«Лозунг денацификации – неточный и ошибочный»: Алексей Чадаев о том, что такое «майданизм»

Современная Украина НЕ является ни нацистским государством, ни нацистским обществом Фото: © Aleksandr Gusev / ZUMAPRESS.com / www.globallookpress.com

«Нацизм» в диагностике украинской действительности — не более чем метафора»

Несколько заметок о «дискурсивной составляющей» противостояния. Выскажу рискованный тезис: лозунг «денацификации» — неточный и ошибочный. Современная Украина НЕ является ни нацистским государством, ни нацистским обществом. Я не утверждаю этим самым, что это хорал прекрасных эльфов, но здесь крайне важна именно точность формулировок и диагностики.

«Нацизм» в диагностике украинской действительности — не более чем метафора, и метафора уязвимая. В нацистской Германии еврей не мог превратиться в немца, просто произнеся при свидетелях «хайль Гитлер». Украинская модель куда более открыта для адептов — достаточно открытой и однозначной политической самоидентификации, и никто никогда не будет спрашивать национальность твоей бабушки. Более того; в базовом движке там даже не «русофобия» как таковая — из этнических русских вполне неплохо получаются идейные украинствующие, для этого им даже не обязательно (во всяком случае, не всем и не всегда) переходить на мову.

Суть дискурса «анти-России» в другом. Мишенью и врагом является «русскоязычная государственность» — вот именно она, в логике их дискурса, подлежит безусловной ликвидации, как принципиально, онтологически враждебная украинству сущность. Причём, в логике переписанной ими в духе этого дискурса истории, враждебная она на протяжении всего своего существования, начиная чуть ли не со времён осады и взятия Киева ещё аж Юрием Долгоруким в XII веке.

Во внутриукраинских делах это означает, что русскому языку вполне может быть место в бытовом общении, но его в идеале не должно быть ни в школе, ни в вузе, ни в медиа, ни, тем более, в государственном обороте. Во внешних делах это означает, что русский язык — это основная питательная среда и фундамент вражеского «русского мира», который несовместим с существованием суверенной Украины. И любая страна, где он является базовой «операционной средой», является для неё врагом и источником угроз по определению. В том числе, и не в последнюю очередь, именно потому, что будучи в силу языковых привычек частью трансграничной русскоязычной инфосферы и потребителем её контента, производимого на русском языке, любой житель Украины становится потенциальным источником угроз украинскому суверенитету.

Сказанное про нацизм не означает, что его на Украине совсем нет. Он есть, как одна из множества разнообразных маргиналий, и as is поставлен на службу делу защиты украинской государственности — он, в отличие, например, от коммунизма и коммунистической идеологии, не является чем-то запретным; так, полезная разновидность экзотики. Дискурсивное управление вообще предполагает, что любая доктрина, находящаяся в рамках набора «красных линий», не подлежит запрещению — а наоборот, подлежит интеграции в «суспiльство» на определённых компромиссных основаниях. Ключевое — это то, как именно прочерчены красные линии.

Что такое миф и как работает мифотворчество?

Теперь собственно о мифе, мифоинформировании и мифоинструктировании. Теория культуры, как мы знаем, основывается на постулате «было — значит будет». «Культурное» время, в отличие от времени линейного, устроено циклически — сюжет повторяется с вариациями с поправкой на обстоятельства момента, но если вынести их за скобки как несущественную подробность, то сыновья повторяют судьбу отцов, отцы — дедов, деды — прадедов и так далее. Миф в своей изначальной функции — скрипт базового сюжета, очищенный от актуальных подробностей того или иного воплощения. Иными словами, Одиссей всегда будет ходить походом на Трою, а потом возвращаться в родную Итаку, Гильгамеш — искать траву бессмертия, а Тор и Один — сражаться в битве богов. Воспитание юношества на мифе работает по принципу мимесиса — то есть подражания, и в результате отождествления-через-подражание. Про это всё много и подробно написано, например, у Лосева в «Диалектике мифа», но для нашей задачи ключевое вот что.

