Михаил Дмитриев: «Впереди нас ждут очень мрачные времена, и это не преувеличение»

Михаил Дмитриев: «Все пойдет в сторону нормального послекризисного восстановления мировой экономики» Фото: «БИЗНЕС Online»

«САМОЕ ЛУЧШЕЕ — ЭТО МЕДЛЕННЫЕ ТЕМПЫ РОСТА, НО НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ УСКОРЕНИЕ»

— Михаил Эгонович, в одном из интервью весной 2020-го вы говорили, что нынешний кризис больше всего напоминает ситуацию 1998 года. Сейчас вы считаете так же?

— По-прежнему все указывает на то, что этот кризис может закончиться довольно быстро. Действительно, к концу 2020 года большинство развитых стран, а также и Россия и Китай получили готовые к массовому применению вакцины. Это не только снижает риски появления третьей волны коронавируса весной, но и сильно успокаивает всех участников экономической деятельности. Потому подобное поможет стабилизировать финансовые рынки, повысить уверенность бизнеса в потенциальном росте спроса. А это значит, что оживится инвестиционная активность, станет уменьшаться безработица. В общем, все пойдет в сторону нормального послекризисного восстановления мировой экономики. Разумеется, все это будет возможно при условии, что не распространятся новые штаммы коронавируса, против которых существующие вакцины окажутся неэффективны, как это часто случается с вирусом гриппа. Но пока вероятность такого развития событий вирусологи оценивают не слишком высоко.

Еще очень важно, что у такого восстановления есть очевидный мотор — Китай и другие страны Азии. Многие из них чувствуют себя неплохо, а китайская экономика, по некоторым оценкам, не просто уже восстановилась, не только превысила докризисный уровень выпуска, но и даже по темпам роста и траектории развития превзошла ту траекторию экономического роста, которая могла бы быть, если бы пандемия не случилась. Китайская экономика отскочила невероятно. А поскольку ее вес в мировой экономике колоссален, приближается к уровню 15–25 процентов (смотря как считать: по текущему курсу или по паритету покупательной способности), то Китай может дать до двух третей экономического роста всей мировой экономике. И он вытягивает мир. А это создает дополнительную положительную динамику спроса. Кроме того, стремительный отскок экономики Китая после завершения острой фазы пандемии в данной стране показывает, что и в других восстановление экономики после вакцинации тоже может пойти очень быстрыми темпами.

Это важно и для России, потому что Китай становится ведущим потребителем углеводородов, прежде всего ведущим импортером нефти. Россия оказывается крупнейшим экспортером нефти в Китай. Так что для нашей страны такая ситуация на коротком промежутке благоприятна. В целом это указывает на то, что и в России 2021-й будет годом быстрого отскока. В данном плане все похоже на 1998-й.

— Но отличия есть?

— Во всех других отношениях эти два периода имеют мало общего. Я бы сказал, они имеют мало общего прежде всего с точки зрения среднесрочных и долгосрочных перспектив. 1998-й был последним годом затяжного кризиса российской экономики. Уже в 1999-м начался ошеломляющий рост, которого Россия не знала за всю свою тысячелетнюю историю. Он продолжался почти 10 лет, до 2008 года. Это было беспрецедентно, особенно для доходов населения: они выросли в 2,5 раза, а зарплаты — в 3 раза. Сейчас все с точностью до наоборот. Отскок российской экономики и выход на траекторию устойчивого экономического роста нам не светит. Мировые рынки после этого кризиса будут устроены строго противоположно. Тогда благодаря взрывному росту экономики Китая резко поднялся мировой спрос на главные статьи российского экспорта, и это двигало нашу экономику, обеспечивая повышение покупательной способности рубля по отношению к импорту и стремительный подъем уровня жизни в нулевые годы. Сейчас все наоборот: многие эксперты считают, что, поскольку пандемия ускорила развитие альтернативной энергетики и электромобилей, которые делают нефть менее востребованной и конкурентоспособной, пик мирового потребления нефти мир прошел в 2019 году. Это значит, что даже быстрое восстановление мировой экономики уже не даст такого увеличения цен на нефть, которое ждало российскую экономику в нулевые годы. Более того, к середине этого десятилетия будут накапливаться дополнительные риски для рынка углеводородов, потому что мы видим, как в пандемию многие крупные страны – потребители энергии принимают все более жесткие программы минимизации углеродных выбросов. На нулевые углеродные эмиссии Япония обязалась перейти к 2050 году. Значит, уже сейчас она ускорит траекторию сокращения углеродных выбросов. А Китай — к 2060-му. США при Байдене вернутся в парижское соглашение по климату. Только что заявила о резком ужесточении своей политики и Австралия. А она, между прочим, один из крупнейших мировых экспортеров угля, потребление которого в мире тоже начнет сокращаться.

Короче говоря, для российской экономики все это плохие сигналы. Если сейчас мы можем говорить, что наши экспортные рынки типа нефти и газа восстановятся, но не очень сильно, то со второй половины этого десятилетия они способны начать обваливаться. С углем подобное, скорее всего, случится еще раньше. Плохие сценарии для России, когда к 2030 году мировое потребление нефти упадет примерно на 30 процентов, а цена на нефть тогда окажется на уровне 25 долларов за баррель, потому что месторождений с такой себестоимостью будет достаточно, чтобы обеспечить 70 процентов нынешнего потребления нефти. Экономика России к такому повороту событий совершенно не готова. Именно в данном отношении ситуация сейчас кардинально отличается от 1998 года. Впереди нас ждут очень мрачные времена, и это не преувеличение. Самое лучшее — медленные темпы роста, но ни в коем случае не ускорение.

— Людей волнует прежде всего их личная экономика.

