Исмагил Гибадуллин: «Впервые узнал о существовании иранских татар совершенно случайно»

В святых шиитских местах Ирана Фото предоставлено Исмагилом Гибадуллиным

«В Татарстане еще и не очень хорошо понимают ту роль, которую сыграл в нашей культуре персидский язык»

— Исмагил, первый вопрос связан с вашим основным направлением научной деятельности — это Иран и иранская культура. В Казани не так много иранистов. И это странно, ведь до революции персидский язык играл огромную роль в жизни образованных татар. Этот язык изучали в медресе, писали на нем научные труды, читали персидские произведения в оригинале. Но сейчас нельзя сказать, что данное направление популярно, в отличие, например, от стран Центральной Азии — бывших советских республик. Как вы сами пришли к этой теме?

— Я родился в Набережных Челнах, в семье историков. Поэтому интерес к истории у меня закладывался с детства. Выбирая будущую профессию, никаких колебаний не испытывал и поступил на исторический факультет Казанского университета, который некогда окончили мои родители. В вузе сначала занимался темой исламизации тюркских кочевых государств, которая была продолжением моего юношеского интереса к древним тюркам и исламу, который я хотел как-то соединить. Но уже с первого курса увлекся персидским языком и иранистикой, со второго курса писал курсовые по Ирану, дипломную защитил по идеологу Исламской революции Мортазе Мотаххари, потом его наследие стало темой моей кандидатской диссертации и первой монографии, которая вышла в Москве в 2015 году. В общем, таким был мой путь в науку.

А знакомство с персидским языком в детстве состоялось через старотатарский. Кое-какие примеры из фарси приводил в своем пособии по изучению арабской графики арабист Джамиль Зайнуллин, и меня тогда еще заворожило очень интересное звучание этих слов. Я видел, что персидские слова встречались в большом количестве в раннем творчестве Тукая, в стихах Дэрдменда, и сам его псевдоним был таким нарочито персидским. Для меня персидский был чем-то экзотичным на фоне арабского и тюркских языков. Мне было понятно, почему арабский так сильно повлиял на татарский, потому что это язык священного писания мусульман, это язык пророка Мухаммада. Мне были понятны тюркские языки, через призму истории тюркских империй, завоеваний, военной славы — меня тогда очень привлекала эта романтика. Но вот персидский язык был чем-то загадочным. Почему он так повлиял на мусульманский мир и на моих предков? Мне захотелось узнать и понять.

Кроме того, еще в школе у нас в домашней библиотеке появились книги о современном Иране. Это была биография Хомейни, написанная российским дипломатом Дмитрием Жуковым, и книга «Ислам, диалог и гражданское общество» Сейед Мохаммада Хатами, занимавшего пост иранского президента. В книге Жукова были интересные фотографии, такой специфический визуальный ряд с седобородым старцем в черном тюрбане, бородачами в камуфляже и с красными повязками на лбу, минареты мечетей на фоне заходящего солнца с какой-то загадочной, почти космической архитектурой. Эти картинки чем-то цепляли, еще больше интриговали меня, потому что было очевидно: Иран очень непохож на другие мусульманские страны, во всяком случае на привычный мне тюрко-мусульманский ареал. Поэтому тема Исламской революции меня очень сильно заинтересовала, и в иранистику я пришел через нее.

И я не очень понимаю, почему иранистика не очень популярна. Точнее, я понимаю, что у этого есть какая-то чисто политическая или экономическая подоплека. Запрос на изучение языков формируется сегодня потребностями рынка. Арабский и турецкий языки популярны, потому что их изучение идет в фарватере развития экономических связей с этими странами. Арабистика развивалась еще и благодаря тесным политическим контактам СССР с арабскими режимами. Для российских мусульман арабский — это еще и язык Корана. Для тюркских народов притягателен еще и турецкий. Но все равно есть экономическая составляющая, которая ориентирует молодых людей на изучение этих языков, дает им перспективы.

С персидским все гораздо сложнее. После 1979 года Иран оказался почти в международной изоляции, под санкциями, на него спустили собак ведущие медиахолдинги западного мира, идет уже четыре десятилетия подряд не прекращающийся процесс травли и демонизации. Поэтому в иранистику часто идут романтики, замотивированные чисто научным интересом или привлеченные обаянием персидской культуры. Я, наверное, именно к таким и отношусь.

В Татарстане еще и не очень хорошо понимают ту роль, которую сыграл в нашей культуре персидский язык. На это есть много разных причин. Дореволюционная мусульманская культура прервалась, наш народ от нее был искусственно оторван в советское время, а современная мусульманская среда сформировалась на постсоветском этапе уже на совершенно новой основе, за счет арабского и турецкого влияния. Персидский оказался где-то на обочине: либо он ассоциируется с совсем уж седой древностью, средневековыми книгами и рукописями, либо с современным Ираном, образ которого буквально изгажен медиапропагандой и стереотипами, которые нам подкидывали «братья» из арабских стран и Турции.

— В вашем резюме указано, что вы в той или иной степени владеете 18 языками? На мой взгляд, как востоковеда, на хорошем уровне можно знать не более двух восточных и двух-трех западных языков.

