращать на старообрядцев внимание».

Тем не менее последние, вроде бы чуждавшиеся публичности, сами обращали на себя внимание. В этом ряду — восстание Емельяна Пугачева, проходившее во многом под знаменем «истинной старой веры», и отдельные крестьянские бунты вроде того, что случился после реформы 1861 года в селе Бездна Спасского уезда Казанской губернии. О данных волнениях Пыжиков рассказывает со слов Афанасия Щапова — известного казанского ученого, выпускника городской духовной академии. Крестьяне не поверили милостивому манифесту Александра II, зато прислушались к голосу раскольничьего начетчика Андрея Петрова, который, «воспользовавшись недоразумением, встал во главе недовольных, стекавшихся из соседних селений. Он возвещал им, что земля принадлежит народу, а не помещикам, поэтому надо прекращать ходить на барщину, не платить оброка и не препятствовать желающим забирать барский хлеб и лес». В результате в село прибыли солдаты, «несколько человек убиты, несколько утонули в реке в ходе возникшей паники». Сам Щапов произнес пламенную речь на панихиде по погибшим. Все это, по мысли Пыжикова, говорит о том, что «у Российской империи, выстроенной на западный манер, существовал антипод в лице русского старообрядчества».

И все же старообрядческий океан, волнуясь время от времени и затевая штормы, вплоть до начала ХХ столетия оставался не более чем подземной толщей воды. На поверхность его вывели сейсмические ритмы революции. «Произошедшее с нашей страной в прошлом столетии стало… результатом действия сил, подспудно тлевших в толще народных слоев, — полагает ученый. — Их стремительное высвобождение и вызвало к жизни невиданный в истории человечества советский проект. Иными словами, родословная той эпохи впервые выводится из староверческих корней, так и не вырванных из глубин русского народа».

Следует заметить, что, говоря о старообрядцах, Пыжиков подразумевает прежде всего беспоповцев, то есть тех, кто предпочитал общаться с Богом без посредников в лице священнослужителей. Беспоповцы, или в просторечии «бегунки», странники еще вовсю существовали в России к началу ХХ столетия — их часто можно встретить на страницах рассказов Ивана Бунина, Антона Чехова и Льва Толстого. Сеть этих «божьих людей» со своими странноприимными домами и «явками» охватывала собой всю страну — от Сибири до Москвы и Петербурга. Целые общины беспоповцев существовали в крупных российских городах.

Весь этот пестрый мир богомолий и наивной народной религиозности должен был навсегда кануть в прошлое, когда над Россией пронеслись три революции и Гражданская война. Но в прошлое, по мнению историка, канула лишь Российская империя. «Когда улеглась пыль, поднятая Гражданской войной, из-под обломков и шелухи возникла другая Россия, — говорил Пыжиков в одном из своих публичных выступлений. — У тогдашнего руководства Советского Союза возник выбор: либо опираться на Интернационал и мировую революцию, либо на то, что показалось на поверхности из-под романовских и церковных обломков. Конфликт в большевистской среде возник именно по этому поводу: или мы опираемся на Интернационал и ждем мировой революции, или встаем на прочную народную основу». В данной ситуации Сталин сделал исторический выбор: он порвал с ленинской гвардией, которая «никогда не считала его за человека», и создал собственную группу с опорой на выходцев из народной среды, в частности из старообрядческого мира, которого «под прежней романовской штукатуркой не было видно».

Александр Пыжиков, изучая первую историческую встречу тюркского и славянского мира, по-своему толкует вроде бы общеизвестные факты «татаро-монгольского нашествия» Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI век

ВЕРСИЯ «ТАТАРО-МОНГОЛЬСКОГО НАШЕСТВИЯ»: «ЖГЛИ ОТКРОВЕННЫХ ОККУПАНТОВ»

Казалось бы, такая оригинальная концепция сталинской власти дает повод причислить Пыжикова к евразийцам, но не тут-то было — с подобным категорически не согласен его друг Спицын: «Евразийство — это, условно говоря, игра на чужом поле, когда карты передаются в руки тюркам. И на базе того последние потом рассказывают, что это они построили в России великую империю, однако русские на время ее умыкнули. Но „строители“ уверены, что их время еще придет, когда русские сопьются и вымрут. „А у нас семьи большие, мы сохраняем традиции и верим в Аллаха“, — говорят они. Я от некоторых представителей тюркских народов лично слышал подобного рода сентенции. В этом смысле Пыжиков ни малейшего отношения к евразийству не имеет».

