Константин Хабенский: «На дураков, если они не причиняют мне физической боли, не реагирую»

Константин Хабенский: «Зачем люди приходят в театр — для меня это всегда было вопросом. Зачем я прихожу в театр, я понимаю» Фото: Сергей Елагин

«Сегодня другая реакция и эмоциональный отклик на те же самые тексты»

— Константин Юрьевич, какое настроение чувствуете вы и актеры МХТ сегодня у зрителя? Оно изменилось после февральских событий?

— Я обратил внимание, что сегодня другая реакция и эмоциональный отклик на те же самые тексты в репертуарных спектаклях, которые были год назад, пять лет назад, даже 10 лет назад. Казалось бы, спектакль уже живет, он накатанный, мы знаем, где зритель смеется, где плачет… Но сейчас очень многое перевернулось, и совсем по-другому слышит зритель, который приходит в Московский художественный театр. Совсем по-другому слышит тексты, которые, казалось бы, понятны, пройдены и не требуют расшифровки. Грубо говоря, строчка «Солнечный круг, небо вокруг — это рисунок мальчишки» стала не просто фразой из песни, которую мы слышали с детства, она стала больше, чем рисунок мальчика.

— Зрители смеяться стали меньше? Может быть, совсем в других местах спектаклей, чем это было раньше?

— Там, где смешно просто ситуативно, там и продолжают смеяться. Там, где в смех заложено еще наше ментальное содержание, уже разный смех.

— Вы как художественный руководитель МХТ как настраиваете труппу в наши дни? Ситуация ведь совсем непростая, и законы у нас стали жестче. И какие пьесы отбираете сегодня для постановок?

— Настраивать труппу — я не проповедник. Я настраиваю работой. Просто предлагаю много работы. На трех сценических площадках. Мне кажется, в этом есть сегодня какое-то наше профессиональное спасение. Мы нащупываем темы благодаря многим проектам в нашем театре, связанным с поиском пьес современных драматургов, новых имен режиссеров, которых еще не было в художественном театре. Мы нащупываем. Это важно. Не то что я пришел с портфелем пьес, которые сегодня очень актуальны. Непонятно, что сегодня нужно ставить — комедию или, наоборот, трагедию. Непонятно. Поэтому нужно уловить дыхание зрителя, который приходит именно в Московский художественный театр.

Все, что так или иначе связано с военными действиями и трагедиями, которые неизбежно следуют за любой войной, я стараюсь не брать в разработку. Наверное, пока не время делать какие-то выводы и как-то трактовать тот или иной драматургический материал. Это я озвучивал и на общем сборе труппы 2 сентября.

— Как вам кажется, зачем сегодня люди приходят в театр — отвлечься, получить ответы на какие-то свои вопросы, увидеть надежду?

— Зачем люди приходят в театр — для меня это всегда было вопросом. Зачем я прихожу в театр, понимаю. Потому что мне нравится моя работа. Мне нравится фантазировать, сочинять в разных жанрах — в жанре трагифарса, в жанре трагикомедии особенно нравится. Зачем приходят люди? Может быть, потому что то, что нравится мне и моим коллегам, это все транслируется в зрительный зал, и, может быть, за этой радостью, фантазией, весельем, молчанием выразительным, тем, как мы преподносим какие-то драматические, трагические вещи. Может быть, это затягивает зрителя в наш мир, и они на какой-то момент отключаются от того, что видят по телевизору, в мобильных приложениях. Может быть, это попытка затащить людей в придуманный мир, как это сделал барон Мюнхгаузен.

— Вы говорили, что сверхидея спектакля «Враки, или Завещание барона Мюнхгаузена» — это завещание о том, как жить в мире с постоянно меняющимися обстоятельствами. И, отвечая на свой же вопрос «как жить?», вы сказали, что нужно создавать свои миры. Какой мир вы создали для себя? И как на это повлияли события в стране?

— Нет такого, что я создал для себя мир и благополучно в нем живу. Такого нет, иначе было бы все — крышка. Мы создаем миры, выходим обратно, возвращаемся домой, ходим в магазины, общаемся на пресс-конференциях и интервью, слушаем вопросы. Если бы я заключил себя в свой мир, то, наверное, стал бы каким-то приятным, неприятным, умным, глупым, но… идиотом, заключившим себя в свой собственный мир. Это фрик, кто угодно. Наша профессия — это фантазия, собственный мир и то, чем мы делимся со сцены, — историей, миром, фантазией. Но мы все равно выходим на улицу, смотрим на людей, общаемся и слышим интонацию и из телевизора, и на улице, о чем говорят или о чем молчат. Мы делаем свои выводы. Может быть, не всегда правильные, но это наши выводы и наше понимание того, о чем сегодня можно и поговорить, и помолчать.

