«Безумно красивые дети получаются»: писательница о смешении двух культур в родной Казани

Альбина Гумерова: «Я никогда не выключаюсь из написания прозы. Даже сейчас мы с вами идем по парку, общаемся, а у меня в голове что-то пишется. Что-то стороннее, не про нас, не про парк» Фото: Алексей Белкин

«Если честно, то я и не думала, что буду и могу вообще писать»

— Альбина, в вашей биографии уже несколько профессий: актриса, писатель, драматург, сценарист, редактор. А кем вы считаете себя в первую очередь?

— Прозаиком.

— Почему?

— Наверное, потому что я никогда не выключаюсь из написания прозы. Даже сейчас мы с вами идем по парку, общаемся, а у меня в голове что-то пишется. Что-то стороннее, не про нас, не про парк. Это некий непрерывный процесс. Иногда я достаю блокнот или сажусь за ноутбук, чтобы что-то зафиксировать. Из таких записей и рождаются потом рассказы, повести… Я прозу (и свою, и чужую) всей кожей, всей кровью чувствую. Я бы и семинары по прозе спокойно проводила, как мастер, и опыт у меня такой есть (фестиваль имени Анищенко в Самаре). 

— А по драматургии?

— А вот в качестве драматурга только вторым мастером рискнула бы. По одной простой причине: я пишу пьесы и сценарии не как драматург, а как актриса. Потому не могу научить «делать» пьесу. А ее надо именно «делать», выстраивать. А я больше действую по интуиции.

Сразу после школы я поступила в Казанское театральное училище. Хотя изначально думала об Институте культуры, даже ходила туда на подготовительные курсы. Моя мама узнала, что существует в Казани еще и театральное училище. Я пришла туда и влюбилась: в улицу Гоголя, в красно-белый милейший особняк, в котором училище располагалось. Ну и что, что там не высшее образование — зато как уютно! И добираться от дома проще. И, обучаясь там в столь юном возрасте, конечно, напиталась сутью актерской профессии. Поэтому, даже когда бываю на семинарах драматургов, понимаю, что не могу работать как они: выстроить конфликт, продумать героев, их мотивировки. Когда я пишу пьесу, то вижу перед собой сцену, сама будто сижу в пустом темном зрительном зале и просто записываю спектакль, который вижу.

— Зачем понадобилось так много учиться? Театральное училище, Литературный институт, ВГИК…

— Я люблю учиться.

— Так для этого необязательно получать фундаментальное образование. Учись себе и учись, посещай лекции, семинары. Зачем понадобились именно институты, дипломы?

— На самом деле все мои дипломы — цепочка случайностей. Если честно, то я и не думала, что буду и могу вообще писать. Представляла себя только в актерской профессии, на сцене или в роли педагога по актерскому мастерству. Но однажды на четвертом курсе у меня случился конфликт с преподавателем по сценической речи (этот преподаватель теперь моя близкая подруга). В итоге я пошла писать заявление, чтобы мне поменяли преподавателя. И новый педагог требовал на выпускной экзамен по сценической речи прозаический отрывок от первого женского лица.

Я ничего не нашла. Да и искать особо не хотела. А однажды вечером накануне занятия села и написала рассказ в тетрадку. Я написала его именно под себя как под актрису: было место и погрустить, и порадоваться, а в финале у героини происходит переоценка ценностей. Тем не менее на урок захватила с собой какие-то книжки, чтобы создать для педагога иллюзию поиска материала. Педагог дослушал до конца только рассказ, написанный мной: «Берем. А кто автор?» Я почему-то ответила: «Инесса Малявина». Хотя такого человека вообще не существует. Мол, современный автор, в интернете нашла, а принтера не было, поэтому от руки переписала.

— И в итоге на экзамене читали свой рассказ?

— Да. Но никто не знал, что он мой. Даже в дипломе значится этот несуществующий автор. Тогда мне было 20 лет, и я о себе подумала, что теперь не только актриса, но и писатель. И только лет через 7, когда мы собрались курсом на даче у одного из наших мастеров, я рассказала все педагогу по речи. Он посмеялся, конечно. По сути, если бы не этот случай, я и не начала бы писать.