— Еще со школы я начал учить иностранные языки. Особенно меня интересовали восточные языки. Когда я учился в начальной школе, прабабушка, писавшая только арабскими буквами, научила меня арабской графике. Потом я в третьем классе самостоятельно прочитал учебник Джамиля Зайнуллина по арабскому языку, чуть позже начал читать по-турецки со словарем и уже в старших классах основательно взялся за английский. В общем, в КГУ я пришел уже с хорошей языковой базой и дальше открыл для себя научную библиотеку имени Лобачевского, погрузился с головой в изучение фарси, его диалектов, некоторых других иранских языков вроде пушту. Параллельно продолжал изучать арабский и турецкий. Разумеется, изучал все тюркские языки, живые и мертвые, в основном мусульманского ареала, хотя чувашскую грамматику я тоже не обошел вниманием. Потом в актив добавились урду и отчасти хинди, южнославянские языки — боснийский, сербский, хорватский. В прошлом году на карантине начал изучать курдский, диалект курманджи, и сейчас могу уже на нем читать книги, газеты.

Из мертвых языков сейчас приходится много работать с османским и чагатайским, с которых перевожу в рамках своей научной работы средневековые тексты. Сюда же можно с натяжкой отнести старотатарский. Изучение языков — это моя страсть, единственное занятие, которое никогда не надоедает и дарит неописуемое наслаждение. Переводы с разных языков — это вообще важная часть моей жизни. На данный момент перевел больше 30 книг с фарси, турецкого, английского, арабского, узбекского, старотатарского.

— Какими языками владеете лучше всего?

— Помимо родного татарского и русского, наверное, английским, персидским, турецким, арабским.

Во время встречи ученых ИЯЛИ с иранскими татарами (2010 г.) Фото из архива ИЯЛИ

«Я считаю, что история с афганскими татарами — это такая полуафера»

— Вы неоднократно бывали в Иране, в том числе в составе одной из научных экспедиций ИЯЛИ имени Ибрагимова АН РТ по изучению татар Ирана. На эту тему у вас есть отдельные исследования. Кто они, иранские татары, сколько их? Сохранили ли они родной язык, татарские обычаи? Вообще, можно ли назвать их татарами?

— Впервые узнал о существовании иранских татар совершенно случайно. В 2009–2012 годах работал в иранском генконсульстве в Казани переводчиком. У нас там на стене висела большая и подробная карта Ирана. Однажды проходя мимо, глаз зацепился за надпись «Татар». Я подошел ближе и увидел населенный пункт с таким названием в провинции Голестан — это прикаспийский регион на севере Ирана. После этого я начал искать информацию в интернете и нашел еще несколько населенных пунктов с таким названием в разных частях Ирана, от арабских и курдских районов на юго-западе до Азербайджана на севере. Но бо́льшая часть их была сосредоточена в Голестане и в Хорасане, там больше всего топонимов, связанных с татарами. И это неслучайно, потому что именно в этом регионе проживали так называемые кара-татары, которые там появились во время монгольского нашествия и были связаны с Ильханидами.

Эта группа татар фигурирует в источниках вплоть до XIX века. Они продолжали служить каджарским шахам, были эмирами в приграничных городах и крепостях. Насколько я понимаю, эта группа ассимилировалась персами, перешла на фарси, но сохраняет какие-то тюрко-монгольские черты во внешности. С ними познакомиться мне не удалось, но в Мешхеде мне рассказывали об этих татарах, которые до сих пор живут в районе Торбате-Хейдарие.

Но с другой группой татар, которые живут в Голестане, мне познакомиться удалось. В 2010 году я при первой же возможности во время научной стажировки в Иране поехал в Голестан и посетил город Татар, который увидел на карте. Это еще недавно был поселок Нижний Татар, которому уже после моей поездки присвоили статус города. Вокруг него раскидано еще несколько населенных пунктов с похожими названиями. Тогда местные жители мне рассказали, что в этой местности живет родовая группа в составе туркменского племени йомуд, которые называют себя татарами. Их не очень много. Буквально несколько тысяч человек. Представители данной группы отчетливо осознают свое отдельное от туркменов происхождение. По рассказам их стариков, их предки пришли в эти места из Средней Азии или еще более северных мест. Есть основания полагать, что они могут иметь отношение к Золотой Орде или татарским ханствам. Но в настоящее время они абсолютно ничем не отличаются от окружающего туркменского населения и считают себя его частью.

Что интересно, внутри этой общины есть еще одна небольшая группа, которую сами они называют «ногой-татар» — это потомки казанских татар, проживавших в Хорезме с XVIII–XIX веков и переселившихся в Иран уже в первые годы советской власти вместе с басмачами Джунаид-хана. Их около 30 семей. Среди них есть семья Магфури — это потомки татарских ишанов из села Байряка в Ютазинском районе. Их приглашали на конференции и съезды всемирного конгресса татар.

Тут интересно, что потомки казанских татар, давно позабывшие татарский язык и общавшиеся между собой на хорезмийском диалекте узбекского языка, перебравшись в Иран, решили поселиться именно рядом с теми туркменами, которые называли себя татарами. У туркмен на севере Ирана до сих пор сохраняется четкое родоплеменное деление, и поэтому там эти татары сразу заняли свое место в рамках данной структуры, присоединившись именно к йомудам из родового подразделения «татар». Этот момент нужно изучать. Конечно, рано объявлять их татарами. Скорее речь идет о реликте средневекового татарского этноса в составе туркмен, но сама живучесть этого самоназвания, на мой взгляд, очень показательна. В Иране еще много топонимов с элементом «Татар», и их надо отдельно изучать, ездить по стране. Необходима полноценная экспедиция.

