Как татарская научная интеллигенция обходили запреты из Москвы в советскую эпоху? О чем регулярно писали Хрущеву и Брежневу местные литераторы? И почему рабочие с «Оргсинтеза» и КОМЗа из националистической группы покинули здание КГБ на «Черном озере» всего лишь с предупреждением. Ведущий научный сотрудник Института им. Марджани, специалист по истории РТ XX века Альфия Галлямова рассказала «БИЗНЕС Online» о несбыточных мечтах местной интеллигенции заполучить статус союзной республики.
Альфия Галлямова: «Во многом все, что сейчас имеет Татарстан, — это как бы наработки послевоенных десятилетий республики»
«Я БЫ НАЗВАЛА 1930-Е ГОДЫ МАРТИРОЛОГИЧЕСКИМ ИЛИ ВИКТИМНЫМ ПЕРИОДОМ В СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ»
— Альфия Габдульнуровна, в год 100-летия ТАССР довольно популярен вопрос о том, какой же период в истории республики за этот век был самым важным? «БИЗНЕС Online» даже проводил подобный опрос, и большинство, в том числе и ваши коллеги-историки, называло либо 1920-е, либо уже эпоху постсоветского Татарстана. Хотя, познакомившись с вашей монографией «Татарская АССР в период постсталинизма (1945–1985 годы)», подумалось: многое из того, что мы сейчас имеем, как хорошее (скажем, развитую промышленность), так и плохое (например проблемы с экологией в некоторых городах и районах республики), родом именно из того времени.
— Не могу не согласиться с вами. Во многом все, что сейчас имеет Татарстан, — это как бы наработки послевоенных десятилетий республики. В послевоенные 40 лет Татарская Республика развивалась весьма динамично. В истории Советского Союза второй половины ХХ века трудно найти примеры других областей и республик, где наблюдались бы такие же высокие темпы индустриализации, как в Татарстане. Здесь сразу же после окончания войны развернулось строительство новых промышленных предприятий, которые были ориентированы на общесоюзные нужды. То есть за Татарстаном закреплялась позиция важного тылового региона, которым он стал в годы Второй мировой войны. Казань была буквально напичкана предприятиями военно-промышленного комплекса. В основном это касалось авиационной и приборостроительной отраслей.
Ключевым фактором хозяйственного развития Татарской АССР во второй половине советской эпохи являлось промышленное освоение нефтяного юго-востока. В так называемый брежневский период экономика СССР во многом держалась благодаря нефтедолларам. К началу 1970-х из недр республики был извлечен 1 миллиард тонн нефти, то есть за 25 лет, в то время как первый миллиард черного золота в России добывали в течение 90 лет.
В последней трети ХХ века на востоке республики был развернут Камский территориально-промышленный комплекс, основу которого составляли два крупнейших предприятия — «Нижнекамскнефтехим» и «Нижнекамскшина» в Нижнекамске и КАМАЗ в Набережных Челнах.
Иными словами, в послевоенные десятилетия республика превратилась в один из крупнейших по научно-техническому и экономическому потенциалу регионов страны.
И все же если смотреть на историю Татарстана ХХ века с исторической точки зрения, то главным событием XX столетия является все-таки учреждение Татарской автономии. С ее провозглашением само слово «татары» в общественном лексиконе обрело легитимное звучание. ТАССР стала своеобразным цивилизационным системогеном в восстановительном процессе разрушенной 400 лет назад государственности татар. Республика обрела такие атрибуты государственной власти, как флаг, герб, Конституцию, законодательные и исполнительные органы. В период работы правительства Кашафа Мухтарова (советский государственный деятель; в 1921–1924 годах председатель Совнаркома Татарской АССР — прим. ред.) были сделаны важные шаги в утверждении политических прав республики: приняты и реализованы важные законы в языковой политике, коренизации руководящего аппарата в государственных учреждениях и на промышленных предприятиях, существенном преодолении национального неравенства в земельном вопросе. В 1920–1930-е были заложены основы для развития высокой культуры татарского народа.
— Можно ли в таком случае сказать, что нынешний Татарстан во многом обязан Сталину?
— Сталину нет. Это, на мой взгляд, вообще одиозная фигура, символ абсолютного зла в истории страны ХХ века. Апологетам Сталина, которые приписывают ему роль великого менеджера модернизации страны, при котором был сделан важный рывок в ее развитии, хочется задать вопрос: какой ценой завоевано счастье? Подавляющая часть населения, втянутого в форсированную индустриализацию страны, проживала в наспех сколоченных бараках, крохотных комнатках коммунальных квартир, лагерях ГУЛАГа и т. д., и т. п. По сути дела, подвергнутое откровенным и скрытым формам насилия общество вынуждено было выживать в экстремальных условиях.
А на аргументы в защиту Сталина: «Мол, не он один вершил репрессии, а все те, кто был у власти», — хочется ответить риторическим вопросом: «Почему же в таком случае именно после смерти Сталина начался период смягчения политического климата в стране?»
— Исходя из этого, какую вы даете характеристику истории ТАССР в 1920–1930-е?
— Если выразиться метафорой, то я бы назвала 1930-е годы мартирологическим или виктимным периодом в советской истории, когда были уничтожены целые слои дореволюционного общества, причем те, на которых в основном держалась его культура, да и экономика. Это был период чрезвычайщины, экстремальных решений и действий, в широком смысле — гражданская война, когда общественная трансформация осуществлялась в рамках репрессивной модели, когда происходил слом прежней модели модернизации. Начавшись с Октябрьской революции, продолжившись на фронтах войны с противостоянием Красной и Белой армий, этот слом (по своей сути, гражданская война) затем осуществлялся через репрессии в отношении тех слоев населения, которые потенциально могли служить социальной базой для реставрации старого строя, и насильственное использование их для построения нового строя.