После окончания училища меня взяли в Казанский ТЮЗ. В перерывах между репетициями и в выходные писала прозу. Меня даже публиковали в журнале «Идель», что тоже дало мне определенную писательскую уверенность. Но учиться я больше не планировала и ни о каком Литинституте не помышляла. Думала, что так и буду работать в театре. Но в Казанском ТЮЗе прослужила только один сезон.

— Почему только один?

— В 2005 году главным режиссером ТЮЗа назначили Владимира Борисовича Чигишева. Он занял меня в своем спектакле «Дикий» по «Гадкому утенку». А в конце сезона вызвал в свой кабинет и сказал: «Я контракт продлевать не буду. Но ты мне еще за это скажешь спасибо».

«В Казанском театральном училище я тоже бесплатно училась. Отправила в институт рассказы, приехала на экзамены, худо-бедно их сдала. Не знаю даже, как меня Алексей Николаевич Варламов (ныне ректор Литинститута) взял к себе на семинар» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Не знаю даже, как меня Алексей Николаевич Варламов взял к себе на семинар. Сама бы я себя не взяла»

— Расстроились?

— Не могу сказать. Просто восприняла это как данность. После ухода из ТЮЗа в Казани, получается, меня ничего уже не держало. Поступать заново в Москве в театральный мне не хотелось — все же я прошла уже этот путь. На режиссера — тоже нет. Слишком рано. Что за режиссер в 22 года! Я и сейчас, в 37, размышляю: а хватит ли мудрости? Думала, может, поступить на журфак в Казанский университет или на филфак. Мама подсказала, что существует Литературный институт в Москве (она экономист и тоже случайно узнала о Литинституте). Тогда и появилась мысль поступить туда.

Причем мне было важно поступить именно на бюджет. В Казанском театральном училище я тоже бесплатно училась. Отправила в институт рассказы, приехала на экзамены, худо-бедно их сдала. Не знаю даже, как меня Алексей Николаевич Варламов (ныне ректор Литинститута) взял к себе на семинар. Видимо, что-то все же во мне увидел. Сама бы я себя не взяла. Написала ужасный этюд, письменное задание по литературе — тоже не блестяще, а собеседование вроде неплохо прошла… Каким-то чудом набрала нужное количество баллов и стала учиться бюджетно на заочном.

Ректор Литинститута: «Мы решили возобновить татарский проект»

Надо отметить, что здание Литературного института мне тоже очень понравилось — это старинный особняк Герцена в центре Москвы, с уютным зеленым двориком. Если бы ЛИ находился не в столь прекрасном месте, я бы, может, не стала поступать. Мне важно, чтобы было уютно, чтобы нравилось. Иначе не смогу расслабиться и воспринимать информацию.

После первой установочной сессии в сентябре 2006-го поняла, что надо переезжать в Москву. Во время вступительных экзаменов в ЛИ подружилась с девочкой, стали вместе снимать квартиру. И началась плотная учеба: я ходила на лекции к дневным студентам, на семинары. Это все во мне очень откликалось, и я стала раскрываться как писатель. Писала много, много обсуждалась. «От количества к качеству» — это про меня.

— А ВГИК же возник во время учебы в Литинституте?

— Да. Моя подруга поступала туда на сценарный факультет, и летом 2007-го я решила пойти с ней за компанию. В этот раз мне не так важно было поступить, я уже являлась студенткой ЛИ. Очень хотелось именно попасть в легендарное здание ВГИКа. Я очень люблю советское кино. Поэтому мечтала оказаться в стенах, где учились люди, которых я боготворю. А просто так туда не попадешь, нужен временный пропуск для экзаменов. Вот я и приходила, сдавала экзамены, а потом долго бродила по коридорам ВГИКа.