В 2013 году одну такую экспедицию (всего их было две) организовал ИЯЛИ, но у нас было очень мало времени для изучения татар, и мы выбрали только одно направление из нескольких. Вместе с тем поездка получилась по-своему плодотворной. Главное открытие принадлежит сотруднику ИЯЛИ Ильгаму Гумерову, который, несмотря на сжатые сроки — на общение с аксакалами у нас имелось буквально несколько часов — выяснил генеалогическое древо Уразмухаммата Магфури, узнал о том, что их родиной было село Байряка, и даже оперативно нашел информацию о его предке в труде «Тальфик аль-ахбар» дореволюционного татарского историка Мурада Рамзи. То есть семья Магфури знала, что их родиной является Байряка, но не знала, где она находится. Они думали, что их предки были ногайцами, потому что за ними закрепилось название «ногой-татар», но нугаями в Средней Азии называли именно казанских татар. Благодаря Гумерову удалось найти потомка татарских ишанов в Иране.

«Главное открытие принадлежит сотруднику ИЯЛИ Ильгаму Гумерову (сидит в центре),который, несмотря на сжатые сроки – на общение с аксакалами у нас имелось буквально несколько часов – выяснил генеалогическое древо Уразмухаммата Магфури, узнал потом, что их родиной было село Байряка, и даже оперативно нашел информацию о его предке в труде «Тальфик аль-ахбар» дореволюционного татарского историка Мурада Рамзи» Фото из архива ИЯЛИ

— В связи с этим вопрос по «афганским татарам». Они резко активизировались в последнее время. Стали вести активность в социальных сетях, выставлять посты как на татарском, так и на русском языках, добавляться в друзья. Утверждают, что их чуть ли не миллион. Для них организовали курсы татарского языка, планировались другие мероприятия. И вдруг все затихло. Как вы думаете, с чем это было связано?

— Я считаю, что история с афганскими татарами — это такая полуафера. Там действительно живут потомки то ли ильханидских, то ли чагатайских татар. Это не какой-то этнос, это несколько разных групп, которых объединяет общее представление о принадлежности к средневековым татарам. Бо́льшая часть говорит на диалекте дари персидского языка или на таджикском, чуть меньшая — на узбекском, но есть, как я понял, среди них и пуштуны. Они разбросаны по разным провинциям.

В официальных переписях часть афганцев указывают в качестве принадлежности «татар», но надо учитывать, что в Афганистане до сих пор нет четких границ между различными этническими группами. Поэтому наличие энного количества татар по данным этих переписей мало о чем говорит. И, конечно же, никакого миллиона там нет. В лучшем случае речь идет о нескольких десятках тысяч человек. Я думаю, их интересует прежде всего перспектива материальной и гуманитарной помощи, финансирования инфраструктурных проектов. Поэтому они ищут зарубежных спонсоров.

Сразу скажу, что быть «татарином» в Афганистане непрестижно, так же как и хазарейцем или чараймаком, которые тоже являются потомками монгольских захватчиков. Поэтому, понятное дело, представители этой группы подвергаются некой дискриминации, в том числе со стороны правительства в Кабуле, где доминируют пуштуны. Вот они и пытаются найти какие-то лазейки за рубежом, в том числе для легальной миграции в Россию с перспективой натурализации. Я видел их посты на татарском языке — это в основном машинный перевод через «Яндекс.Переводчик». Кроме того, они учат язык по интернету, для них организованы курсы всемирным конгрессом татар. Конечно же, никакого отношения к языку Тукая они не имеют. Их предки никогда на нем не говорили, и на персидский они перешли еще несколько столетий назад.

Но нельзя запрещать людям выстраивать свою идентичность таким образом, каким они хотят. Если часть этих афганцев на основании общности самоназвания решила связать себя с казанскими татарами и Татарстаном, то это их право. Можно их в этом поддержать. Они, конечно, еще не понимают, что такое Татарстан, и если они приедут сюда, то печальное состояние с татарским языком и культурой в нашей республике их немало разочарует. Мне кажется, энтузиазма в плане изучения языка и интеграции с казанскими татарами у них сразу поубавится. И я не вижу каких-то серьезных перспектив для этой интеграции, слишком много объективных препятствий. Вряд ли мы станем свидетелями массовой «репатриации» этих татар в РТ по какой-нибудь государственной программе, как это делает агентство «Сохнут» в Израиле или власти Казахстана, которые занимаются адаптацией «оралманов».

Участники экспедиции ИЯЛИ (И. Гибадулин, третий слева) повстречалась с экс-игроком «Рубина» Сердаром Азмуном (в центре), который родом из этих мест Фото из архива ИЯЛИ

«Предки татар были частью этого тюрко-персидского синтеза, даже находясь далеко на его периферии»

— Насколько сильным было иранское влияние на татар? Будучи дважды в Иране, я посетил разные регионы и отметил много сходств как в традициях, так и в обычаях. Например, иранцы при чтении молитвы-дога, также как и татары, прячут руки под стол. Их национальная борьба — копия нашего поединка на поясах көрәш. В этнографическом музее обратил внимание на то, что ряд предметов быта носит такие же названия, например сито-иләк и другие. Про влияние иранской культуры на татар через литературу мы знаем, но откуда идут такие бытовые параллели? Через Бухару и Самарканд или напрямую из Ирана?