«Ключевым фактором хозяйственного развития Татарской АССР во второй половине советской эпохи являлось промышленное освоение нефтяного юго-востока»
«МЕРОПРИЯТИЯ ПО КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ НАПОМИНАЛИ КРЕСТЬЯНСТВУ ВРЕМЕНА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ»
— Значит, развернувшаяся после революции 1917 года гражданская война имела в 1930-е свое продолжение?
— Да, я считаю, что ретроспективу страны в 1930-е годы нужно рассматривать больше в парадигме гражданской войны, когда основные события истории страны, даже связанные с ее достижениями в индустриализации, например, были связаны с физическим и моральным уничтожением, лишением ведущей социальной роли представителей досоветской модели модернизации. По сути дела, был осуществлен геноцид наиболее предприимчивой части крестьянства, того населения, которое не влезало в узкие рамки установившегося тоталитарного режима. Самым драматичным событием того периода, на мой взгляд, является коллективизация и тесно связанная с ним кампания раскулачивания, которая стала войной с крестьянством, с его наиболее здоровой частью.
— Если мы говорим о гражданской войне в широком смысле, то о каких сторонах конфликта идет речь?
— Хороший вопрос. Традиционно в исторической литературе гражданская война очерчивается 1917–1922 годами. Конечно, в строгом смысле этого слова, если рассматривать войну как военно-политическое противостояние вооруженных сил, разделенных на красных и белых, боровшихся за государственную власть, то окончание гражданской войны вполне правомерно ограничивать 1922-м, когда произошло образование СССР. В широком смысле, для более полного и глубокого осмысления истории советского общества, нельзя игнорировать позицию крестьянства, которое составляло подавляющую часть населения страны. Именно крестьянство с вилами в руках (отсюда понятие «вилочное восстание») в 1920 году заставило большевиков, узурпировавших власть в государстве, пойти на компромисс, отступить от сущностных политических принципов, а именно: разрешить частную собственность, допустить плюрализм в духовной сфере и ряд других послаблений, с которыми ассоциируется эпоха НЭПа.
— То есть начало НЭПа — конец гражданской войны?
— Увы, нет, наступило лишь временное (3–5 лет) тактическое затишье, если понимать гражданскую войну в широком смысле. Уже со второй половины 1920-х годов большевистская власть стала осуществлять шаги, свидетельствующие об окончании периода перемирия в духовной сфере, когда появился союз безбожников. Началось наступление на духовные ценности общества, ограничение, а вскоре и лишение политических прав священнослужителей. А в конце 1920-х и вовсе наступил период радикальной ломки отношений на селе — насильственного загона людей в колхозы. Как заметил автор одного из самых известных и популярных зарубежных изданий по истории Советского Союза Джузеппе Боффа: «После революции страна не знала подобного ужасающего внутреннего процесса». Мероприятия по коллективизации напоминали крестьянству времена гражданской войны. Поэтому, как и в начале 1920-х, крестьяне были полны решимости отстоять свои интересы. Основная масса крестьян не хотели вступать в колхозы. Не желая мириться с обобществлением нажитого в годы НЭПа хозяйства, крестьяне устраивали поджоги, уничтожали скот, хлеб, фураж, постройки.
Чтобы подавить сопротивление крестьян навязываемым колхозам, наиболее успешные и предприимчивые из них, сумевшие в годы НЭПа стать крепкими хозяевами, были причислены к кулакам. Имущество раскулаченных хозяйств подвергалось конфискации. Наиболее крепких хозяев и проявлявших наибольшую активность в сопротивлении коллективизации выселяли в малонаселенные районы, где разворачивались стройки новых промышленных предприятий. Так, например, знаменитая Магнитка (Магнитогорский металлургический комбинат) была возведена в основном силами переселенных из Татарстана так называемых кулаков.
В конечном счете сам сельский мир находился в состоянии раскола, противостояния между теми, кто смирился и принимал активное участие в организации колхозов, расправе с кулаками, и теми, кто решительно выступал против них. Во многих селениях доходило до кровавых разборок. Одна из них произошла в Альметьевском районе и получила свое отражение в книге «Альметьевское дело», написанной мной в соавторстве с Резедой Наилевной Гибадуллиной в 1999 году.
«Опираясь на историю Татарской Республики, следует сказать, что первым звеном в цепи оппозиции по нациестроительству стал процесс расправы с Мирсаидом Султан-Галиевым»
«ПОД КАТОК РЕПРЕССИЙ ПОПАЛ ВЕСЬ ЦВЕТ ТАТАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ»
— Следуя ходу этих суждений, репрессии 1937–1938 годов вы тоже оцениваете как часть гражданской войны?
— Безусловно, их тоже следует рассматривать в парадигме войны. Уже начиная с конца 1920-х, как известно, утверждавшийся в стране тоталитаризм начал разборки с политическими оппонентами. Опираясь на историю Татарской Республики, следует сказать, что первым звеном в цепи оппозиции по нациестроительству стал процесс расправы с Мирсаидом Султан-Галиевым. Под каток репрессий попал весь цвет татарской культуры: Карим Тинчурин, Галиаскар Камал, Баки Урманче, Газиз Губайдуллин, Хасан Туфан, Фатых Карим и многие другие. Во второй половине 1930-х годов самым распространенным поводом для привлечения к судебной ответственности стали обвинения в шпионаже. Апофеозом ложных обвинений явилось «участие» в так называемой контрреволюционной организации «Идель-Урал», согласно которому причастных к ней обличали в связи с тюрко-татарской эмиграцией. Репрессии касались не только людей, но и созданного ими культурного и научного наследия: из библиотек изымались сотнями наименования книг, журналы, уничтожались научные труды.