Миф сам по себе не просто является «вымыслом». Он принципиально, онтологически _антиисторичен_. Не только в том смысле, что «история» это, наоборот, всегда продукт линейного (а не циклического) временнОго сознания. Он антиисторичен ещё и по главной функции: задача мифа не в том, чтобы рассказывать, «как было», а в том, чтобы рассказывать, «как должно быть». Он основан не на логике факта, а на логике сюжета, подчинённой, в свою очередь, целям долженствования.

Как относится, например, к истории профессиональный и добросовестный историк? Он ищет факты, документы, сравнивает источники, перепроверяет данные — при этом его главная задача в том, чтобы понять в точности, что именно и почему происходило «там и тогда».

Как относится к ней же профессиональный мифотворец, выдающий себя за историка? Он будет делать вроде бы всё то же самое: искать факты, сравнивать источники, перепроверять данные — но с совершенно другим целеполаганием. Которое состоит в том, чтобы по возможности подогнать «то, как было», под механику «того, как должно было быть», с точки зрения обслуживаемой им парадигмы.

При этом он может быть идеалистом, верящим в эту парадигму и ищущим подтверждения своей веры, а может быть и расчётливым циником, для которого в общем без разницы, верна ли парадигма — главное, чтобы она была почему-нибудь выгодна.

Советская историческая наука, как мы с вами помним, была в значительной степени, особенно на ранних порах, «мифоцентрична» в том смысле, что история человечества втискивалась насколько возможно, в парадигму истматовской «формационной теории» — про классовую борьбу и эволюцию «строёв» от первобытнообщинного к коммунистическому. Однако в ней была уязвимость, внутреннее противоречие — это установка на самоценность научного знания. В итоге чем больше появлялось моментов, никак не «впихуемых» в формационную рамку, тем активнее эта рамка разваливалась, а вместе с ней и вся «историческая» составляющая советской идеологии.

Любое восточноевропейское «национальное государство», построенное по франшизе австро-прусского образца начала XIX века, является вроде бы куда более архаичным и отсталым «гаджетом», чем советский «новодел». Однако — квадратиш, практиш, гут. Там механика такая: «мы» — это «нация», сложившаяся как бы сама собой этнокультурная общность, у которой есть общие гены, общий язык, общая территория и общая _история_, что особенно важно. Последняя типологически устроена одинаково. «Мы» когда-то имели государственность, великую, древнюю и прекрасную. Потом мы её утеряли, подпав под иноземный гнёт. Потом вели долгую национально-освободительную борьбу с «угнетателями», с переменным успехом, наконец освободились, и теперь нашу национальную землю, культуру и свободу никогда никому не отдадим, а любой, кто на неё посягнёт — враг.

На территории России можно таким нехитрым макаром понаделать несколько десятков «украин», и даже на территории нынешней Украины — не меньше шести штук, если заняться, что называется, умеючи. Всё сложится — и язык, и общность, и культура, и история, и борьба с угнетателями.

«Проблема всех «цветных революций», в отличие от революций «настоящих»: поскольку они, как правило, бескровные или почти бескровные, инициация не срабатывает, остаётся иллюзией, экранным фантомом. Таким был первый Майдан в 2004»Фото: Marion Duimel, CC BY-SA 3.0, commons.wikimedia.org

«Майданизм — это даже не учение, а скорее ритуализованная практика, основанная на собственной изначальной неполноценности»

Стандартный германский нацбилдинговый «движок», когда его попытались после 1991 в штатном режиме запустить на Украине, столкнулся с проблемой. Абсолютное большинство страны на тот момент — не то чтобы «русские», а скорее, ментально, культурно и т. д. — «советские» люди, с характерной для них брезгливой индифферентностью к любым «вопросам национализма». Единственные, на кого можно было опереться на старте — немногочисленные тогда западноукраинские свидомиты и эмигранты, но в те годы ещё важно было «отмыть» галерею их «героев», поскольку на тот момент «пособники нацистов» было, конечно, клеймом.