— Тема иранского влияния очень сложная и многослойная, потому что оно себя проявляло на разных уровнях. То, что вы описали, — борьба на поясах и название сита — это скорее примеры тюркского влияния на Иран, которое тоже было значительным, культурный взаимообмен между тюрками и персами не прекращался столетиями. Тем более около трети населения Ирана — это тюрки. Я уже не говорю о том, что Ираном правили тюркские правители и династии уже почти тысячу лет. Даже последние шахи из династии Пехлеви имели тюркское происхождение, а действующий Верховный лидер Ирана — Сейед Али Хаменеи — тюрок-азербайджанец. Но иранское влияние на тюрков было значительным.

Тюрки изначально формировались в условиях ирано-тюркского пограничья. Это, собственно, и отличало их от монголов, у которых прародина была гораздо восточнее. Тюрки появились у границ Китая, но уже с первых столетий начали экспансию на запад, а бо́льшая часть степного мира тогда была индоевропейской по населению — это ираноязычные народы, вроде скифов и сарматов, и тохары. И тюрки с ними смешивались, это повлияло на их антропологию и менталитет. Китайские историки еще в эпоху хунну описывали их как людей с густыми бородами и прямыми носами, потому что они тогда уже смешивались с юэчжами-согдийцами и скифами на Алтае. Потом в эпоху гуннских завоеваний весь ираноязычный степной ареал был полностью тюркизирован и ассимилирован. Поэтому во всех тюркских языках много древних согдийских слов — это и привычные для нас «хан», «хатын», «бай», «бэк», «ожмах», «тэмуг», «бурыч», «байрак», даже «сандугач» и «яхшы».

И генетически, и антропологически почти все тюркские народы, даже алтайцы, имеет древнюю примесь ираноязычных народов. Иранизмы встречаются даже в якутском языке. Если говорить о Поволжье, то это влияние степных ираноязычных народов прослеживается в антропологии, языке и духовной культуре еще и финно-угорских народов. Эта тема очень хорошо изучена лингвистами, археологами. Это как бы первый пласт иранского влияния, который вшит в культурный код почти всех тюркских народов и даже финно-угров, имманентно присутствует в них. Иранское влияние в исламский период — это уже отдельная тема. Все тюркские народы исламизировались под воздействием персоязычной мусульманской культуры.

Есть даже теория «тюрко-персидского культурного синтеза», согласно которой персы и тюрки сформировали некое общее культурное пространство, а книжная традиция тюрков-мусульман в средневековый период, будь то османская, хорезмийская или чагатайская, развивалась по лекалам фарси и под его значительным влиянием. То есть образцы высокой культуры, эстетика, книжная культура — все это формировалось в рамках персидского ареала и усваивалось тюрками. При этом тюрки еще умудрялись в языковом плане ассимилировать этот персидский ареал. Разговорный тюрки вытеснял повсеместно персидский, но литературный тюрки, грамматически, морфологически и по лексическому составу, все больше напоминал фарси. Такой вот, казалось бы, парадокс, но это и есть культурный синтез, соединение двух миров в некую целостность.

Сито в иранском этнографическом музее. По-персидски написано «Илэк» Фото А. Ахунова

— Но предки татар проживали на севере, на окраине мира по понятиям того времени?

— Предки татар были частью этого тюрко-персидского синтеза, даже находясь далеко на его периферии. До нас эти влияния доходили дольше, шли, как правило, через Среднюю Азию и проходили через несколько фильтров, иногда серьезно трансформируясь и видоизменяясь по пути. Например, почти все тюркские мусульманские народы празднуют иранский Навруз, но у нас в силу климатических особенностей эта традиция никак не могла прижиться, хотя были курьезные случаи, когда в XIX веке отдельные ушлые татарские ишаны пытались его внедрять принудительно.

Вместо Навруза у нас появилась похожая традиция «Карга боткасы» («Грачиная каша», татарский народный весенний праздник, — прим. ред.), празднование которой сдвинулось с 21 марта на время окончания весенних полевых работ. Генетически она связана именно с Наврузом. Конечно, в основном иранское влияние выражалось в письменной традиции, в литературе. Оно было опосредованным, шло в основном через Среднюю Азию, через те же самые Самарканд и Бухару, где обучение в медресе шло на персидском языке, и сами эти города были таджикскими по составу населения.

— Было ли влияние шиизма на татар? Например, известный петербургский исламовед Станислав Прозоров на основе изученной им шиитской рукописи, переписанной в XVIII веке в селе Ковали под Казанью, делает выводы, что шиизм играл гораздо бо́льшую роль в жизни татар, чем это принято было считать.

— Когда вы так сильно географически отдалены и у вас долгое время имеется один единственный-канал связи с мусульманским миром, это не может не сказаться на многообразии. У татар всегда был распространен только один мазхаб — ханафитский, — из суфийских тарикатов можно говорить практически только о накшбандийском. Возможно, до него была ясавия. Это очень интересная ситуация, потому что даже в Средней Азии уровень многообразия был гораздо выше благодаря более активным контактам с окружающим мусульманским миром.

Рукопись из-под Казани могла быть переписана из чисто научно-богословских соображений, с целью знакомства с шиитской доктриной, потому что сам факт переписывания текста не говорит об исповедании тех или иных идей. Меня больше заинтересовала история с азербайджанским шейх уль-исламом Ахундзаде, который в конце XIX века некоторое время был имамом в татарском селе Бегишево. Об этом пишет Ризаэтдин Фахретдин в «Асаре». Между тем Ахундзаде являлся именно шиитским шейх уль-исламом Закавказского духовного управления. То есть контакты какие-то с шиитами имелись. Могло быть и опосредованное идеологическое влияние.