Тем не менее сам Александр Владимирович, изучая первую историческую встречу тюркского и славянского мира, по-своему толкует вроде бы общеизвестные факты «татаро-монгольского нашествия». По его мнению, «романовские историки» чрезмерно демонизировали этот исторический период, основываясь не в последнюю очередь на хронике польского историка Матея Стрыйковского и некоторых других предвзятых документах. «Действительно, города северо-восточной Руси жгли и выжигали — глупо с этим спорить, — говорит Пыжиков. — Но нужно понимать, кого жгли и кто жег. А жгли откровенных оккупантов. Киевская Русь (как мы ее называем), вдохновляемая католическим Западом, осуществляла огромную экспансию на Восток. Последняя шла фронтально, но закрепиться удалось только в верховьях Волги, то есть на той территории, которую мы называем северо-восточной Русью. Даже названия здешних городов дублировались, повторяя Украину: Звенигород, Переславль, Ярославль… И они были не чем иным, как форпостом колонизаторов на другой территории». Вот эти форпосты и сжигала по некоему наитию степная конница, полагает ученый.     

Разумеется, из такой оригинальной концепции произрастают не менее самобытные взгляды на все многоцветное полотно российской истории. Династия Романовых в представлении Пыжикова — это не более чем фавориты Лжедмитрия I, ставленники польско-литовского клана и «пятая колонна» Смутного времени. Славянофильство — всего лишь подражание немецкому романтизму, рассматривавшее народ исключительно как «эстетический источник». Русская православная церковь — просто некий «государственный институт», которому противостоит «более привлекательный общественный институт» старой веры. Сталин — лидер «беспоповской Руси», вовремя почувствовавший национальные особенности страны, которой ему выпало править. И так далее. Неудивительно, что концепты историка неоднократно подвергались критике, в частности со стороны главного редактора «Русской линии» Анатолия Степанова, который посвятил ученому статью «Идеологическая диверсия по имени Пыжиков» и обвинил его в создании собственного, «пыжиковского православия», замешанного на восточной мистике и язычестве.

Андрей Фурсов: «Я думаю, что реальная слава придет к Александру Владимировичу буквально в ближайшие несколько лет. Очень жаль, что он не дожил до нее…»

Однако среди современных историков у Александра Владимировича нашлись и союзники. «Он был замечательным ученым, — убежден известный историк и социальный философ Андрей Фурсов. — Я был знаком с ним недолго, около двух лет, но и за это время понял, насколько Пыжиков — глубокий и серьезный человек и, самое главное, насколько для него являлось экзистенциально важно то, что он делал в науке. Это было не просто для него профессией, а служением. Причем историком Александр Владимирович являлся очень разносторонним: изучал и корни большевизма, и старообрядчество, и роль Украины, и XVIII век, и XIX, и XX. При этом во всех своих работах он был оригинальным. Конечно же, такое многим не нравилось. Я знаю, что в интернете какие-то уроды его троллили и писали о нем анонимные гадости. Но здесь принцип простой: шакалы тявкают, а караван идет. В этом смысле Пыжиков остается таким караваном, потому что заканчивается жизнь человека, но не путь, продолжающийся в его книгах, которые уже никуда не денутся. Я думаю, что реальная слава придет к Александру Владимировичу буквально в ближайшие несколько лет. Очень жаль, что он не дожил до нее...»

 При этом собственной исторической школы Пыжиков создать не смог — своих учеников при жизни у него не появилось. «„Корни сталинского большевизма“, „Питер — Москва. Схватка за Россию“, „Взлет над пропастью“ и другие его работы действительно носят революционный характер и позволяют на многое взглянуть совершенно под новым углом, — констатирует Спицын. — Читать Пыжикова могут только люди подготовленные. Посади первого попавшегося читать физику Льва Ландау — много ли он там поймет? А Александр Владимирович был настоящим ученым, который определил целые направления научного поиска — возможно, на десятилетия вперед. Я говорю об изучении экономики Российской империи, раскола, советского проекта, проблемы украинско-польского присутствия в нашей истории и так далее. Что касается учеников-последователей, то, к сожалению, историк никого после себя не оставил, хотя я советовал ему в свое время взять семинар, воспитать себе учеников. Но он торопился писать книгу за книгой. Дай бог, чтобы кто-нибудь из популяризаторов науки продолжил поиски Пыжикова».