Поэтому у «дискурс-дизайнеров» стояла достаточно сложная и трудоёмкая задача: сделать так, чтобы русскоязычное и русскокультурное большинство граждан Украины искренне приняло как свою собственную мифосистему «политическое украинство» в версии ОУН-УПА, причём настолько, чтобы идти защищать его от неизбежной «российской агрессии». Почему неизбежной и почему именно и только российской? См.выше: «было — значит будет»; миф предполагает логику «вечного возвращения», а дальше см. «Декалог» — тут тебе и Илиада, и Одиссея. А если более развёрнуто — проблема в том, что любой, даже самый львовско-луцко-карпатский националист где-то глубоко внутри совсем чуть-чуть, но русский, и потому, воюя именно и только с «москалём» (а не с ляхом, немцем и т. д.), он может совершать не только «малый» джихад, но и «великий» (погуглите, кто не в курсе разницы).

Именно этим объясняется тот зашкаливающий (задолго даже до первого Майдана) градус психоза, который удивляет даже искренне сочувствующих Украине внешних наблюдателей: «мы не вы» утверждается с такой яростной истерикой, что становится ясно: убеждать и переубеждать им приходится в первую очередь самих себя.

А дальше возникает ещё одна страшная подробность архаических слоёв сознания: успешный переход человека в иное качество в мифоцентричном мире возможен только через инициационный ритуал. Причём лучше всего — ритуал кровавый. Это большая тема, но если вкратце — «последняя жертва» Христа потому и последняя, что заменила реальную кровь на жертвенниках «телом и кровью» Причастия, т. е. «превращаемыми» хлебом и вином. Но надо понимать: реки жертвенной крови в языческом мире — не чья-то блажь или жестокость. Это именно цена «транзита» из одного состояния в другое.

Отсюда, кстати, проблема всех «цветных революций», в отличие от революций «настоящих»: поскольку они, как правило, бескровные или почти бескровные, инициация не срабатывает, остаётся иллюзией, экранным фантомом. Таким был первый Майдан в 2004 — именно поэтому не прошло и нескольких лет, как к власти пришёл-таки не кто иной, как Виктор Фёдорович Янукович. Ну то есть не сработало. Как и в Москве в августе-91 — поэтому и понадобился октябрь-93, а потом ещё и дважды Чечня.

Поэтому второй Майдан, оформляющий со второй попытки уже окончательно и бесповоротно инициацию из «бывших советских» в «Государство Украина», обязательно должен был стать кровавым — он им и стал; и теперь в ряду с Великими Лыцарями из Декалога есть и Герои Небесной Сотни.

А дальше понятно. Лучший способ окончательно убить москаля в себе — убить его во внешнем мире. Такая система запрограммирована на рутинизацию ритуального насилия, превращение его в регулярную практику наподобие религиозной — как причастие, только наоборот. Именно поэтому через «зону АТО» прогнали такое количество народа — каждый должен был хотя бы по разу да выстрелить в сторону проклятых сепаров, сделать окончательный выбор в пользу своего нового «Я».

То же и про все эти пресловутые свастики и прочие «проспекты Шухевича», а равно и «декоммунизацию». Проблема же не в том, что они всерьёз верят и воплощают в жизнь теорию о превосходстве арийской расы, даже адаптированную. Для них как нацепить свастон, так и сжечь красный флаг — это всё одно и то же: пройти точку невозврата. «Мы больше не вы». Кстати, в этом же ряду теперь стоят и членство в ЕС и НАТО, а равно и перестановка букв УПЦ-ПЦУ.

Короче, нацизм — это учение о превосходстве своей расы над другими. Майданизм — это даже не учение, а скорее ритуализованная практика, основанная на прямо противоположном постулате: собственной изначальной неполноценности. Преодолеть которую можно лишь посредством героизированного насилия, в т. ч. по ту сторону «обычной» христианской морали. На языке вербальных формул эту механику достаточно ясно выразил В. А. Зеленский: Украина достойна стать частью Евросоюза, потому что сейчас она платит за это право кровью. Подразумевается: «иначе бы нас так и не взяли, потому что продолжали бы думать, что мы то же самое, что русские». А в оппозиции Европа-Россия понятно же, да, кого надо убить, в т. ч. и в себе, выдавить по капле, чтобы стать европейцем? Вот то-то.