Тот же самый Ризаэтдин Фахретдин с упоением описывал свою встречу с мусульманским реформатором Джамал ад-дином аль-Афгани в Петербурге, рассказывал об увлечении его идеями, а ведь Афгани, как это хорошо доказала американский исследователь Никки Кедди, был шиитским священнослужителем из города Асадабад в провинции Хамадан.

Или взять Шигабутдина Марджани, например. Кто-то мне рассказывал, что недруги за глаза коверкали его имя, делая похожим на слово «шиа», намекая на его тесную дружбу с азербайджанцами. Я отнесся сначала к этому как шутке, но потом некоторые пассажи из его «Хикмат ал-балига» про достоинства праведных халифов однозначно говорили о том, что он не придерживался классической суннитской концепции того, что «фазилят» или достоинство праведных халифов определяется порядком занятия ими поста халифа, и отдавал безусловную пальму первенства Али ибн Аби Талибу. Потом уже в известном историческом труде Марджани «Мустафад ал-ахбар» я натолкнулся на примечания, сделанные им на полях. Он там приводит в одном месте сразу несколько шиитских высказываний на арабском, одно из которых: «Для любви — Али, для ненависти — Муавия». Я думаю, таких интересных моментов можно найти еще много.

— Марджани был ученым-энциклопедистом, много чем интересовался. Его взгляды менялись на протяжении жизни. Взять, к примеру, его отношение к пятому, ночному намазу, который изначально он считал излишним, а потом, осознав и поняв свою ошибку, он до конца жизни вынужден был наверстывать пропущенное.

— Да, жизнь и деятельность того или иного деятеля надо изучать в комплексе, в исторической ретроспективе.

«Я уверен, что современная татарская кухня сформировалась совсем недавно»

— Как прокомментируете ряд мнений относительно влияния зороастризма на жизнь предков татар? Например, известная британская иранистка Мэри Бойс  считала, что пророк Зороастр (Заратуштра) жил в азиатских степях к Востоку от Волги, а профессор из Германии Герд Гробб полагал, что зороастрийское учение через булгар дошло до народов Поволжья. По мнению татарского писателя и исследователя древности Султана Шамси, персонаж татарской мифологии Азар-бизәр является своего рода отражением образа Ахура-мазды, понятие о котором перешло к булгарам от алан, с которыми они тесно контактировали еще во времена Великой Булгарии.

— Влияние зороастризма, возможно, было, но значительным ли? Зороастризм получил распространение в доисламской Средней Азии, в Согдиане, в Хорезме. Там тюрки взаимодействовали с ираноязычным населением и что-то могли перенять. Отдельно зороастрийское влияние было на хазар, савиров и баранджаров на территории современного Дагестана. Но в целом кочевой ираноязычный мир не был зороастрийским. У зороастрийцев есть представление о том, что их прародина располагалась далеко на севере, и ряд авторов локализует ее то в Сибири, то на Урале, связывают даже с Аркаимом в современной Челябинской области, но в Иране исследователи склоняются к тому, что Заратуштра, скорее всего, жил либо на территории Азербайджана, либо в Афганистане. По поводу «азар-бизәр» ничего сказать не могу. Мне всегда казалось, что это у этого выражения чисто тюркское происхождение, что-то связанное с глаголами «азарга» и «бизәргә», потому что для зороастрийцев Ахура-Мазда — это всеблагое божество, а «азар-бизәр» в татарском фольклоре имеет сугубо негативное значение («развратиться, охладеть») и ассоциируется скорее с чем-то вредным, нехорошим.

Тут, главное, не уходить в крайности, как, например, татарский ученый Мирфатых Закиев, который считал Заратуштру тюрком и возводил его имя к татарскому слову «яраштыра». Дескать, он примирял людей. У нас ведь и писатель Нурихан Фаттах занимался расшифровкой фестских дисков и находил там современные татарские имена.

— Насколько средневековая татарская литература испытала влияние иранской литературы? Если посмотреть непредвзято, то мы увидим, что множество сюжетов, персонажей и образов взято из персидской литературы и фольклора (Албасты, Шурале).

— Влияние иранской — точнее, персидской — литературы всегда было сильным. Это касается литератур всех народов, принадлежавших к ареалу тюрко-персидского культурного синтеза. Разумеется, оно было разным в зависимости от степени географической отдаленности от персидского мира и, например, жанров литературы. Мы оказались наиболее отдаленными географически и от мусульманской книжной учености. Но наши предки читали «Бустан» и «Гулистан» Саади, «Диван « Хафиза, «Шахнаме» Фирдауси. Это не могло не влиять на литературные вкусы татар. Даже в фольклоре, в волшебных сказках и эпосах, персидское влияние было значительным. В татарских сказках фигурируют дивы и пэри, какие-то образы вроде птицы Сэмруг или дракона Аждахи — это авестийский Ажи-Дахака.

— Как вы считаете, чак-чак, талкыш каләве, губадия и  другие татарские сладости пришли к нам из Иран или Турции? Ведь исконная татарская кухня совершенно иная — мучная и мясная. Сахар из сахарной свеклы научились добывать лишь в XIX веке, оставался только тростниковый сахар, который был малодоступным, хотя мед имелся. 