«Нет такого, что я создал для себя мир и благополучно в нем живу. Такого нет, иначе было бы все — крышка» (на фото: сцена из спектакля «Враки, или Завещание Барона Мюнхгаузена» в постановке режиссера Виктора Крамера в МХТ им. Чехова в Москве) Фото: © Владимир Федоренко, РИА «Новости»

«Патриотизм на сегодняшний день — это делание своего дела»

— Мы в советское время твердо знали, что патриотизм — это любовь к Родине, какой бы она ни была. Сегодня очень многие вспомнили о патриотизме, но уже по-разному его понимают. Некоторые используют это слово как ругательство: по их мнению, быть патриотом — это плохо… А как вы понимаете патриотизм? И есть ли этому понятию сегодня место на сцене?

— Знаете, любовь к Родине — это прекрасно. Но если у тебя при этом завален забор или не закрываются окна в доме…

— …надо взять молоток и починить.

— Взять и починить. С любовью к Родине или из каких-то других эгоистических соображений, но надо сделать так, чтобы у тебя все работало и функционировало. Мне кажется, патриотизм на сегодняшний день — это делание своего дела. Каждый должен отвечать за то, что он умеет, чему учился. Это такой простой конструктор, который складывается, и получается вроде бы неплохая для всех жизнь. Если каждый хотя бы пытается делать то, что он умеет.

— За пару недель до начала спецоперации руководители театров, в том числе и вы, выступили против проекта основ госполитики в искусстве — с такими понятиями, как служение Отечеству, крепкая семья, коллективизм, историческая память и преемственность поколений, единство народов России, сохранение традиционных ценностей. Вы и ваши коллеги посчитали, что действующих правовых актов вполне достаточно для регулирования этой сферы и принятие проекта не будет способствовать «сохранению и приумножению духовно-нравственных ценностей». Чем все-таки закончилась история и не изменились ли ваши взгляды с тех пор?

— Был применен чересчур топорный подход для того, чтобы зайти с этим предложением непосредственно в театры и другие учреждения, которые содержатся за счет государства, но при этом хотят иметь свое мнение, зрителя, взгляд. Слишком топорно пытались зайти, поэтому, естественно, все театры сгруппировались.

Потом начались разные события. Мне кажется, элементарно какая-то внутренняя культура и воспитание сделали самоцензуру внутри тех тем, которые не надо сейчас трогать. Ну просто не нужно сегодня трогать, потому что это слишком живо, слишком больно. И даже если это нас не касается, это все равно нас касается.

— В последние годы вы и вообще люди искусства почувствовали наступление государства на ваши свободы? Ведь, чтобы творить, надо быть свободным.

— Я еще только год руковожу театром…

— За год ничего подобного не заметили?

— За год очень много чего со мной произошло. Наверное, за половину моей профессиональной жизни не происходило столько событий, встреч, решения задач и так далее. До этого я был совершенно в свободном полете, занимался собой любимым, искал только то, что мне интересно, и только то, чем я хотел заниматься в кино и театре. Во всем, кроме благотворительности, потому что благотворительность — это фонд, которому скоро будет уже 15 лет и который занимает особое место в моей жизни и жизни моих коллег по этому фонду.

Знаете, за этот год были разные высказывания, мнения, хотения с разных сторон. Но мне кажется, что мы прошли без потерь — репертуарных и человеческих.

— «В афише МХТ много премьер. Постоянно удивлять — это способ жизни или выживания театра?» (Леонид Постнов)

— У каждого театра естественность премьерная — разная. У одного театра — одна площадка, у другого — две, а у нас — три. Нам надо быстрее продуваться, пропускать новую кровь и предлагать новые вещи для зрителя. Последние несколько лет сезоны для художественного театра были не столь урожайными по премьерам. Не столь урожайными для такого количества творческих единиц, которые находятся в стенах этого театра. Поэтому первоочередной задачей было — предложить как можно больше работы, а она должна вытекать в премьерные спектакли. И должна быть естественная смена репертуара.

«Я собираю команду, с которой мы идем вперед»

— «Кто вам сделал предложение возглавить МХТ? С каким сердцем и мыслями приняли вы это предложение?» (Роза Хуснуллина). Как вы вообще согласились на эту адову работу?

— Все произошло очень просто. Года два назад у меня спросили, интересно ли мне попробовать себя в качестве художественного руководителя одного из московских театров. Я ответил, что мне интересно.

— Кто-то из министерства культуры спросил?

— Из департамента культуры Москвы. Какого театра, не сказали. На мое согласие ответили: хорошо, поставим вас в список ожидания. Многие мои друзья и коллеги уже возглавляют театры, почему бы и мне не попробовать? Тем более у меня были какие-то планы, в том числе связанные с проектом «Маугли». А потом произошло это предложение. И я согласился, пока есть силы и желание, хотя было огромное количество людей, которые отговаривали меня от чистого сердца, зная примерно объем работы и всего, что обрушится на меня.

— Как коллеги-актеры к этому назначению отнеслись? Ревность была?