О трёх видах сознания: магическом, монотеистическом и рационалистическом

После серии постов про мифы и «мифоинструктирование» применительно к современной Украине, получил много просьб в личку раскрыть тему поподробнее. Не могу не отреагировать на массовый запрос аудитории. Поскольку готовой лекции нет, будет несколько разрозненных пояснений.

Итак. Для начала — о трёх типах, или матрицах сознания: «магическое» (оно же языческое), «монотеистическое» (христианское, исламское, иудаистское etc.) и «рационалистическое» — оно же, если угодно, «пострелигиозное».

Ключевая константа «магического» сознания — в мире действуют множество различных сверхъестественных сил, которые сами по себе не добрые и не злые, но со многими из них можно договориться, если угодно, «сторговаться» по принципу ты-мне, я-тебе. Главный механизм сделки — жертва. Ты приносишь к дереву чёрного петуха, а колдун-бабалао наводит порчу на твоего врага. Ты совершаешь какой-то неприятный обряд, а за это тебе удача, деньги и т. п. Нет как таковых категорий добро-зло, есть именно сделка, взаимовыгодный обмен с потусторонней силой.

«Монотеистическое» — на самом деле скрыто-дуалистическое: есть изначальное Добро и есть столь же или почти столь же изначальное Зло. Добро представлено как весьма жёсткий набор установок и правил («заповедей»), которым надо обязательно следовать, чтобы быть на стороне Добра. Добро в конечном счёте сильнее, потому что оно исходит непосредственно от Единого Создателя, но надо быть готовым к тому, что Зло этих правил, разумеется, соблюдать не будет, а будет наоборот всячески нарушать и отменять — и потому локально может побеждать; но это никогда не повод переходить на его сторону. Разумеется, с Добром нельзя договориться и сторговаться, оно не приемлет «жертв» — можно только принять его сторону и стоять на ней до конца.

И, наконец, «рациональное» — сверхъестественных сил никаких не существует, Единого Создателя тоже, но мир почему-то устроен разумно, логично и в конце концов объяснимо, просто сам по себе. И побеждает не тот, кто договорится с высшими силами, и не тот, кто на стороне какого-нибудь там «добра», а просто самый умный — тот, кто понял лучше других, как всё устроено, и сумел использовать это понимание к своей или общей выгоде.

Историю человеческого мышления последних трёх тысячелетий можно было бы представить как историю постепенного движения от «магического» через «монотеистическое» к «рациональному», однако, несмотря на сдвиги баланса, причём скорее колебательные, чем линейные, в каждый момент времени так или иначе одновременно существуют и действуют все три. Монотеизм органично включил в себя элементы язычества — условная бабка, молящаяся Николе Угоднику, чтобы ноги не болели, скорее язычница, хотя и в границах формально-монотеистического культа, а условный академик Сахаров, переквалифицировавшийся из учёного-оборонщика в проповедника-миротворца — скорее монотеист «за добро», чем рационалист «за науку».

Как показывает Лосев в «Диалектике мифа», каждое из них по-своему мифологично, то есть опирается на набор недоказуемых и необсуждаемых нарративов про то, почему мир устроен именно так, а не иначе. Однако ключевое отличие изначальной, «магической» матрицы — в ней по определению отсутствуют такие абсолютные категории, как «добро» или «истина». В языческой логике это понятно с неизбежностью: если высших сил несколько и ни одна из них не доминирует над остальными, «добро» у каждой своё и «истина», а точнее «правда», тоже своя; и то и другое является вопросом выбора стороны.

«Постсоветский период — это период деградации социальности, причём не только на «постсоветском» пространстве, но и в общемировом»Фото: © Владимир Вяткин, РИА «Новости»

«Картина мира «язычника» рано или поздно приходит к тому, что нет и не может быть никакого ни «абсолютного добра»

С этого места чуть поподробнее про язычество. Сам этот термин — очень важный. В современном русском языке он скорее означает «многобожие», но его изначальный смысл шире. «Язык» в древнерусском значении — это не только и не столько «речь», сколько «народ»: «нашествие двунадесяти языков» (на современном русском — «двенадцати народов»). В этом смысле точный перевод слова «язычество» на современный русский — это, между прочим, «национализм».