Установление и укрепление режима большевиков, а затем и единоличной власти Сталина происходило не в процессе паритетной политической борьбы, а достигалось методами расправы с носителями оппозиционных взглядов путем создания и использования мощных силовых структур. Насаждение коммунистической идеологии не оставляло места для альтернативных путей развития государственности татарского народа. Ни одна предпринятая татарской политической элитой попытка реализовать разного рода проекты, учитывавшие национальные интересы, не увенчалась успехом. Более того, в эпоху большого террора малейшее отклонение от директивной линии в национальном вопросе влекло за собой жесточайшее наказание, вплоть до физического уничтожения.
— И все же, что вы ответите своим оппонентам, которые связывают с именем Сталина индустриализацию, приобщение к культуре широких слоев населения?
— Жизнь всегда богаче, разнообразнее и не может полностью вписываться в любую, пусть даже мегасовершенную, схему и исчерпываться полностью каким-то одним супертермином. Действительно, в результате предпринятого в конце 1920-х, в 1930-е годы модернизационного рывка в республике было построено более полусотни крупных промышленных предприятий. Если к началу индустриализации в республике развивалось около 11 отраслей промышленного производства, то в 1940-м — уже 21 отрасль. Но, я уже сказала, в основном это осуществлялось за счет нечеловеческих условий труда и жизни населения.
Важные институциональные изменения происходили и в области культуры: появились и развивались высокопрофессиональные виды музыки и живописи, академического театрального искусства, даже кино, создан ряд научно-гуманитарных центров. В 1930-е годы была открыта Татарская государственная филармония, Татарский государственный театр оперы и балета, создан Государственный татарский ансамбль песни и танца, роль которого в популяризации национального искусства за рубежом в советский период невозможно переоценить. В 1939-м начал работать Татарский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории.
Но при этом деятельность интеллигенции была строго регламентирована идеологическими рамками. По сути дела, успешно развиваться могли только законопослушные исполнители, которые должны были идеологически легитимизировать власть, прославлять революцию, большевиков, аргументировать верность классового подхода, действовать в направлении коммунистической перековки массового сознания.
— Каковы были успехи в этом направлении? Удалось ли перековать массовое сознание?
— Мощная агитационно-пропагандистская работа по внедрению коммунистического сознания, безусловно, оказывала революционизирующее влияние на массовое сознание и жизненные устои населения. Явным показателем революционных перемен в сознании татарского народа служит появление имен с новым политическим смыслом: Октябрина, Рево, Люция, Виль (Владимир Ильич Ленин), Лениза (Ленинские заветы), Ленар (Ленинская армия), Рунар (Революция уничтожает национальную рознь), Дамир (Да здравствует мир) и др.
Революционные перемены наблюдались даже в такой наиболее консервативной области изменений, как обряды в семейно-бытовой сфере. К примеру, стали проводиться так называемые красные свадьбы, которые проходили в виде совместных для мужчин и женщин застолий, что было недопустимо для традиционной культуры татар. Еще более радикальной формой заключения браков, распространившейся в 1920-е годы, являлся «убёг», когда молодые начинали семейную жизнь без родительского благословения и соблюдения каких бы то ни было ритуалов. Правда, в этом, наверное, больше проявлялся не революционный романтизм, а обнищание населения, не имевшего средств на проведение свадьбы.
Но названные перемены не стоит преувеличивать. Об этом свидетельствуют цельные анклавы прежней социальной модели, по которым не успела проехаться тоталитарная машина, и существовавшие как бы параллельно предписываемым императивам. Татары, к примеру, сохраняли свой язык. И это несмотря на то, что дважды, в 1920-е и 1930-е годы, потеряли свою письменность. Сильна была и их конфессиональная и этническая ориентация в традиционной культуре.
— А если посмотреть на систему власти, созданную при Сталине, с точки зрения ее эффективности в годы Великой Отечественной войны?
— Если вы о том, что сильная власть имела мощные рычаги для мобилизации народов страны на завоевание победы, то здесь не все однозначно. В чрезвычайной для существования государства обстановке Второй мировой войны колхозная система была частично дезавуирована. Чтобы более эффективно использовать колхозные землю и скот, они нередко передавались в частные руки. Кроме того, отбросили и принцип классовой рафинированности в отношении тех, кто был заклеймен как кулак, имел судимость или не то социальное происхождение. Многим из них в годы военного лихолетья доверили посты председателей, другие руководящие должности.
В экстремальный для государства период военного лихолетья был отброшен и идеологический ригоризм в культурной политике вообще: все средства стали хороши для поднятия духа сражавшихся народов.
Говоря об истории Великой Отечественной войны, хочется дать одну ремарку. Сегодня, согласно официозно поощряемым идеологемам, Победа в ВОВ представляется как один из главных духовных ресурсов российского общества. Не отрицая этого, отметим, что, на мой взгляд, в ее освещении сегодня наблюдается крен в сторону пафосного патриотизма и романтизации подвига. В этом смысле показательна деятельность краеведов-любителей, местных музеев в селах, школах. Сегодня их работа сплошь и рядом сводится к тому, чтобы отыскать какие-то детали из локальной истории, которые выводят к выигрышным коннотациям, желанию попасть в победный тренд Великой Отечественной войны. Как в советское время своеобразным священным идолом были памятники Ленину в каждом населенном пункте, так сегодня повсюду наиболее знаковые общественные места обозначены монументами, связанными с войной. Как нелепо, если не сказать, пошло, смотрятся сегодня танки, пулеметы на сельской площади в Татарстане, территория которого не являлась фронтовой.