— Еще одно кардинальное различие периода после 1998 года и предстоящей нам среднесрочной и долгосрочной перспективы касается доходов населения. В нулевые годы Россия вступила с сильно девальвированным рублем, который стоил очень дешево по отношению к доллару и другим конвертируемым валютам. Поскольку с точки зрения потребительского импорта Россия и в 1990-е, и в последующие годы сильно зависела от других стран, прежде всего от импорта товаров широкого потребления из Китая и Европы, то население вступило в нулевые с очень низким уровнем жизни. Покупательная способность рубля в пересчете на доллары была ничтожной. Импортировали дешевые одежду, обувь, электронику, товары для дома, продукты питания и подержанные авто. Уже к 2008 году реальный эффективный курс рубля увеличился почти в 3 раза. Грубо говоря, на то же количество рублей с поправкой на внутрироссийскую инфляцию получалось купить почти в 3 раза больше товаров, импортируемых за доллары, чем в конце 1990-х. Это привело к тому, что импорт стал дешевым и доступным, а уровень жизни из-за этого невероятно подскочил. Зарплаты поднялись в 3 раза в реальном выражении, а доходы — в 2,5 раза. Если бы не это движение курса рубля, то ничего подобного не произошло бы. Все это случилось благодаря взрывному росту экспорта РФ, который улучшил наш платежный баланс и позволил рублю повышать покупательную способность по отношению к потребительскому импорту.

Сейчас нас ждет обратный процесс. Строго говоря, после короткого восстановительного периода, который последует за завершением пандемии, доходы России от экспорта углеводородного сырья (50 процентов нашего экспорта сейчас приходится на нефть и газ) в лучшем случае не будут расти до 2030 года, а в худшем станут сжиматься, особенно это касается нефти и угля. Соответственно, и стоимость нашего экспорта в процентах к нашему ВВП начнет стагнировать или снижаться. Даже в этот кризис заметно, что произошло: положительное сальдо нашего платежного баланса в 2019 году составляло 4 процента ВВП, а в 2020-м — около 2 процентов. Это привело к сравнительно умеренной по меркам предыдущих кризисов девальвации рубля только по одной причине — сократились многие статьи импорта России, особенно услуг: туристическая отрасль и транспорт пострадали наиболее сильно. Благодаря этому Россия как нетто – импортер услуг резко уменьшила расходы на их покупку. Это и поддерживало рубль. Дальше, когда данные виды деятельности начнут восстанавливаться и россияне снова смогут ездить за рубеж, это вызовет дополнительное давление на рубль, когда экспортной выручки станет не хватать для всех таких расходов. Это приведет к постепенной девальвации рубля, в том числе к сокращению его реального эффективного курса. Следовательно, будет снижаться и покупательная способность рубля по отношению к импорту, что начнет препятствовать росту уровня жизни.

Строго говоря, нас в следующие 10 лет ожидает тенденция, обратная нулевым годам. Если в 2000-е росли покупательная способность рубля и уровень жизни (прежде всего за счет дешевеющего импорта), то в 2020-е покупательная способность рубля будет постепенно снижаться, что станет сильно тормозить импорт потребительских товаров и услуг и сдерживать рост доходов населения.

«Главным драйвером доходов является экспорт, который поддерживает курс рубля и позволяет россиянам потреблять много импортных товаров и услуг» Фото: «БИЗНЕС Online»

«РОССИЯНАМ ОЧЕНЬ ПОВЕЗЕТ, ЕСЛИ К 2030 ГОДУ ИХ ДОХОДЫ БУДУТ СОПОСТАВИМЫ С УРОВНЕМ 2013-ГО»

— Значит, рассчитывать на рост доходов уже не приходится?

— Если честно, я полагаю, россиянам очень повезет, если к 2030 году их доходы будут сопоставимы с уровнем 2013-го (это был исторический максимум). Но это сейчас выглядит все менее вероятным, так как главным драйвером доходов является экспорт, который поддерживает курс рубля и позволяет россиянам потреблять много импортных товаров и услуг. Поскольку долгосрочные перспективы экспорта очень мрачные, то рубль станет шаг за шагом с каждым годом все дешевле по отношению к валютам развитых стран. Значит, потребление импортных товаров снизится, заместить их внутренним производством окажется сложно, поскольку Россия никогда не сможет производить достаточное количество обуви, одежды, электроники, товаров для дома, компонентов для автомобилей и многого другого, без чего люди не способны обходиться. Это значит, что придется экономить. Точно так же придется экономить на выездном туризме, так как он станет для многих не по карману в тех масштабах, как было в предыдущие 10–15 лет.

В этом плане российская ситуация до 2030 года в чем-то напоминает историю мексиканской экономики с конца 1980-х примерно до 2010 года. Мексика пережила в очень похожей форме то, с чем сейчас может столкнуться Россия. Мексика очень приподнялась в 1970–1980-е на фоне роста добычи нефти. Они поправили свою транспортную инфраструктуру, неплохо развивались. Но дальше с нефтью возникли проблемы, Мексика вошла в череду тяжелых кризисов, было даже выражение «текила-кризис» — это конец 1990-х годов, когда в Мексике в очередной раз посыпалась экономика, она фактически объявила дефолт. В 2010-м я как раз ездил в Мексику, где состоялась большая конференция по перспективам развития стран БРИКС, где я рассказывал о России и сравнивал ее с Мексикой. В нулевые годы доходы населения в Мексике оказались близки к уровню начала 1980-х.

На самом деле для России это, может быть, еще не самый плохой вариант, потому что риски на рынке углеводородов в 2020-е годы смещены в сторону обвала рынков, а не роста. Худшие сценарии становятся более вероятными, относительно благополучные — менее возможными. Причем ситуация ухудшается с каждым месяцем. На протяжении всей пандемии прогнозы по поводу тенденций развития углеводородных рынков на перспективу до 2030 года оказывались все более пессимистичными. Мы за ними следим и видим, насколько сейчас меняется представление аналитиков в этой сфере.

— Получается, углеводороды будут пользоваться все меньшим спросом, а альтернативные источники энергии станут все более популярными?

— Да, и это связано не только с тем, что усиливается обеспокоенность всего мира последствиями климатических изменений. Как-то все совпало: и пандемия, и новые климатические рекорды, сопровождающиеся всякими катаклизмами. Дело даже не в этом. На подходе целый ряд технологий, которые связаны с потенциальным уменьшением спроса на первичные ресурсы, прежде всего на углеводородную энергетику. В последние два года произошла революция в производстве батарей для электромобилей: появились новые устройства, которые увеличивают пробег электромобиля до 1,5 миллиона километров. Ранее батарей хватало на 200–300 тысяч километров, тогда как сам автомобиль мог служить гораздо дольше. Это приводило к ухудшению экономических показателей электромобилей по сравнению с двигателями внутреннего сгорания. Сейчас, с такими батареями и уменьшением их стоимости примерно в 7–8 раз, электромобили уже являются более экономичным видом транспорта, чем машины с бензиновым двигателем. Особенно если учесть, что ниже оказываются эксплуатационные расходы, поскольку электромобиль гораздо меньше нуждается в ремонте и сервисном обслуживании. Это ускорит распространение электромобилей и, соответственно, приведет к снижению потребления автомобильного топлива.