И такое прочтение даёт ясность: любой последовательный «националист» рано или поздно приходит к явному или скрытому отрицанию монотеизма в пользу культа «своих богов», той или иной версии «родноверия»; и наоборот — любой последовательный монотеист: христианин, мусульманин, даже иудей — рано или поздно приходит к тому, что его узко-«национальная» идентичность есть препятствие на его пути к Богу; и что он в большей степени часть «всего человечества», чем «своего народа». Разумеется, в реальности мы имеем дело чаще со смешанными и переходными формами — но это именно «мысль, не дошедшая до конца».

Картина мира «язычника», он же «националист», рано или поздно приходит к тому, что нет и не может быть никакого ни «абсолютного добра», ни «абсолютной истины», а есть только относительное благо-для-себя и для-своих (скорее всего, являющееся злом для «чужих»), и то же самое с объективной истиной — она является вредной иллюзией, а по-настоящему существует только «своя правда», которая, скорее всего, не будет принята в качестве таковой «чужими».

Применительно к истории постсоветской Украины это, в частности, иллюстрирует ту гигантскую роль, которую в истории её становления сыграл церковный раскол. Начавшийся, как мы помним, ещё до распада СССР, после неудачи попытки Филарета Киевского занять место патриарха Пимена в РПЦ. Но это тоже буквально на полях.

Если же брать шире, то постсоветский период — это период деградации социальности, причём не только на «постсоветском» пространстве, но и в общемировом. На Западе не случилось своей «перестройки», но их тоже зацепило «глобальной геополитической катастрофой» — то, о чём так точно говорил Валлерстайн ещё в начале 90-х. Биполярный мир второй половины ХХ века имел много недостатков, но у него было одно важное преимущество — он служил страховкой от инфантилизации, «праздника непослушания» в масштабах целых обществ, и соответствующей деградации элит. И дело тут не только в том, что Киссинджеры сошли со сцены, а на их месте теперь коллективная Лиз Трасс; дело ещё и в том, что и рациональное, и даже монотеистическое сознание всё больше уступает место «магическому», оно же «языческое».

Человечество как бы возвращается в своё доцивилизационное «детство», которое, однако, было вовсе не волшебным миром из мировой детской литературы, а скорее кровавым и жестоким миром из «Повелителя мух». И в нём, конечно же, не остаётся места никаким «общечеловеческим ценностям» — они сохраняются разве что в качестве инструмента манипуляции, и то по старой памяти. Зато наблюдается победное шествие «магического сознания», базирующегося на двух опорах — мощный яркий миф и обильная кровавая жертва на алтарях сотворённых в его каноне кумиров.

Как устроено погружение социума в «кровавое детство»

Опять же на полях — небольшая иллюстрация к тому, как устроено погружение социума в «кровавое детство». Некоторые проницательные кинокритики какое-то время назад подметили, что в последние несколько десятилетий самым кассовым жанром Голливуда стал жанр, так сказать, «сказки для детей и взрослых» — примерно в линии от «Звёздных войн» до «Пиратов карибского моря».

Маркетинговая механика объяснялась просто: вот есть дети и родители; в будни родители работают, дети учатся в школе. В воскресенье же, единственный день, семья вся вместе садится в семейное авто и отправляется вместо церкви в храм потребительского культа — торгово-развлекательный центр. Там она причащается святых даров в виде запаса кока-колы и фастфуда на неделю вперёд, приобретает священные реликвии в виде брендового шмота и гаджетов, где логотипы брендов выполняют примерно ту же роль, которую когда-то выполняли изображения святых и ритуальные символы и обереги. И, устав после изнурительного шопинга, движется в расположенный там же кинотеатр — за пищей духовной. Какой фильм они выберут для семейного просмотра? Понятное дело — такой, по поводу которого обоим поколениям — старшему и младшему — будет что обсудить по окончании сеанса. Чистая детская сказка не подходит — старшие заскучают. Но и олдскульные жанры — боевик, триллер, мелодрама, комедия — тоже не годятся: тут уже детям нечего ловить. А значит, должен быть фьюжн, где взрослые будут следить за «взрослой» частью — от любовной линии героев до технологических изысков спецэффектов и саундтрека, а дети — за своим: за «волшебным миром», где есть непременно чудеса, магия и азартное мочилово сил добра с силами зла, с непременной победой первых над вторыми.