Между тем если не подгонять историю войны под политические лекала, а вдумчиво проводить глубокие интервью с очевидцами и участниками событий тех лет, то она предстает не в образе путешествия за подвигом, а как самое омерзительное проявление социальных отношений.
— Можете привести пример из собственного исследовательского опыта?
— В 2010 году по заказу «Татнефти» коллективом ученых гуманитариев было опубликовано фундаментальное комплексное научное исследование по истории села Новое Надырово Альметьевского района. Среди множества других проблем для освещения истории и культуры села представлялась и тема его судьбы в годы Великой Отечественной войны. Для начала были использованы материалы, которые хранились в школьном музее, сельской библиотеке. В них имелось достаточно по военной проблематике, но там вся картина была дана лишь с точки зрения высокого патриотического духа новонадыровцев. В ходе же длительных и многочисленных интервью картина обрела другие краски. Люди рассказывали о суровых буднях: недоедании, недосыпании, беспощадно тяжелом физическом труде. Хроническая усталость, бытовая неустроенность, сильнейшие стрессы, связанные с голодом и холодом, психологические перегрузки из-за тоски по родным обретают конкретные, порой весьма жуткие очертания, к примеру, тронувшейся умом матери, потерявшей на войне всех сыновей и мужа, или голодных под Сталинградом солдат, бросавшихся под пули за мешками с провизией, которые сбрасывали немецкие самолеты для своих. После подобных рассказов известное «Можем повторить!» выглядит весьма кощунственно. И вообще, сегодняшнее распространенное умиление малышами, которые в военной форме распевают «Вставай, страна огромная», представляется мне опасным процессом милитаризации сознания.
«Постановление 1944 года, принятое после того, как войска Германского вермахта были вытеснены с территории Советского Союза, возвращало Татарскую Республику в жесткие идеологические рамки»
«СИСТЕМА ВСЕ-ТАКИ НЕ СУМЕЛА ЛИШИТЬ РАЗВИТИЯ ГУМАНИТАРНУЮ НАУКУ И КУЛЬТУРУ ТАТАР»
— Касаясь времен Великой Отечественной войны, давайте вспомним знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в татарской партийной организации», принятое в августе 1944 года. Историки оценивают его как документ, который сыграл ключевую (и негативную) роль в развитии татарской культуры в послевоенные десятилетия.
— Именно. И мне представляется, что этот подход носит несколько упрощенческий характер. Конечно, постановление 1944 года, принятое после того, как войска Германского вермахта вытеснили с территории Советского Союза, возвращало Татарскую Республику в жесткие идеологические рамки. К этому времени исход войны был предрешен и те послабления, которые приняли в годы войны в области культуры для того, чтобы поднять дух народа, отменили. Отныне Татарскому обкому ВКП(б) предписывалось отслеживать националистические происки в деятельности татарской творческой интеллигенции.
Что и было сделано, вслед за постановлением ЦК ВКП(б) приняли череду директив и резолюций республиканского уровня, в которых обозначались официальные догмы, в рамках которых разрешалась деятельность научной и творческой интеллигенции. Историкам, литераторам, языковедам предписывалось связывать все позитивное в истории страны, в том числе и татар, с прогрессивной ролью русского народа и Российского государства. Позитивная оценка независимых татарских государств — Золотой Орды, Казанского ханства — запрещалась. По идеологическим соображениям, к примеру, было запрещено к показу около 20 театральных спектаклей, среди которых оказалась мелодрама Салиха Сайдашева «Наемщик».
То есть можно сказать, с одной стороны, постановление работало. И тем не менее его тормозящее влияние на гуманитарную науку в постсоветской исторической литературе в Татарстане, на мой взгляд, преувеличено. Как бы строго ни требовала бюрократическая система, она все-таки не сумела лишить развития гуманитарную науку и культуру татар. В послевоенные десятилетия в хорошей творческой форме были еще те гуманитарии, чей менталитет сформировался в дореволюционную эпоху в стенах медресе, до господства тоталитарного единомыслия. Немало имелось тех, кто не стремился уподобляться «первым ученикам» из фильма Марка Захарова «Убить дракона», оправдывавшим свою беспринципную сервильность всесильностью драконовской системы: «Что я мог сделать? Меня еще в молодости завербовали. Нас так учили!»
— Какие самые яркие примеры можете привести?
— Ярким примером принципиальной позиции личности, не желавшей стать «первым учеником» в системе, которая сегодня именуется поздним сталинизмом, является Магомед Гарифович Сафаргалиев, который в 1951 году (а это разгар эпохи позднего сталинизма) в одном из ведущих исторических журналов «Вопросы истории» опубликовал статью с критикой готовившейся к публикации коллективной монографии «История Татарской АССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции». В ней он выражал свое принципиальное несогласие с отрицанием роли золотоордынского компонента в формировании татарского этноса. Вслед за этой статьей в «Вопросах истории» в качестве дискуссии появилась на такую же тему статья Хайри Гимади. И данная дискуссия в определенной мере служит аргументом в пользу того, что идеологические запреты, выраженные в том самом постановлении, даже придали некий энергетический импульс интеллектуальному дискурсу, породив два основных направления в трактовке золотоордынского феномена в этногенезе татар.