В электроэнергетике произошел резкий перелом в стоимости источников альтернативной энергии — как ветра, так и солнца. Они сейчас даже в странах с умеренным климатом оказываются дешевле в расчете на киловатт, чем традиционная генерация на газе и угле. Для таких стран, как Индия, это резко меняет траекторию развития. Там нужно в ближайшей перспективе вводить порядка 100 гигаватт электроэнергии. До недавнего времени они делали ставку на уголь. Но сейчас, например, Индийские железные дороги заявили, что они хотят стать карбоново нейтральными уже к концу десятилетия. Реально они начинают рассматривать перевод станционного хозяйства и части электровозов на аккумуляторные источники энергии и солнечные батареи. Короче говоря, в самых неожиданных местах возникают революционные изменения. В той же Индии, возможно, скоро сократят программу строительства угольных станций, потому что солнечная энергия дешевле и с точки зрения климатических последствий намного предпочтительнее.

Также сейчас на все страны усиливается давление, чтобы они активнее включались в сдерживание климатических изменений. Недавно генсек ООН впервые конкретно указал государства, которые пренебрегают этой проблемой, в их числе оказались Бразилия, Индонезия и Россия. Их уже начинают относить в категорию стран, которые не исполняют свой общегуманитарный долг перед человечеством. Так что на подобные страны скоро станут показывать пальцем, а Индия явно не хочет, чтобы на нее показывали пальцем по данному поводу, и явно будет стараться ограничить потребление бензина и угля.

Подобные новости идут потоком, а прошло всего лишь полгода. Джо Байден, победивший в Америке, естественно, ускорит развитие альтернативной энергетики в США. Только что заявила Великобритания об ужесточении мер по декарбонизации. Короче говоря, это лавина новостей на фоне появления все более доступных технологий. Более того, декарбонизация теперь рассматривается не как источник затрат, а скорее как стимул для развития передовых отраслей. Первым это сделал Китай. Благодаря массовым усилиям его производителей удалось сбить цены и на электромобили и их батареи, и на солнечные батареи, и на ветроэнергетику — все это подешевело. Теперь все это начинает становиться привлекательными отраслями. Любое дальнейшее улучшение экономических показателей данных отраслей ведет к дальнейшей деградации рынков газа, нефти и угля.

Россия по-прежнему ничего другого в больших объемах производить на экспорт не в состоянии. Потому еще до 2030 года все эти события обернутся ухудшением наших экспортных возможностей и, соответственно, динамики доходов.

«Слава богу, мы пока экспортируем зерно для производства продуктов питания — пшеницу, которая используется для выпуска хлебобулочных изделий, макарон» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЗАМЕНИТЬ УГЛЕВОДОРОДЫ ЧЕМ-ТО ДРУГИМ В БЛИЖАЙШИЕ 10 ЛЕТ ФИЗИЧЕСКИ БУДЕТ НЕВОЗМОЖНО»

— А сельскохозяйственная продукция, например наше зерно, не может заменить нефть?

— Дело в том, что с зерном та же история. Там другая технология — прецизионное ферментирование. Темпы удешевления этой технологии превосходят законы Мерфи в электронике. Еще 20 лет назад один килограмм вещества, произведенный с помощью ферментных бактерий, стоил около 1–2 миллионов долларов. Сейчас цена упала до 100 долларов за килограмм, а к 2030 году, как ожидается, снизится до 10 долларов. Реально прецизионное ферментирование — это возможность производить практически любые белковые продукты в компактных устройствах, называемых биореакторами. Туда заправляются элементарные вещества типа сахара и каких-то биологических отходов вроде жмыха, запускаются бактерии, производящие конкретный вид протеина. С помощью таких реакторов можно производить любые белковые продукты питания, более того, они по вкусу, цвету, запаху и консистенции будут неотличимы от натуральных или даже превосходить их, но станут обходиться значительно дешевле. На их производство можно расходовать несравненно меньше энергии, топлива и на порядок меньше биомассы — в 10–15 раз.

Прежде всего, судя по экспертному анализу данного рынка, погибнет мировое производство говядины, потому что корова — самый неэффективный тип производителей протеинов из всех, кого мы сегодня имеем. Только 5 процентов кормов и другой энергии, которая расходуется на выращивание коровы, реально попадает в виде конечного продукта потребителю — молоко и мясо. Причем первым пострадает молочное направление, поскольку молочный протеин легко производить, он используется в составе такой готовой продукции, как белковые батончики для атлетов, молочный шоколад и так далее, где уже сейчас много искусственно произведенных компонентов. Потребители даже не знают, какие белки в составе подобных продуктов используются — полученные из натурального молока или нет, — по качеству они не отличаются. Все это произойдет незаметно для потребителей, но, поскольку себестоимость данной продукции будет ниже, молочное животноводство окажется быстро выбито с рынка по экономическим причинам. Уже сейчас большинство сыров в мире производится с использованием такой технологии. И это только начало. Как только молочное направление подорвется, то ухудшится экономика мясного направления, а к 2030 году уже станет возможным на основе прецизионной ферментации массовое производство любых типов мяса. Стейки, не уступающие тем, что делают из мраморной говядины, будут практически по всем характеристикам неотличимы от оригинала, а стоить станут дешевле.

Если подобные тенденции продлятся, то в ближайшие 10–15 лет, как полагают некоторые аналитики, примерно 70–90 процентов производства говядины в США может исчезнуть, а по площади только кормовые угодья для выпуска такой говядины сравнимы с территорией Германии. Поскольку это одна из развитых отраслей в Америке, там резко снижается потребность в производстве кормов. Данная тенденция охватит и другие страны. Потому перспективы экспорта кормового зерна из России будут очень ограниченными. Слава богу, мы пока экспортируем зерно для производства продуктов питания — пшеницу, которая используется для выпуска хлебобулочных изделий, макарон. Но в любом случае все эти рынки взаимосвязаны. Но поскольку население в мире растет достаточно медленно, основой роста потребления ожидалось как раз фуражное зерно, так как в развивающихся странах опережающими темпами увеличивается потребление животных протеинов. Теперь новые технологии могут перечеркнуть перспективы подъема потребления кормов. Поэтому надежды на то, что экспорт российского сельского хозяйства будет процветать в такой ситуации, становятся тоже все более зыбкими, особенно с учетом того, что мы рассчитывали и на экспорт молочной и мясной продукции в страны Азии. В перспективе это оказывается под вопросом.