После каждого тура была очень удивлена, что прошла дальше. Впервые на экзаменах я не нервничала, а получала удовольствие: на письменных экзаменах — от процесса письма, а на устных — от общения с преподавателем. Помню, на втором туре в кинозале мы смотрели «Берегись автомобиля» с пленки. На меня это произвело неизгладимое впечатление. Вот так играючи и легко я умудрилась поступить во ВГИК. И снова на бюджет.

— Но ведь бесплатно учиться в двух вузах одновременно нельзя.

— Именно поэтому как честный человек я перевелась в Литинституте на коммерческую основу. Но там была фиксированная сумма за обучение, которую даже я одна могла тогда потянуть.

— А сколько?

— 30 тысяч рублей в год. Таких цен уже и нет. Во ВГИКе обучение стоило значительно дороже, на платном я бы учиться не смогла. Таким образом, вся моя учеба — это набор случайностей. Хотя и осознанность в этом была. Я до сих пор считаю Литературный институт главным учебным заведением своей жизни. Училась я там в более сознательном возрасте, ЛИ раскрыл меня как личность, а значит, и как писателя. Именно там я и от мастера, и от других преподавателей, и от своих однокурсников чувствовала полное, 100-процентное принятие меня как человека, как студентку, как прозаика. Я чувствовала свою ценность, уважение, интерес к себе.

— Можно ли научить быть писателем?

— Думаю, да, если у человека есть способности к этому. И главное — желание создать крепкое литературное произведение. Важно попасть в писательскую среду. Это заряжает, заражает. Надо писать и обсуждать и свои, и чужие работы. А уж потом, окрепнув, можно стать «отшельником» и писать, ни с кем не общаясь. И еще важно уметь правильно читать книги.

— А что означает правильно читать книги?

— Когда, читая, ты не отдыхаешь, а задаешь себе вопросы: как это сделано? Как написано? Почему именно этот набор слов вызвал у тебя такие эмоции? Что на это повлияло: запахи, звуки, как создалась атмосфера? Почему автор не употребил диалогов, почему насытил диалогами? Хороши ли они, веришь ли в них? Я считаю, что если воспитать в себе внимательного, анализирующего читателя, то это поможет в письме. Писательство — непростой труд.

Но больше всего на свете я люблю писать прозу, жить в каком-нибудь своем произведении, размышлять о нем. И каждый раз страшно выматываюсь, эмоционально истощаюсь, пока пишу. Но лучше этой усталости, удовлетворенности от написанного и придумать нельзя.

«Человек садится писать, когда у него есть вопросы к жизни, к людям. Не обязательно, что во время написания он на них ответит, скорее всего, нет, это будут лишь попытки, предположения» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Много лет мне хватало бумаги, чтобы я эмоционально выражалась и реализовывалась»

— Сначала мне показалось, что театральный институт — это случайность в вашей биографии. Потому что вся последующая деятельность связана только с текстами. И все же он оказал большое влияние именно на писательское видение. Как еще актерство проявляется в жизни и в профессии?

— Я и в прозе примеряю своих героев на себя как на актрису. И если чувствую, что не смогу сыграть, то не буду писать, напишу так, чтобы я смогла это сыграть. В этом смысле полностью себе доверяю. Мастера из театрального училища Татьяна Михайловна Корнишина и Ирина Флориановна Марцинкевич хорошо в нас вложились. Я с радостью вспоминаю годы своей учебы, студенчество. Я была очень счастлива и получила актерскую профессию, поняла ее суть. Можно сказать так: все три мои образования дружат между собой и водят хоровод вокруг моего мозга.

После Казанского ТЮЗа у меня же был еще сезон в Московском областном ТЮЗе в Царицыно, которым сейчас руководит Нонна Гришаева. Но я играла там совсем не Джульетту, а очередного зайчика, и ездить с севера на юг Москвы мне не то чтобы не нравилось, а просто не оставалось сил на то, чтобы работать над прозой. Поэтому в конце сезона сама написала заявление об уходе. Хотя никто меня не выгонял. Сейчас думаю иногда, что зря я тогда ушла, привыкла бы, приноровилась, поближе к театру переехала…

— Тянет еще на сцену?