Еще большее место в исследовательском поле золотоордынский компонент получил на этапе разоблачения культа личности Сталина, то есть примерно через 10 лет после принятия постановления, что никак не подкрепляет постулата о замораживании темы Золотой Орды на многие десятилетия. О реабилитации темы Золотой Орды громогласно заявил археолог Смирнов на проходившей в 1956-м в Казани конференции по археологии. В 1960 году уже упомянутый Сафаргалиев издал труд «Распад Золотой Орды», который к тому же нашел и официальное признание: был отмечен орденом «Знак почета». Видный татарский историк Миркасым Абдулахатович Усманов также много и продуктивно работал над изучением документов по истории Золотой Орды.
«Реальные подвижки по поднятию престижа татарской культуры начались при руководстве Семена Денисовича Игнатьева, роль которого вы справедливо связали с периодом национального ренессанса в Татарской АССР»
«ИГНАТЬЕВ ПО-НАСТОЯЩЕМУ БЫЛ ВСТРЕВОЖЕН СОСТОЯНИЕМ ПОЛОЖЕНИЯ ТАТАРСКОГО ЯЗЫКА»
— Но это уже была недолгая по времени эпоха национального ренессанса, которую связывают с именем руководившего республикой Семена Игнатьева.
— Как известно, хрущевский период в истории советской культуры, да и политической системы, ассоциируется с понятием «оттепель». В Татарской Республике она тоже начала проявляться практически сразу после смерти Сталина. В 1954 году группа татарской интеллигенции отправила письмо в Академию наук СССР о том, что Татарская АССР должна быть преобразована в Татарскую ССР. Отдельные представители татарской интеллигенции стали публично высказываться о необходимости повышения административно-политического статуса республики. Об этом, к примеру, говорил на одном из собраний партийно-хозяйственного актива в Казани писатель Гази Кашшаф.
— В своей книге «Татарстан в период постсталинизма» вы приводите несколько примеров обращения с письмами подобного содержания из Казани в Москву.
— Да, в республиканских и федеральных архивах мною было обнаружено несколько ярких обращений в различные официальные инстанции известных деятелей татарской культуры. Настойчивым являлся в этом отношении писатель Нурихан Фаттах, который после нескольких обращений в Татарский обком компартии, где их признали ошибочными, направил письма Хрущеву, заместителю председателя совета министров СССР Булганину, видному государственному деятелю Ворошилову с требованием реорганизации Татарской автономной республики в союзную. В своей книге я привожу и ряд других писем.
Среди довольно богатого эпистолярного наследия, писем во власть выделяется обстоятельное письмо Шайхи Маннура в адрес Хрущева. Впервые опубликованное мною в журнале «Эхо веков», оно привлекло внимание других периодических изданий, которые повторили у себя его публикацию. Это талантливо написанный настоящий памфлет о второсортности автономного статуса республики, катастрофическом сужении сферы применения татарского языка, об упадке в татарском искусстве, стремительном уменьшении количества татарских школ, несоответствии развития жизнесферы населения республики ее экономическому вкладу в развитие государственной экономики.
— Значит, в период оттепели решающую роль в демократизации культуры сыграла все-таки татарская общественность?
— Безусловно, но реальные подвижки по поднятию престижа татарской культуры начались при руководстве Семена Денисовича Игнатьева, роль которого вы справедливо связали с периодом национального ренессанса в Татарской АССР. В 1957 году Игнатьев возглавил Татарский обком компартии. С самого начала в своей деятельности он стал тесно взаимодействовать с татарской интеллигенцией, которая, как я уже сказала, активно выступала с различными политическими и культурными инициативами. Наибольшую тревогу татарской интеллигенции вызывало сужение сферы применения татарского языка в городской социальной среде. Осенью 1957-го после очередной встречи с татарской общественностью первый секретарь Игнатьев дал указания скрупулезно собрать информацию о языковой ситуации в республике всем причастным к ней министерствам и ведомствам. После ее получения Игнатьев по-настоящему был встревожен состоянием положения татарского языка, татарской школы и сообщил об этом в ЦК компартии.
— И какая реакция была из центра?
— Оттуда прислали комиссию ЦК КПСС во главе с заместителем заведующего отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС Василием Никитичем Дербиновым. Она работала примерно полтора месяца в районах республики (в марте – апреле 1958 года) и провела комплексное изучение языковой ситуации в республике. С результатами этой проверки Дербинов выступил на заседании бюро обкома КПСС 28 апреля 1958-го. Обстоятельный доклад московского чиновника лег в основу постановления майского (1958) пленума Татарского обкома КПСС, принявшего ряд серьезных мер по исправлению языковой ситуации в республике.
Вслед за Дербиновым с пространной эмоциональной речью выступил Игнатьев. Эта речь, подкупающая своей искренностью, со всей очевидностью свидетельствует о решающей роли Игнатьева в организации майского пленума. С горестным удивлением он отметил, что впервые за все время работы в национальных республиках встретился с таким неуважением к родному языку, плохой работой по его развитию. Он очень нелицеприятно говорил о местных руководителях, татарской интеллигенции, которые отдают своих детей в русские школы: «Как вы можете, смеете со своим народом говорить, если вы своих детей отдаете в русские школы?» Он подчеркивал чудовищность ситуации, при которой мать-татарка, новоиспеченная горожанка, не понимала своего ребенка, поскольку мыслила и говорила на родном языке, но ребенка вынуждена была отдать в городе в русский детский сад. Под названием «Почему же боятся своего родного языка» (цитата из Игнатьева) эта речь полностью опубликована мною в журнале «Эхо веков».