Так что новые технологии сошлись в одной точке — они совпали в своем ускоренном развитии с началом форсированной декарбонизации мировой экономики. Это бьет сразу по нескольким рынкам, не только углеводородным, но и по экспорту сельскохозяйственной продукции. В таком плане российская экономика может быть загнана в угол. Не факт, что все эти технологии сработают на 100 процентов, как сейчас ожидают в наиболее радикальном сценарии, но в любом случае они будут развиваться. А их развитие не сулит ничего хорошего российской экономике, поскольку закладывает мину замедленного действия под ее фундамент, которым является экспорт углеводородов и немного сельскохозяйственного сырья.

— Получается, России нечего предложить миру?

— На сегодня да. Теоретически мы крупные экспортеры атомных станций и вооружения, но все-таки в структуре нашего экспорта это небольшая доля по сравнению с углеводородами. Заменить последние чем-то другим в ближайшие 10 лет физически будет невозможно. Это может запустить новый затяжной период структурного шока и болезненной адаптации, типа того, который пережила российская экономика в 1990-е годы. Что бы ни делалось, быстро выкарабкаться из такого кризиса было практически невозможно.

— Звучит пессимистично. Значит, в ближайшее десятилетие России ничего хорошего не светит?

— Самые оптимистические прогнозы — вялый рост, близкий к стагнации. Хорошо окажется, если к 2030 году доходы населения в этом, на мой взгляд, относительно благополучном сценарии достигнут уровня 2013-го. Все остальные варианты выглядят очень мрачно, вплоть до тяжелейшего кризиса, который действительно подорвет основы нашей экономики, базирующейся на углеводородах, и будет иметь очень тяжелые социально-экономические и политические последствия. Это еще не значит, что самый мрачный вариант наиболее вероятен, но исключать его нельзя, он входит в число основных возможных сценариев долгосрочного развития.

— У нас есть еще какое-то время или придется экстренно перестраиваться?

— Адаптироваться к самым тяжелым вариантам развития российская экономика уже не сможет, времени для этого практически не осталось. Подобным надо было активнее заниматься еще в благополучные нулевые годы, но тогда всем хватало растущих доходов от нефти, и стимулов для диверсификации не возникало.

— Есть же у нас пословица: русские долго запрягают, но быстро едут. Не сработает в этот раз?

— Это физически невозможно — вынуть половину российского экспорта и заменить другими источниками. Любая страна при таком раскладе оказалась бы в очень затруднительном положении.

— Тогда не только мы в таком положении окажемся, но и другие производители углеводородов, а также те, кто делает ставку на сельское хозяйство.

— Есть масса прецедентов, когда страны – экспортеры сырья находились в таком положении, они попадали в тяжелейшую ситуацию. Самый классический пример — экономика Аргентины. В начале XX века благодаря буму потребления мяса в Европе, которое импортировали из Аргентины, страна по уровню доходов на душу населения приблизилась к Америке и Европе, оказавшись на втором или на третьем месте в мире. Но в 1920-е годы экспорт мяса сошел на нет, так как Европе все это стало не по карману. Аргентина 30–40 лет подряд переживала период стагнации и снижения доходов. К концу XX века она опустилась в середину списка стран по уровню доходов, в несколько раз отставая от самых богатых государств. Другой пример — Венесуэла, которая у всех на слуху. В конце 1960-х годов эта страна благодаря экспорту нефти и других природных ресурсов почти сравнялась с США по ВВП в расчете на одного занятого, а сейчас данный показатель в 10 с лишним раз ниже, чем в США. Это примеры того, как тяжелые структурные кризисы на сырьевых рынках в сочетании с внутренними социально-политическими проблемами могут десятилетия останавливать успешное развитие стран.

Поэтому надеяться на экономическое чудо в самом плохом сценарии, на мой взгляд, нереалистично. При таком развитии событий надо не уповать на чудо, а думать, как к подобному адаптироваться, как минимизировать ущерб — это, пожалуй, самая разумная стратегия. Но это самый худший сценарий, а есть средний и лучший, которые уже не будут столь драматичны. Но все равно излишнего оптимизма по поводу ближайшего десятилетия испытывать не стоит.

— Но мы сможем жить лучше, чем в 1990-е годы, которые большей частью являлись действительно тяжелыми для России?

— В самом тяжелом варианте возможно очень значительное дополнительное снижение доходов населения. Будет ли это падение в 3 раза? Маловероятно. Но тем не менее на горизонте до 2030 года вероятно и дальнейшее сокращение доходов даже по сравнению с сегодняшним, не самым высоким уровнем, этого нельзя полностью исключить.

Китаю уже давно пора снизить размеры накопления, инвестиций в стране, потому что это усугубляет дисбалансы и заставляет их строить ненужную инфраструктуру и жилье Фото: © He Jinghua / Keystone Press Agency / http://www.globallookpress.com...

«ПОТЕНЦИАЛ ТРАДИЦИОННОГО РОСТА, ОСНОВАННОГО НА УРБАНИЗАЦИИ И ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ, В КИТАЕ ЕЩЕ НЕ ИСЧЕРПАН»

— Вы сказали, что экономика Китая растет даже быстрее, чем прогнозировалось. Как же так получилось, что Китай, где коронавирус официально появился впервые, стал едва ли не самым главным выгодоприобретателем: все падают — он растет?

—  Это связано с двумя особенностями страны. Во-первых, жесткая полувоенная система, где, не считаясь ни с какими нормами и правами человека, способны буквально за несколько часов посадить на карантин целые провинции с населением в десятки миллионов человек. В развитых странах подобное оказалось нереальным, отсюда все вытекающие проблемы для распространения инфекции.