— Бывает. Но я не была на площадке с 2007 года. В конце 2014-го моя подруга (тот самый педагог из театрального училища, с которым у меня вышел конфликт) позвала играть новогодние елки. «Соглашусь, но только не Снегурочкой!» — сказала я. Дали Бабу-Ягу и Оленя. И пока мы с середины декабря до середины января играли спектакли, мне писать совсем не хотелось. Потому что я уже высказывалась на площадке. Думаю, что вообще человек приходит к творчеству, когда ему надо выразить свои эмоции, когда они переполняют и уже нет сил их сдерживать.

Человек садится писать, когда у него есть вопросы к жизни, к людям. Не обязательно, что во время написания он на них ответит, скорее всего, нет, это будут лишь попытки, предположения. Да и не надо отвечать. Лучше всего, когда искусство ставит вопросы. И самое прекрасное, что у каждого своя правда. Много лет мне хватало бумаги, чтобы я эмоционально выражалась и реализовывалась. Но в последнее время меня не вполне удовлетворяет то, что я пишу. Перечитываю и понимаю, что получилось слабее, чем мне хотелось. Получилось очень приблизительно. Кажется, что, если бы я сыграла это, а не написала, вышло бы точнее, выразительнее. Может, стала острее чувствовать, может, повзрослела. Трудно пока сказать.

— Каким произведением вы гордитесь? 

— Ну не то чтобы горжусь… Последний раз испытала большое удовлетворение в 2019 году от рассказа «Взгоды и урядицы». Он включен во вторую книгу «Перед солнцем в пятницу», которая вышла в 2021-м в московском издательстве «Городец», в серии «Ковчег».

— А в родной Казани выходили книги?

— Нет. Я хотела, чтобы первая моя книга вышла именно в Казани. Я работала редактором в журнале «Идель», «Татарское книжное издательство» находилось в соседнем здании. Они издают не только татарскую литературу, но и казанских авторов, кто пишет на русском языке. Я три раза носила туда рукопись. Но никакого ответа от них не получила. И очень благодарна издательству «Городец», благодаря ему моя проза увидела свет.

— Есть мнение, что, как только писатель ставит точку в последнем предложении, произведение ему больше не принадлежит. То есть читатель, зритель, режиссер — все они могут трактовать текст так, как хотят. Вы с этим согласны? Как относитесь, когда в ваших произведениях ищут смыслы, которые не закладывали?

— Абсолютно спокойно. Если я закладываю одно, а режиссер или читатель видит что-то свое, я только рада. Это значит, что произведение объемное. Многогранное. У меня был случай. Режиссер, которая ставила мою пьесу «Взаперти», попросила разрешения убить в конце героиню. В моем варианте она остается в живых. И я ничего против не имела. Не хочу контролировать, вмешиваться в работу режиссера. Если уж он обратился к моей пьесе как к материалу, значит, что-то там увидел, значит, знает, «про что» ставить спектакль. У меня нет ревности. Только благодарность. Если уж совсем перевернут с ног на голову пьесу, зритель может открыть текст и получить представление о пьесе, обо мне как об авторе. Сейчас зритель умный. Если захочет, разберется. Но пока с моим работами обращались бережно, и мне радостно читать на страницах театров, где идут мои пьесы, отзывы зрителей, даже отрицательные. Я вообще очень люблю, ценю обратную связь.

С «Дуськиной дачей», которую поставил Атнинский театр, была история. Там ведь героини носят разноцветные платки, чтобы не произносить имен. Некоторые люди хвалили меня за точно связанные характеры и оттенки. Мол, оранжевый — цвет детства. И такой платок носит самая юная героиня. А красной была самая страстная. А фиолетовый — цвет одиночества. Но выбор цветов был случайным. Вообще, сюжет этой пьесы мне приснился. И я стала ее писать, пока не растеряла. Подумала еще: когда допишу, вернусь к цветам и свяжу их с характерами. Но потом или забыла, или поленилась, оставила как есть. Если люди видят в моих текстах смыслы, которые я и не закладывала, то это только радует.