После майского пленума были предприняты попытки поднятия не только престижа национальной школы, но и в целом татарской культуры. В 1957 году прошла декада татарской культуры в Москве, которая привлекла очень большое внимание и вызвала величайший неподдельный интерес со стороны московской публики. Потом были и другие фестивали — в Башкирии, Казахстане, Узбекистане, заметно активизировались культурные обмены. В республике создали терминологическую комиссию по возвращению в татарский язык некоторых незаслуженно утраченных арабизмов и фарсизмов и замененных русизмами. В 1958 году была учреждена премия имени Тукая, присуждавшаяся за особые успехи, достигнутые в области татарской культуры.
— Вам не кажется, что об Игнатьеве сейчас мы незаслуженно редко вспоминаем?
— Я считаю, что его имя давно пора дать одной из улиц в городе Казани. Тем более что при нем не только наблюдался национально-культурный подъем в республике, но и осуществлялись весьма динамичные процессы по развитию экономики. Интенсивно развивалась нефтяная промышленность, был заложен флагман химической индустрии — «Казаньоргсинтез», при нем произошли реальные подвижки в развитии сельского хозяйства. В отличие от страны в целом, где благоприятные перемены в сельскохозяйственной отрасли наметились с приходом к власти Хрущева уже 1953 году, в республике даже в 1956-м не был достигнут довоенный уровень развития сельского хозяйства. И только в 1957 году сельскому хозяйству республики выделили существенную материальную помощь и положение стало налаживаться.
«В 1960 году к власти в республике пришел Табеев Фикрят Ахметзянович (второй слева), который очень много сделал для индустриализации республики. При нем появился новый территориально-промышленный комплекс»
«БЫЛА ОПУБЛИКОВАНА СТАТЬЯ «ОБ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОМ ВОСПИТАНИИ ТРУДЯЩИХСЯ»
— После ухода с поста первого секретаря Игнатьева тенденции в развитии Татарской АССР поменялись?
— В развитии национальной культуры — да. Можно сказать, что в этом отношении вновь начались заморозки. В 1960 году к власти в республике пришел Табеев Фикрят Ахметзянович, который очень много сделал для индустриализации республики. При нем появился новый территориально-промышленный комплекс. В позднесоветский период истории страны, когда основная ставка в экономическом развитии тогда делалась на Сибирь и Дальний Восток, Камский ТПК был единственным индустриальным конгломератом, который разворачивался в европейской части СССР. И в этом решающая заслуга принадлежала руководству Татарской Республики во главе с Табеевым. В тот период к созданию новых промышленных предприятий проявлялся безоглядный интерес со стороны руководства всех регионов, но Табееву удалось убедить целесообразность строительства КАМАЗа в Татарстане.
Но что касается развития татарской культуры, то свертывание работы по реализации майского (1958) постановления — увы и ах, также связано с именем Табеева. На одном из первых заседаний обкома под руководством Табеева майское постановление 1958 года было признано ошибочным, тогда же в главном идеологическом журнале республики «Коммунист Татарии» опубликовали статью «Об интернациональном воспитании трудящихся», главная мысль которой заключалась в подчеркивании значения русского языка в экономической и культурной жизни республики, а значение татарского языка стало принижаться.
— Поговаривают, что Табеев называл татарский «языком доярок».
— Не могу точно подтвердить это, но во всяком случае в начале 1960-х в русле такого подхода был принят целый ряд мер, направленных против деятельности языковедов, журналистов, боровшихся за чистоту татарского языка, пытавшихся противостоять процессу искусственного обеднения его за счет подмены имевшихся в нем понятий русскими и иностранными терминами. Одним из крупных мероприятий среди них явилось свертывание работы терминологической комиссии. Одобряя поворот официальной линии в развитии татарского языка в сторону сближения наций, известный лингвист Мирфатых Закиев называл заботу о чистоте языка пережитком прошлого и проявлением национальной ограниченности.
— Говорят, что Табеев активно поддерживал и межнациональные браки…
— Об этом мне неизвестно. Но риторика его публичных выступлений была такой, что все интернационалистское, все то, что находилось в русле сближения наций, преподносилось как показатель прогрессивных перемен. В этом смысле как прогрессивное явление интерпретировались и межнациональные браки.
— «Мы все —отатарились“ излишне», — в вашей монографии приводятся такие слова Назиба Жиганова, то есть татарская культурная интеллигенция тоже стала рассматривать национальное, этническое как недостаток, пережиток?
— Это высказывание Жиганова относится еще к периоду позднего сталинизма, к 1953 году. Причина такого высказывания неочевидна. С одной стороны, возможно, положение обязывало, ведь Жиганов являлся ректором Казанской консерватории, председателем союза композиторов. С другой — может быть, это высказывание имело не конъюнктурно политический характер, а было обусловлено желанием модернистского толка, лежащем в сфере чистого искусства, недовольством композитора консервативной приверженностью деятелей национальной культуры деревенскому стилю, в котором часто, так же как в мелодраматизме, бытовизме, обвиняли татарское песенное и театральное искусство.
— То есть Назиб Жиганов выступал не против «татарскости», а против косности?
— Я подчеркиваю, возможно. Вообще-то, в период так называемого брежневского застоя, когда оттепель была свернута в масштабе всей страны, татарская интеллигенция и общественность часто ставили иные, неудобные с точки зрения официоза вопросы. Документальное отображение эпохи богато многочисленными письмами, где выражалось недовольство неудовлетворительным отображением этничности на телевидении, радио, отсутствием татарского кино и т. п. В среде татарской интеллигенции возникали неформальные группы, где ставились и смело обсуждались вопросы отставания татарской культуры, тревожные тенденции в развитии татарского языка.