Во-вторых, китайская экономика сейчас находится в той же стадии развития, что и японская в 1970 – начале 1980-х и советская в 1970-е годы. Может быть, все уже подзабыли, что тогда происходило. Но по темпам мировой экономики тогда сильно ударил нефтяной кризис, который привел к скачку цен на нефть и резко ухудшил ситуацию в большинстве развитых стран, особенно подкосил американскую экономику, великобританскую и многих других европейских стран. Но Япония, которая вроде бы тоже нефти сама не добывала и у которой из-за роста цен на нефть тоже ухудшился платежный баланс, прошла тяжелые времена, почти не заметив их. Ее экономика продолжила быстрый подъем. Все это длилось примерно до середины 1980-х и происходило благодаря очень высоким инвестициям, в том числе активному экспорту капитала, что помогало поддерживать и экспорт товаров. В результате в японской экономике накопились настолько глубокие диспропорции, что в конце 1980-х она вошла в полосу глубокого кризиса и стагнации, из которой полностью выбраться не сумела до сих пор.

Скорее всего, в будущем Китай ожидает нечто подобное. Но пока КНР находится в благостном состоянии, когда заканчивается период догоняющего роста, а возможности компенсировать внешние экономические трудности и шоки наращиванием инвестиций, прежде всего за счет государства и кредитной системы, по-прежнему очень велики. Китаю уже давно пора снизить размеры накопления, инвестиций в стране, потому что это усугубляет дисбалансы и заставляет их строить ненужную инфраструктуру и жилье. Но они подсели на эту иглу и не могут остановиться, поскольку только так удается выходить сухими из воды во время глобальных кризисов.

— Лучше бы у нас тогда строили.

— Так же было в Японии, кстати: чуть ли не каждый год увеличивалась длина очередного туннеля, соединяющего острова. Они буквально закапывали деньги в морское дно, строили гигантские мосты и прочую инфраструктуру. Китай сейчас повторяет этот опыт, но в еще бо́льших масштабах. Безусловно, рано или поздно все это закончится. Но благодаря тому, что потенциал традиционного роста, основанного на урбанизации и индустриализации, в Китае еще не полностью исчерпан, они дожимают эти оставшиеся возможности развития. Вот, собственно, и весь секрет китайской экономики.

Советская экономика в 1970-е тоже похвалялась тем, что не было экономического кризиса, наоборот, выиграли за счет роста цен на нефть, начали экспортировать ее в обмен на зерно. Тоже вроде бы все шло благополучно, но кончилось сильным стопором примерно в то же время, что в Японии, то есть в конце 1980-х. Китаю все это еще предстоит впереди, но пока он пребывает в благостном предзакатном периоде старой модели экономического роста.

— Тем не менее, как вы сказали, Китай уже в 2021 году начнет мировую экономику вытягивать.

—  Да, уже в 2020-м бо́льшая часть мирового экономического роста пришлась на данную страну.

«Если будет расти потребление нефти, а оно может приблизиться к уровням 2019 года, это значит, что Россия способна экспортировать больше нефти» Фото: pixabay.com

«ЦЕНЫ НА НЕФТЬ МОГУТ ПОДСКОЧИТЬ И ДО 70 ДОЛЛАРОВ В СРЕДНЕМ ЗА 2021 ГОД»

— Мы говорим с вами о десятилетиях. А верите ли вы ожиданиям Центробанка РФ, согласно которым докризисных уровней мы достигнем к середине 2022 года? Это возможно?

— Вполне. Отскок обратно может быть довольно быстрым, потому что тенденции мирового торможения спроса на углеводороды носят более длительный характер. Это не значит, что нефть перестанут потреблять завтра. Это более медленный, постепенный процесс. Не надо думать, что все произойдет за несколько месяцев или лет. 2021-й, безусловно, окажется годом восстановления мирового спроса. Это значит, что восстановится и транспортная отрасль — главный потребитель жидкого топлива. А для нас самое главное — цены на нефть. Если станет расти потребление нефти, а оно может приблизиться к уровням 2019 года, это значит, что Россия способна экспортировать больше нефти. Поскольку никто мгновенно не пересядет на электромобили, все продолжат ездить на обычных машинах и летать на обычных самолетах, а это сумеет помочь российской экономике. Цены на нефть могут подскочить и до 70 долларов в среднем за 2021-й, а это неплохой сценарий для российской экономики, который поможет ей восстановиться уже в наступающем году.

— Я читала ваш прогноз, который вы давали осенью 2019 года, когда про коронавирус еще никто не говорил. Вы тогда говорили про оптимистичный сценарий для российской экономики в 2020-м — до 3 процентов роста, если не будет каких-то потрясений. Но случился коронавирус, и мы обвалились. В таком случае каков ваш прогноз на 2021 год?

— Я уже осенью 2019-го говорил, что кризисный сценарий для мировой экономики в 2020–2021 году кажется наиболее вероятным, хотя, конечно, не увязывал это с будущей пандемией. Сейчас даже если нефть несильно подрастет (допустим, до 50 долларов за баррель), то, в принципе, российская экономика немного недотянет до восстановления в 2021 году. Экономический рост может быть 3,5 процента за год, а у нас в 2020-м было падение порядка 4–4,5 процента.

— Но это, как я понимаю, если мы все-таки справимся с коронавирусом.

— А это становится все более вероятным, хотя неприятных сюрпризов, способных остановить оживление экономики, исключать нельзя.

— То есть вы верите в вакцины?

— Безусловно, на сегодня нет доказательных оснований считать, что вакцины не сработают, хотя возможные мутации коронавируса могут через какое-то время сделать первое поколение препаратов малоэффективным.

«НА ВОССТАНОВЛЕНИЕ ДОХОДОВ НАСЕЛЕНИЯ НИКАКИХ ШАНСОВ НЕТ»

— В таком случае есть ли шанс в ближайшее время на восстановление доходов населения, которые в последние годы лишь падали?

— А вот на восстановление доходов населения никаких шансов нет, потому что они даже в начале 2020 года были на 7 процентов ниже, чем на пике 2013-го. Доходы населения неуклонно падали под влиянием цепочки кризисов, наиболее серьезное сокращение (на 10 процентов) было в ходе кризиса 2014–2015 годов. С тех пор они так и не восстановились. Если в начале 2020-го оказались на 7 процентов ниже, чем на пике, то сейчас они упали еще сильнее, чем ВВП: по официальным данным, на 5–6 процентов. Поэтому сейчас доходы, видимо, на 12–13 процентов ниже, чем в 2013 году. Но не исключено, что в итоге сокращение окажется глубже, поскольку статистика доходов не полностью учитывает ситуацию в секторах услуг, которые в наибольшей мере пострадали от последствий карантина и падения спроса. Более того, не исключено, что восстановление доходов будет происходить медленнее, чем восстановление экономики в целом, как это случилось и в кризис 2014–2015 годов. После него рост доходов отставал от роста экономики.