— Кто-то может со мной поспорить, но я уверен, что современная татарская кухня сформировалась совсем недавно, в среде городских татар, купечества и мещан. Крестьяне питались очень просто и таких блюд не знали. Татарские купцы многое заимствовали из Средней Азии, что-то могли взять от азербайджанцев. Городская среда и торговые поездки к этому располагали. Чак-чак — это среднеазиатское блюдо, название с таджикского переводится как «кап-кап». Губадия и бәлеш — оригинальные татарские блюда, но с явно персидскими названиями. В одном звучит персидское «гонбэд» — «купол», в другом — «балиш» — «подушка». К тому же начинка губадии состоит из чисто южных ингредиентов — рис, сухофрукты. Даже наш любимый өчпочмак — это татарская вариация на тему среднеазиатской самсы. Талкыш кәлеве — это тоже местная вариация восточной сладости, причем чисто лексически «кэлеве» — это явно халва.

Сладости на столе иранских татар Фото из архива ИЯЛИ

«По истории золотоордынского ислама вообще очень мало информации»

— В 2017 году Институт истории имени Марджани издал объемный труд (в 1 044 страниц!) Абу Бакра Каландара Руми «Каландар-наме». Вы выступили в качестве одного из переводчиков этого средневекового источника. Что это за книга? Чем она важна для истории татар?

— Да, этот источник ранее не был известен. Мы получили копию текста рукописи из библиотеки Института востоковедения имени Беруни Академии наук Узбекистана, куда она попала в 1960-е из какой-то частной коллекции. Книга по-своему уникальная. Это достаточно большая по объему суфийская поэма на персидском языке, из пяти частей, по структуре и объему аналогичная знаменитой «Маснави-йи манави» Джалал ад-дина Руми. Автор ее был выходцем из Анатолии, из турецкого города Аксарай, но значительную часть жизни провел в Крыму. Он, возможно, был как-то связан с золотоордынскими правящими кругами, потому что упоминает в своем произведении и крымских улусбеков, и хана Узбека, и его сына Джанибека, которым он посвятил панегирики. Этот труд уникален тем, что его автор был приверженцем одного из так называемых гетеродоксных направлений прежнего суфизма, то есть не вписывающихся в нормы ортодоксии. Прозвание «Каландар» указывает на то, что он был связан со странствующими дервишами, практиковавшими экстатические состояния и разные формы вызывающего поведения. Те персоналии и названия течений, которые он упоминает в поэме, тоже подтверждают эту версию, хотя в самом тексте он старается не излагать нарочито еретических воззрений. Но там можно найти косвенные признаки того, что автор был хорошо знаком с какими-то эзотерическими доктринами исмаилитского происхождения, астрологией, нумерологией.

По истории золотоордынского ислама вообще очень мало информации, источников — еще меньше. Этот источник может помочь пролить свет на характер исламизации Золотой Орды. Например, он показывает, что большую роль играли контакты с Малой Азией, что персидский язык получил распространение среди городских мусульман, что исламские практики были разными и не ограничивались ортодоксальными. Пока сложно говорить, какой след этот труд мог оставить в истории татар, потому что источник слишком необычный и выбивается из общего ряда. Эта гетеродоксная линия не находит продолжения в исламской традиции ни крымских татар, ни других тюркских народов золотоордынского ареала. В общем, чтобы оценить такой источник и правильно его проинтерпретировать, нужно время.

— Как вы считаете, есть ли еще источники на персидском языке или хранящиеся в библиотеках и архивах Ирана, которые смогли бы помочь стереть «белые пятна» татарской истории? Ведь удалось же в конце 1990-х татарским ученым Миркасиму Усманову и Анасу Халидову привезти из Ирана и издать труд «ат-Тирйак ал-Кабир» («Большое противоядие») булгарского ученого Тадж ад-Дина ал-Булгари. Основной источник по прошлому татар «Записки Ибн Фадлана» также был обнаружен в Иране.

— Работа в данном направлении ведется. В 2018 году я ездил в Мешхед в составе делегации от главного архивного управления вместе с Ильясом Мустакимовым и Ильдаром Шафиковым. Нам тогда удалось вытащить копии нескольких трудов авторов с нисбой аль-Булгари. Я бы не сказал, конечно, что иранские библиотеки — это клондайк источников по татарской истории и каких-то научных сенсаций вроде труда Ибн Фадлана. Ждать, наверное, чего-то нового уже не придется, но кое-что там есть, и надо продолжать искать. И полагаться нужно не столько на свои силы, сколько на помощь иранских коллег, среди которых много профессиональных текстологов, готовых принять участие в совместных исследовательских проектах. Надо их привлекать, мотивировать грантами, и они даже без нашего участия найдут там массу интересных текстов. У наших исследователей зачастую не хватает подготовки для поиска нужных источников, нет методики поиска. Самые интересные открытия ждут нас, как мне кажется, среди ранее неизвестных и неописанных текстов, и для этого нужно перелопатить большой объем рукописей, а мы пока даже со своими персидскими рукописями до конца не разобрались.