При каждом обнадеживающем повороте в политической жизни страны поднимался и вопрос политического статуса республики. Так, во время прихода к власти Леонида Ильича Брежнева попытку обратиться к нему с вопросом повышения статуса республики до союзного с письмом предпринял Амирхан Еники. Предварительно он решил посоветоваться на эту тему с Салихом Батыевым, нашим татарским Микояном. Это Еники описывает в своей книге «Перед закатом», рассказывает, как Батыев посмеялся над его наивным поступком.
В связи с принятием Конституции СССР (1977), РСФСР и ТАССР (1978) в официальные органы шли письма от татар, и не только, из Татарской автономии о необходимости повышения статуса республики. Наиболее известным, обстоятельным из них является письмо участника войны, коммуниста Гайнуллы Яфаева. Это письмо, написанное от руки четким каллиграфическим почерком, хранится в Музее истории государственности Татарстана.
«В классе при изучении темы «Татаро-монгольское иго» испытывала настоящие муки от ощущения собственной причастности «ко злу, которое сотни лет висело над родной страной»
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ПО ФОРМЕ И СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ПО СОДЕРЖАНИЮ»
— Когда татарская интеллигенция выдвигала подобные идеи, то не боялась обвинений в национализме? К примеру, тот же описываемый в вашей книге Нурихан Фаттах, который призывал создавать отдельно русские и татарские группы в детских садах, не боялся «получить по башке»?
— Время боязни «получить по башке» все-таки прошло с репрессиями. Начиная с середины 1950-х наступило вегетарианское, так сказать, время. Это хорошо иллюстрируется на примере деятельности так называемой националистической группы, в которую входил будущий писатель, а тогда аппаратчик завода «Оргсинтез» Тауфик Айди, а также инженеры КОМЗа Мухаметзянов, Зайнуллин, Хасибуллин, о которых тоже написано в моей книге. В августе 1964-го в КГБ при совете министров ТАССР за группой была установлена слежка. Согласно сохранившимся в архиве отчетам-донесениям, основная деятельность группы состояла в написании и отправлении как анонимно, так и от имени группы лиц писем – обращений в партийно-государственные органы об угнетении татарского народа. В выступлениях молодые татарские неформалы на литературных вечерах говорили об отставании татарской культуры от культур союзных среднеазиатских республик. Говорили в общем-то свободно, не таясь. В апреле – июне 1965 года члены группы поодиночке приглашались на профилактические беседы сначала в райком ВЛКСМ, где они продолжали отстаивать собственную позицию, тревожась об отставании татарской культуры от культуры среднеазиатских народов, говорили о необходимости создания условий для получения высшего образования на татарском языке.
Затем были проведены и профилактические беседы на печально знаменитом «Черном озере» (в КГБ), где они также продолжали настаивать на собственной позиции, говоря об упадке татарского образования, отсутствии татарской газеты на КОМЗе. Беседа в КГБ закончилась предупреждением Мухаметзянова и Зайнуллина о том, что если они не осознают свои «ошибки», то в отношении них будут применены иные действия. Однако и после профилактической беседы в КГБ Айдельдинов, Зайнуллин, Мухаметзянов, отказавшись от публичных выступлений перед населением, продолжали совершать поездки в другие области в качестве распространителей татарских газет и журналов. Судя по докладной, неформальная группа прекратила свою активную деятельность лишь в конце 1966 – начале 1967 года.
Данный пример говорит о том, что времена репрессий уже прошли. Это был период модернизации советского строя, а не расчистки пространства для его утверждения от конструкций предшествовавшей модели развития общества. Режим победил, и ему не нужно было уже прибегать к одиозным формам расправы с его оппонентами. К 1960-м, как метко выразилась Валерия Новодворская в книге «Над пропастью во лжи», «саблезубая большевистская кисонька наелась, и больше в нее не лезло».
— Может быть, татарским деятелям в данном смысле везло, потому что это национальное не имело большого распространения, ограничиваясь татароязычной аудиторией?
— Да, пожалуй, фактор камерности имел определенное значение в плане попустительства со стороны идеологических органов. Деятельность татарских ученых-гуманитариев была, так сказать, капсулирована, не имела широкого публичного выхода. Она осуществлялась, как правило, только в узкоспециализированной среде научных конференций и сборников статей, по сути дела, являясь отдушиной лишь для самих ученых и аргументом для декларирования торжества советской культуры, которая характеризовалась тогда как национальная по форме и социалистическая по содержанию. Существуя в капсулированном пространстве, татарская гуманитарная мысль, скажем, по истории Золотой Орды, почти не имела связи с просвещением и образованием широких народных масс. Для них по всей стране миллионами тиражировались московские учебники, в которых средневековая история татар представала как зловещее иго, абсолютное зло.
В данной связи я, как человек, чье детство прошло в Брянской области, могу сказать, как это формировало комплекс неполноценности. В классе, где я была единственной татаркой, при изучении темы «Татаро-монгольское иго» испытывала настоящие муки от ощущения собственной причастности «ко злу, которое сотни лет висело над родной страной».
«В период становления института статус, известность и популярность Хакимова давали существенные преференции, позволяли устанавливать широкие международные и российские связи»
«ТЫ ИСТОРИК И ОБЯЗАН УМЕТЬ ПИСАТЬ НА ВСЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ»
— Как вы отнеслись к последним изменениям в руководстве Института им. Марджани?
— Как говорится, перемены всегда порождают новые надежды на лучшее. У меня эти надежды связаны с углублением уклона в сторону развития фундаментальности, академизма исторической науки.