Если нас накроет еще один внешнеторговый шок во второй половине 2020-х, связанный с неблагоприятным изменением конъюнктуры мирового рынка углеводородов, то тогда шансов на полное восстановление доходов до 2030 года у нас не будет. На мой взгляд, это очень оптимистический сценарий, если доходы населения вырастут примерно на 15–17 процентов за 10 предстоящих лет. Это позволит нам выйти на пиковые исторические максимумы 2013 года — таких доходов в России ни до, ни после никогда не было. Кстати, уровень доходов 1913 года тоже долгое время продержался как исторический максимум. А потом весь период советской власти экономику СССР сравнивали с 1913-м, а для царской России этот год так и остался самым благополучным за всю ее историю.

— Надеюсь, нам с вами не придется ждать 2113 год, до которого мы вряд ли доживем.

— Кто знает, чудеса медицины пока неизведаны, она настолько быстро развивается.

Возьмите внутренний туризм: Россия только выиграла экономически от его снижения, так как сократился импорт туристических услуг, поэтому улучшился платежный баланс. Фото: «БИЗНЕС Online»

«МЕРЫ РОССИЙСКИХ ВЛАСТЕЙ ПО ПОДДЕРЖКЕ ЭКОНОМИКИ ТОЖЕ ОКАЗАЛИСЬ СОРАЗМЕРНЫМИ»

— Наши власти на протяжении всего 2020 года постоянно подчеркивали, что российская экономика упала не так сильно, как в развитых странах. В чем причина? У нас есть какая-то «фишка», или дело просто в структуре нашей экономики, в основном состоящей из крупных государственных предприятий, которые работали во время карантина?

— Безусловно, ключевым фактором стала структура российской экономики, но не только. Падение у нас происходило по двум причинам. В Америке и Европе предпосылка падения была только одна — их внутренняя пандемия, которая подорвала огромные сегменты сферы услуг, зависящие от очных контактов людей. Там сфера услуг достигает 80 процентов всей экономики. У нас эти сектора по-прежнему небольшие. Возьмите туризм: Россия только выиграла экономически от его снижения, так как сократился импорт туристических услуг, улучшился платежный баланс. Соответственно, данные отрасли, наиболее уязвимые в пандемию, у нас пока сравнительно слабо развиты. Пострадали они не меньше, чем в развитых странах, но благодаря тому, что их вклад в экономику небольшой, соответственно, общая глубина экономического спада была значительно не такой значительной.

Но у нас был второй канал экономического торможения — снижение цен на нефть, — который для Америки и Европы, наоборот, стал стимулом, так как уменьшал издержки экономики. Но российская экономика оказалась менее чувствительна к падению цен на нефть. У нас бюджет, как вы знаете, был сбалансирован на уровне 42,5 доллара за баррель Urals. Среднегодовая цена останется примерно на этом уровне. Соответственно, российская экономика не испытала тяжелых макроэкономических шоков, дефицит бюджета, по сути, не пришлось финансировать инфляционным путем, минфин запросто свои 4 процента ВВП занял на внутреннем рынке. Баланс государственных финансов был достигнут. Инфляция оказалась невысокой — примерно 4,5 процента годовых — это почти в пределах таргета ЦБ. Короче говоря, Россия не испытала макроэкономических потрясений. Даже по глубине девальвации, по ускорению роста цен кризис 2008–2009 годов стал гораздо серьезнее. Потому, в принципе, с таким падением цен на нефть страна справилась довольно успешно. Это тоже является одной из причин того, что спад у нас оказался не таким глубоким, как в большинстве развитых государств.

Надо оговориться, что меры российских властей по поддержке экономики тоже оказались соразмерными. Институт народнохозяйственного прогнозирования в своем недавнем докладе оценил их всего в 2,5 процента ВВП — это значительно меньше, чем в развитых странах. По масштабам бюджетной поддержки в середине года Россия заняла примерно 40-е место в мире — где-то между Бангладеш и Пакистаном, которые не сильно отличились тратами на поддержку экономики. Институт народнохозяйственного прогнозирования оценивает, что данные меры позволили сберечь от 0,7 до 1 процента ВВП, но и это не бог весть какая разница.

— Раньше у нас минфин все время хвастался профицитным бюджетом, но в 2020-м и в следующую трехлетку пошли на дефицитный.

— Они долго сопротивлялись и в первом полугодии уклонялись от нарушения бюджетного правила. Бюджетное правило диктовало гораздо меньший уровень расходов в такой ситуации, по сути, нулевой дефицит при данном соотношении цен. Но уровень госдолга у РФ ничтожный по мировым меркам, Россия попала в пятерку наиболее финансово устойчивых стран по рейтингу The Economist весной 2020 года и обошла подавляющее число стран по показателям устойчивости бюджетно-финансовой системы. Ставки, по которым заимствует минфин, сейчас не намного выше уровня инфляции, поэтому реально ведомство получает такие деньги почти бесплатно, а его будущие доходы станут расти быстрее, чем платежи по долгу. Потому заимствовать сейчас просто архивыгодно. Мы давно говорили, что надо перейти к политике более активных заимствований, в том числе на финансирование инфраструктуры. Минфин наконец это признал, занял 4 процента ВВП. Отметьте, министерство — еще тот орешек! Если вы посмотрите на то, что произошло с нашим ФНБ: заимствования для финансирования дефицита бюджета 4 процента ВВП, а ФНБ вырос на 5 процентов ВВП. По сути, суммарный баланс доходов и расходов расширенного бюджета, включая ФНБ, оказался профицитным на 1 процент ВВП. Так что у нас близкий к рекордному уровень резервов в ФНБ — 12 процентов ВВП. Все вложено в валюту, которая подорожала благодаря девальвации. Минфин сидит на большом мешке с деньгами, чувствуя себя очень уверенно, на случай будущих потрясений.