«Иногда мне проще выразиться именно на татарском, потому что не могу подобрать аналога на русском»

цитата

«У меня была замечательная студентка Альбина Гумерова. Она несколько лет проработала в журнале „Идель“. Альбина — русскоязычный автор, но пишет с очень мощным татарским компонентом. У нее вышло уже две книги в Москве»

Алексей Варламов ректор Литературного института

— Когда мы говорили с Алексеем Варламовым, он вспоминал о вас как о замечательной студентке. И говорил, что вы пишете с «очень мощным татарским компонентом». Можете это разъяснить?

— Думаю, таким образом он хотел сказать, что у меня не самый правильный русский язык, как и у любого носителя двух культур. Возможно, имел в виду, что много пишу про Казань и о Татарстане в целом, что мои герои — татары. Я сама чистокровная татарка и понимаю татар: чем они живут, чем дышат. Я выросла в Казани и очень люблю этот город, да и всю республику в целом. Волга — моя любимая река. Волга — полноценная героиня моей повести «Дамдых». Может, Алексей Николаевич имел в виду, что я часто использую в текстах татарские слова. Иногда мне проще выразиться именно на татарском, потому что не могу подобрать аналога на русском.

— На татарском пишите?

— Нет. Даже не пыталась. Только переводила татарскую прозу на русский. Я неплохо разговариваю, но не владею литературным татарским языком.

— А вообще, что представляет из себя литературный мир Татарстана? Кого вы считаете главными местными писателями?

— Могу сказать только о периоде с начала 2014-го до конца 2017-го, когда много работала с литературой в журнале «Идель». Например, из молодых, пишущих на татарском: поэт Рузаль Мухаметшин, Луиза Янсуар, Йолдыз Миннуллина, прозаик Рустем Галиуллин и другие. Есть замечательный Наиль Ишмухаметов, он постарше. Он пишет свои стихи на русском, переводит на русский татарскую прозу и поэзию. Алена Каримова пишет на русском, переводит с татарского на русский. Ландыш Фаезова (Абударова) пишет на татарском, переводит с русского на татарский. С ней мы, кстати, переводили друг друга: она меня на татарский, я ее — на русский. Конечно, Альбина Абсалямова — яркая фигура на казанской литературной карте. Она умудряется и писать, и руководить журналом, проводить вечера, быть публичным человеком. Причем она еще и многодетная мать. Я бы не потянула. Но это тип личности такой.

Хочу отметить еще Булата Ханова (пишет на русском). Ему, если не ошибаюсь, чуть за 30, но ощущение, что все 130. Умный, мудрый не по годам, талантливый, работоспособный. Из менее известных есть еще Нияз Мансуров, который пишет фантастику под псевдонимом Алекс Крайн (на русском). И Марина Чернова (Коновалова). Ее хочется отметить особо, потому что она работает в очень сложном жанре — пишет прозу для подростков.

Ну и совсем мэтры, пишущие на татарском, которые давно завоевали своего читателя: Газинур Морат, Ркаил Зайдулла, Набира Гиматдинова, Гелюса Закирова и другие… И, конечно, Рабит Батулла. Когда я его видела, мне так хотелось обнять его за все, что он сделал, написал. Но я стеснялась об этом попросить. Яркий востребованный драматург — Ильгиз Зайниев. Он еще и режиссер. Очень понравился его спектакль «Господин Ибрагим», который он поставил в Казанском ТЮЗе. Есть, конечно, еще талантливые пишущие люди, проживающие на территории РТ. Но всех не вспомнишь. А многих я не знаю. Надеюсь, они меня простят.

— Интересно, что за все это долгое перечисление вы не назвали Гузель Яхину.