«У Ирана был выбор, открыть генконсульство в Казани или в Санкт-Петербурге»

— С историей мы так или иначе разобрались, хотя вопросов остается еще много. Вы занимаетесь также и «актуалкой», много выступаете по иранской проблематике, российско-иранским отношениям. В текущих условиях, когда политическая ситуация меняется чуть ли не еженедельно, трудно делать прогнозы, но все же, как вы думаете — в ближайшей перспективе как будут складываться отношения Ирана и Татарстана, Ирана и России? Что касается Татарстана, стоит ли сближаться далее или сохранять традиционную равноудаленную политику?

— Если говорить об ирано-российских отношениях, то в свете нынешнего расклада в мировой политике отношения в ближайшей перспективе вряд ли поменяются, а в более длительной перспективе будут либо оставаться на прежнем уровне, либо могут возрасти, потому что мы видим ослабление влияния в Евразии атлантических сил, а именно — США, и усиление Китая, который, скорее всего, поделит с американцами мир на зоны влияния и предложит свою модель глобальной и региональной интеграции. Учитывая, что и Россия, и Иран дали четко понять, что готовы сближаться с Китаем из-за ухудшающихся отношений с Западом, объективно ситуация будет подталкивать их к сближению и друг с другом, особенно если ускорится процесс экономической интеграции на евразийском пространстве под эгидой Китая.

— А относительно Татарстана какие прогнозы?

— У нашей республики в этом плане какого-то собственного вектора в плане сближения с теми или иными странами нет, и, наверное, не может быть. Руководство РТ чаще всего занимает сдержанную позицию и старается не проявлять излишнюю инициативу на международном поприще, что и понятно: международные отношения — прерогатива Москвы. Как я уже говорил, экономических оснований для сближения и сотрудничества пока слишком мало. Если Китай с его евразийскими амбициями поможет Ирану выбраться из-под санкционного режима американцев, злоупотребляющих контролем над международными финансовыми транзакциями, то Иран будет лучше интегрирован в мировой рынок, у него появится больше партнеров, больше инвестиционной привлекательности, меньше рисков, и тогда он сразу станет интересен в том числе и Татарстану. Но это пока отдаленная перспектива.

— Несколько лет вы работали переводчиком в генеральном консульстве Ирана в Казани, видели всю эту кухню изнутри. Какие цели ставит Иран, одним из первых еще в 2007 году открыв консульство в Казани? Что для них важнее: экономика или желание присутствовать в стратегически важном регионе России?

— Насколько я знаю, у Ирана был выбор, открыть генконсульство в Казани или в Санкт-Петербурге. Экономически, возможно, целесообразнее было это сделать в Северной столице, но иранцы выбрали Казань. Думаю, решение было обусловлено культурными соображениями. Возможно, был расчет на то, что именно через Казань можно лучше наводить мосты с российскими мусульманами, тем более что они видели, как на этом направлении активно работали турки. В первые годы работы генконсульства, действительно, уровень активности был почти сопоставимым с турецким, но потом что-то застопорилось, и я не знаю причин этого.

«Революция оказалась для СССР такой же неожиданной, как и для американцев»

— Вы подробно изучали события, связанные с исламской революцией в Иране 1979 года, влияние левых на революционеров. По-вашему, не было ли здесь «руки Москвы», учитывая, что СССР в целом положительно принял исламскую революцию?

— У Советского Союза были свои виды на революцию. Они, конечно, положительно, но очень сдержанно и осторожно восприняли события в Иране, потому что серьезной конфронтации с шахским режимом у СССР не было. С 1960-х годов начало развиваться экономическое сотрудничество в сфере тяжелой промышленности, наши построили в Исфахане металлургический комбинат. Очень тесными были культурные связи с Ираном. СССР даже отказался от активной поддержки иранской компартии Туде. Кроме того, шах после обнаружения у него онкологического заболевания стал очень мнительным, и это влияло на его отношения с западными державами, особенно подозрительным он стал к англичанам. Советские дипломаты того времени отмечают, что шах стал лучше относиться к СССР. Конечно, у них был расчет на то, что шаха можно со временем оторвать от западного лагеря и добиться от него хотя бы нейтралитета.

Революция оказалась для СССР такой же неожиданной, как и для американцев. Они не торопились поддержать протестующих. Это уже потом, после победы революции, задним числом Политбюро стало положительно отзываться о революции, оценивая ее как национально-буржуазную и прогрессивную. Параллельно они вернулись к активной поддержке коммунистов, задействовали свою агентуру в леворадикальных группах, среди маоистов, «исламо-марксистов», и выбрали очень грамотную стратегию. Компартия объявила себя сторонницей «курса Имама», то есть заговорила о безоговорочной поддержке политики революционных властей, стала расширять партийную структуру, издавать журналы, вербовать новых членов в университетах. Все это делалось с указки Кремля.

В это время резидентура КГБ работала над тем, чтобы вербовать агентов в правительстве и среди мулл. Например, завербован был левый по своим взглядам аятолла Гользаде Гафури, который еще с 1979 года ездил в СССР на международные конференции по мусульманской тематике. Короче, порядка в стране после революции не было, и иностранные разведки вели свои шпионские войны. Советские агенты давали иранским властям компромат на американских агентов, а те сдавали иранцам советскую агентуру.  В окружении Хомейни смотрели на активность КГБ и их агентов и понимали, к чему это приведет.