«Если будет возможность вакцинироваться, лучше это сделать, не откладывая: потенциальные риски, с которыми связана вакцинация, намного ниже, чем риски самой болезни» Фото: «БИЗНЕС Online»

«КАК КАПИТАЛИЗМ ПРИСПОСОБИТСЯ К ЭТОЙ НОВОЙ РЕАЛЬНОСТИ — СЕРЬЕЗНЫЙ ДОЛГОСРОЧНЫЙ ВОПРОС»

— Как, на ваш взгляд, изменится мировая экономика после коронавируса и «коронакризиса»? Какова будет новая реальность?

— На эту тему во всем мире идут интенсивные дебаты. Бытует два термина, которые подчеркивают степень непонимания того, что может случиться. Все оценки даже 2021 года состоят из «известных неизвестных» и «неизвестных неизвестных». Это характеризует уровень того, насколько слабо даже ведущие специалисты по мировой экономике представляют то, что может произойти.

Известные неизвестные — это в основном то, что касается вероятной политики центральных банков и министерств финансов разных стран, которые в 2020 году печатали много денег. Вероятно, в 2021-м им придется такое печатание немного притормозить, потому что только центральные банки стран мира влили в экономику 29 триллионов долларов — это треть мирового ВВП. Бесконечно продолжать подобное невозможно. Конечно, придется и сокращать вливания центральных банков, и тормозить рост их балансов, и в то же время думать, что делать с бюджетными расходами, так как дефициты бюджетов в развитых странах не чета нашему минфину. Госдолг у большинства развитых государств превышает 100 процентов ВВП, а в Японии уже далеко за 200 процентов. Дальше наращивать это опасно. В чем смысл известного неизвестного? Понятно, что придется потихоньку начать тормозить рост балансов центральных банков, бюджетных расходов, надо будет думать, что делать с госдолгом, чтобы предотвратить его дальнейшее наращивание, размышлять, что предпринять с процентными ставками (они сейчас очень низкие). Но как только все эти меры начнут иссякать, непонятно, как поведет себя экономика. Здесь, что бы ни произошло, в любом случае проблема. Экономика, которая выжила в развитых странах в 2020 году, держалась за счет огромных мер господдержки, гораздо бо́льших, чем в России: дешевого кредита, разного рода освобождения от банкротств, так как госструктуры были в состоянии покупать долг даже самых проблемных компаний и тем самым поддерживали их на плаву. Например, сколько состоится банкротств в 2021 году? По данному вопросу сейчас много споров. Есть оценки, что в развитых странах может обанкротиться 10 процентов компаний, которые находятся в мусорной инвестиционной категории, долг которых не считается инвестиционным. Если все это случится, произойдет опять ухудшение ситуации, медленное восстановление занятости, медленный экономический рост. Будет это или нет, никто сказать точно не может, потому что уж больно масштабы всей такой истории непропорционально велики по сравнению с прошлыми аналогами.

Другая проблема — процентные ставки. Например, в Германии они уже отрицательные, в других странах тоже, в Америке, Великобритании близки к нулевым. Как долго это может продлиться? Пока они низкие, правительствам очень легко обслуживать свой долг. Но если их придется повышать, тогда сразу возникнут проблемы у стран типа Италии, которые и сейчас уже с трудом справляются с обслуживанием своего госдолга. Есть надежды на то, что правительствам удалось разместиться в очень длинные долговые бумаги — 10 и более лет. Поэтому потребности в ближайшее время погашать данные бумаги, рефинансировать будут невелики, а они все размещены под очень низкий процент. Но удастся ли дальше размещать долг в такие бумаги, непонятно.

Неизвестное, что будет с процентными ставками, упирается в другое неизвестное, где еще больше споров, — что случится с инфляцией. Денег в экономику вкачали много. Денежная масса в Америке удвоилась и в процентах к ВВП находится на рекордном уровне. Теоретически все это может начать давить на цены. Если так, то центральным банкам придется повышать процентные ставки, а у правительств сразу возникнут проблемы с обслуживанием долга. Это цепочка проблем. Если есть трудности с обслуживанием долга, значит, надо сокращать бюджетные расходы, а это еще одно торможение экономики. Тогда пойдут банкротства, рост безработицы. Короче, еще одна цепочка ухудшающих обстоятельств, которая может замедлить подъем на ближайшие несколько лет. Произойдет это или нет, опять никто толком не знает. Ведущие мировые экономисты сейчас напоминают гадателей на кофейной гуще. Они не знают в точности, что будет, только предполагают.

Также появилась группа неортодоксальных экономистов, которые говорят, что инфляция может сильно ускориться, а мировой экономике просто повезло в последние 20 лет: инфляция была низкой, потому что на мировом рынке труда появились больше миллиарда дополнительно занятых, в основном в государствах не очень богатых по тем временам (Китае, странах Азии, Африки). Они экспортировали товары на мировой рынок, оказались вовлечены в мировую экономику, и это очень сильно поддавливало зарплаты в развитых странах, не позволяя им быстро расти. Поэтому не возникали инфляционные цепочки, которые были характерны для 1970-х годов, когда сильные профсоюзы в промышленности на Западе постоянно требовали повышения зарплаты. Это вело к росту цен, и так они в Америке и Европе до 15 процентов разогнали инфляцию. Сейчас новая теория состоит в том, что благодаря новому притоку рабочей силы в нулевые годы тормозились инфляционные процессы во всем мире, потому что эти рабочие конкурировали с рабочими развитых стран, которым стало трудно требовать повышения зарплаты. Так и происходило на самом деле. Доходы среднего класса в Америке не росли последние 20 лет, в основном богатели богатые, беднели бедные, а средний класс немного беднел. Но сейчас ситуация меняется. Неортодоксальная группа экономистов справедливо указывает, что в Китае демография как раз сломалась, там перестало расти население, сократился приток рабочих в промышленность и в города из сельской местности, вообще остановилось увеличение трудоспособного населения. Потому такого притока рабочей силы, вовлеченной в мировой рынок труда, как в нулевые годы, уже не будет. Раз так, то зарплаты могут начать расти активнее, что вновь запустит инфляционные механизмы. Если подобное случится, то все эти механизмы вынужденного торможения экономики из-за роста процентных ставок могут сработать. Тогда после данного кризиса наступит период стагнации и дополнительных кризисов, которые будут связаны с увеличением процентных ставок и необходимостью ограничивать бюджетные расходы. Короче, тут много следствий, и чем все это закончится, пока никто не понимает.