— Если не ошибаюсь, Гузель Яхина давно живет в Москве. А вопрос был про казанский литературный мир. Татарскому читателю Гузель Яхину открыла Флера Тарханова, которая перевела на татарский язык роман «Зулейха открывает глаза». Причем она сделала это в рекордно короткие сроки — за два месяца. Удивительная была женщина. Выглядела на 20 лет моложе. Я ею тайно восхищалась.

Я и сама не знаю, отношусь ли к татарской литературе, когда сама физически уже не живу в Казани.

Татарстан — двуязычная республика: церковь — мечеть, русский театр — татарский театр, татарская литература и русская. Причем это два абсолютно разных мира. Одни пишут на татарском, и у них свой читатель. А другие — на русском. И у них — свой. Иногда они соприкасаются. Во время переводов. Мне Казань нравится именно этим смешением культур. Две религии идут рука об руку, две культуры. Если раньше трудно было представить, что татарин в дом русскую приведет, то сейчас это в порядке вещей. И безумно красивые дети получаются.

Спектакль «Дуськина дача» Фото предоставлено пресс-службой фестиваля «Науруз»

«Я вообще человек немягкий. В жизни ласковая, теплая. Но внутри живет зверь»

— Кстати, о детях. Это ключевая тема в пьесе «Дуськина дача». Причем в довольно жесткой форме. И плюс у вас есть дочь. Что для вас вообще материнство?

— Мне 37 лет, дочери — 12. Она у меня на первом месте, конечно. Но я не дотягиваю до всего того великого, что вкладывают в слово «мать». Говорят, что быть другом для своего ребенка не самый хороший выбор. Надо быть именно мамой, находиться над ситуацией. А я так не могу. Я всегда внутри ситуации. Причем вот в творчестве умею абстрагироваться, а в жизни — нет. Но я принимаю своего ребенка, выражаю свою любовь, выслушиваю ее, умею договариваться, стараюсь исполнять ее маленькие мечты, умею говорить нет, и дочь это принимает. Я ей не вру. И люблю просто на нее смотреть. Но все же не могу сказать, что я мать. Это какая-то великая женщина, а я обычная.

Татары на «Наурузе»: от турецких сказок до воспитания нерадивых матерей

— Я видела спектакль «Дуськина дача», и меня поразила одновременно жестокость и легкость темы и текста. Это ведь ваша первая пьеса. Откуда столько «жести»?

— Я вообще человек немягкий. В жизни ласковая, теплая. Но внутри живет зверь. Могу же я хоть в творчестве проявлять это? Да и если я начну писать все мило, обтекаемо, без сюжетных поворотов, то кому будет интересно это читать или смотреть? Мне самой скучно станет. Я стараюсь писать так, чтобы мне самой интересно было это читать. Стараюсь не наступать на горло собственной песне. И одна из моих сильных сторон — я очень искренняя, и это, мне кажется, подкупает, располагает к себе.

— Однажды вы сказали, что садитесь писать, чтобы бороться со своими фобиями.

— Есть такой момент. Но страхи никуда не уходят. У меня был страх потерять ребенка, когда она уже родилась. И тогда, чтобы разобраться с этим, я написала повесть «Дамдых». Пока работала, было легче. А когда закончила, все вернулось на круги своя. Так что писательство — это временное обезболивающее.

— У поэта всегда должен быть конфликт?

— Да, конечно. В этом деле нельзя быть сытым котом. Страхи, вечные вопросы о жизни, о людях, которые тебя волнуют, и я бы прибавила к этому глубинное чувство вины. Не только перед отдельными людьми, а и перед предыдущими поколениями. В том числе за блокадный Ленинград. Утрирую, конечно. Но мне, например, бывает совестно находиться на большом мероприятии, где столы ломятся от еды. Порой кусок в горло не лезет. И, чтобы не сойти с ума, садишься и пишешь.

— Как с этим жить вообще?

— Вот так и жить. Если бы я была полностью довольна собой, жизнью, тем, как люди ко мне относятся, я не смогла бы писать. И еще очень важный момент: в творчестве, как и в любви, нет места стыду, сомнениям и полумерам. Иначе лучше и не начинать.