Нельзя забывать, что в ирано-иракской войне, которая началась в 1980 году, СССР фактически поддерживал Саддама Хусейна, очень надеясь на то, что война приведет к хаосу и свержению исламского правительства. Местные коммунисты и советская агентура готовились к тому, чтобы перехватить власть, если представится подходящий момент. Поэтому в 1983 году, когда советский перебежчик Владимир Кузичкин сдал британцам всю советскую агентурную сеть в Иране, и те поделились информацией с Тегераном, компартию окончательно зачистили. Вот с этого момента «рука Москвы» фактически перестала действовать в Иране, поменялась и тональность в освещении событий из Ирана. Иранский режим сразу стал оцениваться как реакционный.

— Бывший посол СССР в Иране Владимир Виноградов в своих воспоминаниях пишет, что перед вводом  советских войск в Афганистан он тайно встречался с Хомейни, чтобы предупредить его о предстоящем событии. Это говорит о том, что для СССР важна была реакция Хомейни. Вообще, насколько сам Хомейни симпатизировал левому движению, что позаимствовал?

— Да, я тоже читал воспоминания Виноградова.  Он писал, что Хомейни не испытывал какой-то особой неприязни к СССР и был готов взаимодействовать по разным вопросам, но часть его окружения (конкретно — люди, которые не были членами исламского движения, а присоединились к нему незадолго до победы революции, когда он был в Париже, это либералы Готбзаде, Табатабаи, Банисадр, которые потом вошли в состав Временного правительства), плотным кольцом пытались оградить его от каких-либо контактов с СССР. Что касается встречи по поводу вторжения в Афганистан, то это вполне объяснимо. Я думаю, им не хотелось, чтобы Хомейни воспринял это вторжение как непосредственный вызов Ирану и Исламской революции и начал оказывать помощь исламским кругам, которые объявили джихад. Ну и, конечно же, реакция Хомейни не могла не иметь значения для них. Это на тот момент был самый видный исламский лидер, на которого ориентировались многие исламские активисты по всему миру. И я бы не стал говорить, что Исламская республика скопировала что-то из СССР.

Мозаика с изображением Аятоллы Хомейни из одноименного музея в Тегеране Фото А. Ахунова

— Как будет складываться политическое будущее Ирана? Насколько действующий режим устойчив? Ведь в последние годы в этой стране прокатились мощные протестные волны, которые властям удалось остановить с большим трудом.

— Политическое будущее Ирана неоднозначно, но мне оно видится более оптимистично. Режим достаточно устойчив, массовые протесты, которые в Иране периодически возникают еще с конца 1990-х, для него не являются витальной проблемой. Он с ними легко справляется. Последние крупные протесты были в 2009–2010 годах. Все-таки протесты последних лет не такие массовые ни по количеству участников, ни по географии. Все основные проблемы Ирана упираются в экономику, которая страдает от санкций. Уровень жизнь упал очень сильно за последние годы.

Сейчас в Иране намечаются президентские выборы, и в них офис действующего Верховного лидера делает ставку на кандидата Эбрахима Раиси, которого очень важно провести на пост президента, потому что, скорее всего, он рассматривается как потенциальный преемник Хаменеи на посту лидера, и народ нужно с ним познакомить лучше. Все-таки Сейед Али Хаменеи — человек преклонного возраста, хотя у него совершенно ясный ум, он выступает без бумажки на официальных мероприятиях, выносит правовые решения как муджтахид. Иранская система готовится напряженно к возможному транзиту власти, а это непростой процесс.

Есть разные точки зрения на будущее в правительстве, в Корпусе стражей Исламской революции, в разных политических группах. Кто-то считает, что нужно еще больше усилить институт верховного лидерства и даже ликвидировать президентский пост. Кто-то считает, что, напротив, нужно будет в будущем перейти от лидерства одного муджтахида к коллегиальному лидерству — такая возможность предусмотрена Конституцией, потому что такого харизматичного лидера, каким был Имам Хомейни, и даже такого авторитетного лидера, каким является сегодня Сейед Али Хаменеи, нарабатывавший этот авторитет годами, сегодня не просматривается, и нового лидера, если он до этого никак себя не проявил, общество может просто не воспринять. Это очень серьезный вызов, над которым заранее работают.

Фото: Азат Ахунов

— Экс-президент Махмуд Ахмадинежад — достаточно популярная фигура в России (чего не сказать о самом Иране) в первую очередь за счет своих антиамериканских и антиизраильских взглядов. В социальных сетях постоянно постят фото, как он едет на работу в университет в рейсовом автобусе вместе с простыми гражданами. В 2017 году он выдвигал свою кандидатуру на президентских выборах, но не был допущен; ходили слухи, что он арестован. Как вы оцениваете эту фигуру и его политическое будущее?

— Ахмадинежад, действительно, очень яркая и харизматичная фигура, но свой политический капитал в рамках системы он исчерпал. Он до сих пор еще популярен среди определенной части общества. Еще недавно его сторонников было около 10 процентов, даже 20, но сейчас, скорее всего, гораздо меньше. Он нарушил правила системы и выбыл из игры еще на своем втором сроке. Он не только попытался бросить вызову авторитету Рахбара и помериться с ним силами, что было совершенно непростительно для иранского политика, но еще и позволил себя втянуть в сомнительную секту, в которой его накачали самоуверенностью и еще больше распалили его амбиции.

Думаю, Ахмадинежад опасен для иранской системы, он популист, эксцентрик, ему нравится быть в центре внимания, а такие политики способны на безответственные шаги. Он может намеренно раскачать ситуацию и даже возглавить протест. Даже не знаю, как иранские власти смогут его мягко нейтрализовать, но без этого никак.