Но дальше у взрослых, и особенно у выросших в этом всём повзрослевших детей включается механика пресыщения, и уже привычные фавориты старой схемы — «Пираты», «Поттер» или ЗВ — становятся для них слишком «ванильными». Нужна кровища, кишки, трупы, расчленёнка, секс с извращениями и т. д. И тогда, уже в режиме домашнего просмотра, на арену выходят не фильмы, а сериалы — где все табу сняты, хотя привычный жанр волшебной сказки сохранён. И тут — от «Властелина колец» к «Игре Престолов» и «Ведьмаку». И это дополняется до кучи видеоиграми, где можно ещё и побыть не просто зрителем, но и участником месилова, ну и порносайтами, конечно.

Итак, мы имеем поколение людей, выросших на контенте волшебной сказки, поначалу относительно невинной, но со временем всё более и более кровавой. И вот уже на арене появляется продукт этого сеттинга — ролевик-боевик-реконструктор: ещё позавчера махал мечом в «эльфятнике», вчера участвовал в «махачах» спортивных фанатов, а сегодня уже лупит из РПГ по «сепарам» и «оркам» в зоне АТО, и пилит ролики, где демонстрирует свежие татухи со свастонами. Его таким вырастили. Он просто наконец дорвался.

«Майданизм — это доктрина о неполноценности, ущербности»

Доминирующий сеттинг мира кровавой волшебной сказки — это и есть главный механизм инсталляции «магического» мышления взамен сдаваемому в утиль рациональному и христианскому. Магия отменяет и опровергает рацио — на его место встаёт рутинизированное чудо, в том числе в виде артефактов, дарующих сверхспособности. В свою очередь, канон сказки отменяет и опровергает любую универсальную этику — теперь «добро» это «свои» (что бы они ни делали), а «зло» это «чужие», просто по определению, и никак иначе. А замес экранного экстрима — кровь-кишки-расчленёнка — притупляет чувства: экранный герой не испытывает жалости к разносимым в кровавые клочья монстрам и прочим зомби: они не те, кого можно и нужно жалеть, они за скобками.

Собственно, теперь вы понимаете, почему бесполезны разговоры про Дом Профсоюзов в Одессе, или про «Точку-У» в Донецке, или про издевательства над пленными в Харькове, или про «тактику живого щита» в Мариуполе. Воины света отформатированы таким образом, что у орков нет и не может быть никаких «прав человека», именно потому, что они орки, а не люди. И чем больше этих не-людей превратится в кровавый фарш, тем ближе итоговая победа над их тёмным властелином, тем лучше в конечном итоге для сил света, и тем бОльшим героем является тот, кто их в этот самый фарш перемолол.

Я ещё раз говорю: это — не «нацизм», это — куда хуже «нацизма». Это мир победившего детства.

Ещё раз, в данном случае — с великолепной иллюстрацией на натуре. В чём разница, и чем политическое украинство, майданизм, отличается от нацизма. Нацизм — это доктрина о превосходстве. Майданизм — это, наоборот, доктрина о неполноценности, ущербности. Которая, по замыслу, может и должна быть преодолена только через ницшеанский акт, действие «по ту сторону добра и зла». До этого я иллюстрировал свой тезис известным видеообращением к русским Владимира Кличко, начиная с фразы «вы всегда нас унижали, считали людьми второго сорта…» и далее. Теперь — даже удобнее иллюстрировать его вот этим фрагментом из интервью Зеленского.

Президент Украины жалуется, что Запад относится к Украине, как второсортной стране. И сравнивает себя с колбасой. «Мы не можем быть между Россией и Евросоюзом. Скажите, что вы нас не берете! Мы будем выстраивать другую политику. Или скажите, что вы нас берете и возьмите. Но нельзя же так. Мы люди живые. Вы к нам относитесь, как ко второму сорту. Мы не колбаса, не сыр, не харчи, не продукты. Мы живые люди. Если вы считаете, что Европа со своей историей и порядком, она в другом мире. А вы, а вы… А вы просто есть. И просто будьте там. А мы вам скажем, когда вам можно встать, а когда можно вам сесть»

И ещё раз поясню свою позицию. Вся наша официальная пропаганда, а равно и турбопатриоты, всё время твердит «нацисты», «нацики», «денацификация». Это очень понятный, простой, логичный месседж — с чем деды воевали, а теперь вот мы опять воюем.