При этом у меня нет никакого желания противопоставлять Рафаэля Сибгатовича Хакимова и Радика Римовича Салихова. Вообще говоря об институте истории при руководстве Рафаэля Сибгатовича, мне представляется, что было как бы два периода: ранний Хакимов, когда он совмещал руководство институтом со своей основной деятельностью в аппарате президента РТ. В этой связи хочу, кстати, отметить, его гражданский, без преувеличения исторический, в масштабе республики поступок в виде публикации в 1994 году в республиканских газетах статьи «Год упущенных возможностей», где он честно, критически проанализировал деятельность республиканских властей в период подготовки Договора о разграничении полномочий между РФ и РТ. Тогда, правда, института истории еще не было.
В период становления института статус, известность и популярность Хакимова давали существенные преференции, позволяли устанавливать широкие международные и российские связи. Стиль работы Хакимова на посту директора строился на уважительном доверии к своим заместителям: опытному Фариту Мирзовичу Султанову, который обеспечивал слаженную организационную работу всех обслуживающих структур, и инициативному Рамилю Равильевичу Хайрутдинову, который сумел организовать успешную работу аспирантуры и диссертационный совет. В первые годы работы в институте царила демократичная атмосфера, в которой, на мой взгляд, только и возможна плодотворная, успешная научная деятельность. Большую мобилизующую роль в научном творчестве играли методологические семинары, которыми руководил Дамир Мавлявиевич Исхаков. Это были настоящие горячие дебаты с яркими выступлениями.
На втором этапе, когда Рафаэль Сибгатович полностью сосредоточился на работе в институте истории, он предпринял кардинальные шаги по его реструктуризации, сделав уклон на прикладные аспекты. В институте появились новые отделы, самым крупным среди которых стал отдел по изучению населенных пунктов. Был сделан упор на деятельность института по популяризации исторических знаний. На мой взгляд, для академического института это несколько расточительно. Я считаю, академические институты должны работать как основные очаги по добыче новых знаний, разрабатывать фундаментальные направления и готовить высокопрофессиональных специалистов по определенному направлению. Нельзя требовать универсализма от ученых как с точки зрения контента научных текстов, так и формы их деятельности.
Фундаментальная наука требует кропотливой работы с источниками, тщательного изучения историографии. И, когда от ученых начинают требовать работать на потоке сотрудничества со СМИ, официальными структурами, создания популярных работ на любую историческую тему, потому что «ты историк и обязан уметь писать на все исторические темы», это неизбежно происходит за счет снижения фундаментальности научных исследований.
— Каких конкретно изменений в работе института вы ждете?
— В этой связи мне импонирует высказывание Радика Римовича в одном из последних интервью в вашей газете о том, что публичность для ученого историка — не самое главное качество в его работе. Я надеюсь, что собственно исследовательское направление в деятельности коллектива института истории при новом руководителе усилится. Думаю, что все-таки при новом руководителе в институте найдут решение для создания аспирантуры, без которой перспективы его весьма расплывчаты, выработка научной политики эфемерна. Специалистов по многим проблемам не хватает. На примере истории советского периода могу сказать, что у нас работают всего 2,5 человека. Отсюда глубина изученности некоторых проблем не изменилась с советских времен. Например, по истории развития промышленности, индустриализации в институте последним специалистом была Клара Абдулхаковна Назипова, которой уже 10 лет с нами нет. Непревзойденной по степени анализа остается книга по мусульманским военным формированиям Ильдуса Габдулхаковича Гиззатуллина, написанная им еще в 1980-е. И этот ряд можно еще долго продолжать.
Думаю, что ученый совет института при разработке научной стратегии должен обратить самое серьезное внимание на источниковедение советского периода. У этого хронологического отрезка такая специфика. Сегодня участники, свидетели многих событий живы. Они могут служить информантами для составления банка исторических данных, ценность которого особенно понятна, если иметь в виду, что советская эпоха во многом была периодом телефонного права, очковтирательства и это наложило свой отпечаток на документы официальных органов.
— Как вы относитесь к тому, что казанские историки постоянно, в том числе и на страницах СМИ, ругаются между собой? Это нормально, живая полемика или дело в амбициях ваших коллег?
— И то и другое. Для историков дебаты, споры, иногда весьма ожесточенные, — привычный стиль при обсуждении монографий, диссертаций, докладов. Иногда даже и с нарушением каких-то этических норм, но в открытой форме научного дискурса при непосредственном общении атмосфера все же не отдает той клоакой, которую формируют многие анонимные комментарии в виртуальном пространстве. Лично мое отношение к тому, что вы называете «историки ругаются между собой» развивалось от сильного любопытства до брезгливого пренебрежения. Между этим часто хотелось анониму крикнуть: «Неужели вам перед собой не стыдно и не обидно тратить энергию, продуцируя такие низменные качества, как зависть, злорадство и прочее?»
А вообще, в комментариях по исторической тематике часто участвуют, мне кажется, люди, считающие, что история — это не наука, что ею могут заниматься все. Отсюда и курьезные уроки дилетантов, готовых поучить уму-разуму историков-профессионалов. Мне с таким подходом приходилось сталкиваться, особенно при написании учебников.
Альфия Габдульнуровна Галлямова — ведущий научный сотрудник Института истории им. Марджани АН РТ.
Доктор исторических наук, заслуженный деятель наук РТ.
Автор монографий по истории Татарской АССР 1945–1985 годов, около 300 работ по социально-экономической и общественно-культурной истории ТАССР советского периода, истории татарского крестьянства и национальной интеллигенции, краеведению, истории Альметьевского района, более десятка учебных пособий по истории Татарстана и татарского народа.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 114
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.