Но этим экспертам противостоят другие, которых сейчас большинство. Они соглашаются, что приток новых работников в мировую экономику замедляется, но посмотрите, что произошло с рынком труда: чуть ли не половина занятых во многих крупных городах перешла на «удаленку». А это значит, что возник глобальный рынок труда. Вместо того чтобы искать работников по соседству с офисом, компания может нанять лучших специалистов и самых дешевых по всему миру — от Индии до Южной Африки или от Аргентины до Албании. Они могут выбрать там, где зарплаты пониже или цена-качество лучше: вместо того чтобы брать программиста в Калифорнии, наймут более дешевого, но весьма квалифицированного сотрудника из Индии. А у работников гораздо меньше возможностей в такой жесткой конкурентной среде требовать повышения зарплат: если программист из Индии возмутится, то могут нанять специалиста из России, и тогда все проблемы будут у того, что попытается качать права. Никакого глобального профсоюза программистов нет, как вы понимаете, да и офисных работников тоже. Такие глобальные факторы тормозят инфляцию. Какая из тенденций возобладает — это известное неизвестное. Сейчас подобные дебаты только разгораются.

И это еще мы говорим о неясностях, не касаясь темы потепления климата, где как раз огромное количество «неизвестных неизвестных», причем таких, которые работают уже сейчас. Например, частота особо сильных ураганов, которые постоянно подрывают устойчивость американской нефтяной промышленности в Мексиканском заливе и ведут к скачкам цен на нефть и газ. До недавнего времени считалось, что потепление приведет к росту числа сильных тайфунов. Это вроде бы и происходит: несколько лет подряд были рекорды по числу сильных тайфунов. Теперь выясняется, что все не так просто, потому что глобальное потепление ухудшает условия для возникновения тайфунов в районе экватора. Чтобы тайфун возник, нужно, чтобы в определенном направлении двигались ветры в верхнем и нижнем слоях атмосферы. Увеличение температуры океана ведет к тому, что необходимое сочетание направления ветров возникает реже. Поэтому не факт, что будет больше тайфунов. Может оказаться так, что тайфуны станут даже реже появляться. Но уж если возникнет, то случится супертайфун, которому дадут имя. Еще один пример «неизвестного неизвестного»: что произойдет с океанскими течениями? Не начнут ли они менять направления? А ведь если это произойдет, сильно пострадать может экономика целых континентов, как, например, в случае если Гольфстрим перестанет дотягиваться до Северной Европы.

С климатическими изменениями таких неопределенностей на порядок больше, потому что механизмы обратных связей еще менее понятны, чем в экономике, и они тоже начинают внезапно срабатывать и влиять на экономическое развитие. Так что, когда все начинает смешиваться в одну кучу, процесс дальнейшего восстановления и развития мировой экономики становится очень затуманенным, и мы действительно перестаем понимать, что произойдет в ближайшие пару лет.

— Как вы относитесь к тем экспертам, которые предсказывают смерть капитализма?

— Капитализм — очень адаптивная система. Он пережил жуткие времена в 1930-е годы, когда столкнулся практически с гибелью докризисной экономики. Это была такая катастрофа, которой мир ранее не знал. Она привела к росту нацизма, ко Второй мировой войне, краху золотого стандарта, распаду глобальной торговли и другим огромным проблемам, которые переломали всю капиталистическую систему. Тем не менее капитализм это пережил и так адаптировался, что потом довольно долго капиталистическая экономика развивалась очень быстро и успешно, по крайней мере в развитых странах.

Сейчас, скорее всего, адаптации потребуется не меньше, есть масса факторов, которые ломают старые представления о системе. Еще не было такого кризиса, чтобы государства развитых стран, в том числе в капиталистической Америке, налево и направо покупали активы частных бизнесов, накачивали балансы центральных банков и в Европе, и в Америке. По сути, это смыкает европейско-американскую экономику с китайской, где тоже государство является доминирующим игроком во всей антикризисной политике. Потому степень «огосударствления» экономики после кризиса резко возросла. Это реально меняет природу капитализма, так как частные риски становятся общественными в данной ситуации. Возникает ситуация морального риска, когда бизнес поощряется к безответственным авантюрным решениям, потому что за ним стоит государство, которое при случае поможет. Как капитализм приспособится к такой новой реальности — тоже серьезный долгосрочный вопрос.

И на это же накладываются инновационные сдвиги. На фондовом рынке сейчас доминируют цифровые компании — компании с нематериальными активами. Старые основы экономики, Доу-Джонс с его электричеством, автомобилями, сталью и бог весть чем — уже прошлое, второстепенные активы. Характерный пример — альтернативная энергетика. Буквально за несколько месяцев стоимость акций компании NextEra, специализирующейся на солнце- и ветроэнергетике в Америке, превысила капитализацию монстра американской нефтяной энергетики старой эпохи ExxonMobil. У NextEra портфель заказов в период пандемии не только не снижался, а рос как на дрожжах, соответственно, увеличивалась и капитализация. Это пример того, как структурные сдвиги накладываются на растущую неопределенность мировой экономики. Здесь мы тоже до конца не понимаем, что будет происходить с этими новыми отраслями, как они станут регулироваться. Посмотрите на спор вокруг «Фейсбука» и обвинения в монополизации, которые могут привести к непредсказуемым последствиям. Так что в мире возникает много новых тенденций, которые окажутся драйверами адаптации всей мировой капиталистической системы.

Я уже не говорю про рынки труда, которые радикально меняются. Впервые формируется глобальный рынок труда, где каждый не только продает свой труд, но может одновременно быть как работником, так и работодателем. Подобное реально меняет всю ткань капиталистической экономики, и мы не знаем, к чему это в конечном счете приведет. Можно спекулировать сколько угодно на такие темы, но мы видим, что число неизвестных невероятно велико.

— Ваш совет россиянам на 2021 год.

— Обычным гражданам прежде всего не расслабляться и не заболеть. Ковид — это болезнь с большим числом опасных осложнений, в том числе долгосрочных. Потому если не болели, то я бы попросил постараться беречь себя. Если будет возможность вакцинироваться, лучше это сделать, не откладывая: потенциальные риски, с которыми связана вакцинация, намного ниже, чем риски самой болезни. И только после массовой вакцинации сможет начаться новая жизнь после ковида.