Я, в свою очередь, не испытываю ни малейших симпатий к «политическому украинству» и считаю его одним из самых омерзительных и кровавых политтехнологических конструктов, когда-либо создававшихся в истории. Но мне внутренняя честность исследователя не позволяет согласиться с автоматическим навешиванием этого банального ярлыка гитлергитлергитлер. Мне это кажется излишним, манипулятивным, пропагандистским передёргиванием. И к тому же вредным для нас самих, хотя бы потому что мешает увидеть, например, как устроена механика сборки общезападной коалиции поддержки этих самых «нациков» — а значит, мешает эффективно разрушать эту склеенную на живую нитку и трещащую по швам коалицию. Это явление другой природы, чем германский нацизм, и само то, что оно использует в том числе и его атрибутику, включая её в свой символический ряд, скорее усложняет задачу различения, чем облегчает.

Пора уже осознать, что мы оказались не в сиквеле войны ХХ века, а в первом полномасштабном конфликте века нынешнего, основанном на других механизмах и технологиях, чем те, которые использовались тогда. И не паляниця — в смысле не полениться — описать и осмыслить его в адекватных современных понятиях, вместо вытаскивания из закромов ярлыков советской пропаганды и речёвок из сетевых хохлосрачей.

Чем майданизм отличается от нацизма.

• 1. Нацизм, как и итальянский фашизм — это этатизм, это про приоритет государства и его институтов. Майданизм — про то, что государство это фейк, пустое место, торчки-креативщики и жулики-разводилы, а рулят или коммерсы, или «иностранные консультанты», или индоктринированные безбашенные НКО-шники.
• 2. Нацизм, как к нему ни относись, за 8 лет создал мощную экономику и передовую науку, в том числе оборонную. Майданизм угробил экономику, не говоря уже о науке, а воюет либо старым советским, либо импортным оружием.
• 3. Нацизм — это машина смерти: орднунг, процедура, газовая камера, arbeit macht frei. Майданизм — это дурное низовое насилие съехавших с катушек садистов-психопатов.
• 4. Нацизм — обьединить всех немцев. Майданизм — расколоть украинцев, выбросить неправильных и сделать их людьми второго сорта.
• 5. Нацизм — это «Германия превыше всего». Майданизм — это «возьмите уже нас куда-нибудь, мы же люди, а не колбаса» (© Зеленский).
• 6. Нацизм — это экспансия, аншлюсы и «новое жизненное пространство». Майданизм — это «что бы ещё и кому сдать лишнего и ненужного».
• 7. Нацизм — это «пусть нас ненавидят, главное чтобы боялись». Майданизм — это «пусть нас презирают, главное, чтобы давали допомогу».
• 8. Нацизм — олигархи, поставленные на службу рейху. Майданизм — это пацаны, умирающие за активы Ахметова и Коломойского.
• 9. Нацизм — это послушные исполнители, рабы процедуры, «банальность зла». Майданизм — это отмороженные «инициативники», «а давайте ***, потом придумаем как отбрехаться».
• 10. Нацизм — это попытка борьбы континентальной Европы против англосаксонского диктата. Майданизм — это о том, как нагнуть континентальную Европу в интересах США и Британии.
• 11. Нацизм — это доктрина, оформленная жёсткая идеология. Майданизм — это политтехнологический цинизм, идентичность, открыто выставленная на торги: кто больше даст, тот и сила света.
• 12. Нацизм — это разделение людей на сорта по принципу крови. Майданизм — это разделение людей на сорта по принципу исповедуемых ими политических и религиозных убеждений. «Сепар», «ватник», «колорад», «рашист» — это не про гены, это про взгляды.

По-моему, достаточно.

Алексей Чадаев, телеграм-канал Chadaev.ru