— Не так просто. Не буду говорить по поводу ревности, по поводу стажа работы в Художественном театре — моего и коллег. Мне кажется, история здесь простая: нужно пройти какой-то путь, сделать какие-то вещи, чтобы делом доказать, что ты либо можешь, либо ты здесь как белка покрутился-покрутился и ничего толком не сделал — тогда до свидания. Я не знаю, сколько на это понадобится — год, два, три.

— В кинематографе вы уже выступили как режиссер — в фильме «Собибор». А нет ли желания поставить что-то большое и серьезное на сцене МХТ в качестве режиссера? Чтобы доказать, что вы можете.

— Слава богу, я в жизни общался и общаюсь с театральными режиссерами, которые действительно являются режиссерами. Я знаю, что это такое. Мы, актеры, — это совсем другая история. То, что у меня получается разобрать или предложить вариант решения сцены, не означает, что я режиссер. Это просто означает, что у меня в базовом, актерском, образовании еще заложена такая опция, как спасение себя: когда ты общаешься с человеком, который сидит в кресле режиссера, но не совсем владеет этой профессией, у меня есть возможность сделать самому и предложить режиссеру решение той или иной сцены. Но это не имеет отношения к режиссуре.

— Вы не пожалели, что согласились стать худруком МХТ?

— Нет. Конечно, было очень тяжело. И сейчас очень тяжело, и будет тяжело. Но я собираю команду, с которой мы идем вперед, планируем сделать 14 премьер в этом сезоне. С которой мы планируем делать, помимо премьер, еще жизнь театра, интересную жизнь для зрителей не только с точки зрения спектакля, но и с точки зрения отношения театра к зрителям. Планируем развитие театра в благотворительном направлении — в поддержку всех 10 фондов, которые возглавляют актеры МХТ. У нас есть разные программы, которые мы сегодня реализуем. И премия, которую мы придумали. Что-то получается, что-то пока нет, но это история команды единомышленников, которая идет вперед. А театр, как говорил Товстоногов, — это добровольная тирания. Слово «добровольная» здесь ставится во главу угла. Это по любви, по согласию. И только так.

— Из кого собираете команду — извне театра или из коллег по МХТ?

— Скажем так, 50 на 50. Нет такого, что всех прогнали и набрали новых. Кто-то ушел с прошлой командой, кто-то остался, кто-то пришел, кого-то я вернул из старой команды Олега Павловича Табакова или Олега Николаевича Ефремова. Нет такого, что заменили полностью. Этого и не может быть, потому что и культура, и глубина знаний жизни Художественного театра и драматургии, связанной с ним, и культура общения — все это нужно, а это достигается только через людей, которые кровью и потом здесь уже приросли, в хорошем смысле.

«Артхаб» был придуман в Казани как синтез разных искусств и направлений, чтобы соединить их между собой» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Должно сохраняться человеческое содержание»

— А как вы хотите сделать интересной жизнь зрителей МХТ, помимо спектаклей?

— Это очередной эксперимент, которыми, слава богу, еще полна моя жизнь. Это такая программа лояльности к зрителю, чтобы последний не просто приходил выпить кофе в буфете и посмотреть спектакль, но чтобы еще для него были какие-то сюрпризы, какое-то отношение. С этим связана и программа благотворительности, где мы зрителям рассказываем, что наши актеры — это не просто актеры, а еще и благотворители. То есть чуть шире рассказать зрителям, чем просто спектакль. Это и программа лояльности, когда лотерейным путем у кого-то появляется возможность с балкона пересесть в партер или в антракте в буфете выпить бокал шампанского. Это не заигрывание со зрителем, а вовлечение его в игру. Но это еще не окончательная история, потому что мы придумываем и потихонечку внедряем. Иногда это рождается совершенно неожиданно. По крайней мере, мы пробуем общаться со зрителем не только путем драматургии, режиссуры и актеров, но и путем какого-то человеческого к ним отношения и неожиданных приятных сюрпризов. А кто же не любит приятные сюрпризы?

— Сюрпризы придумываете вы вместе с командой или у вас для этого есть «специально обученные люди»?

— Специальных нет, у нас есть команда людей, которых я знаю давно или недавно, с некоторыми мы работали по благотворительному фонду или связанным с ним направлениям. С кем-то мы были не знакомы, но они пришли. И мы просто начинаем мозговой штурм, не жалея времени.

— Вы несколько раз сказали слово «сюрприз», а с точки зрения спектакля что это может быть? Может быть какое-то театральное новаторство?

— В театр уже все привнесли. Давно. Последняя новинка — то, что в театре стали играть женщины. Это было последнее новшество в театре. Дальше уже пошли системные вещи: убрали свечи и добавили свет, убрали симфонический оркестр и добавили звук и так далее. Все уже в театр внесли, надо только сохранить очень простую историю: при таком огромном количестве форм, взглядов, интерпретаций должно сохраняться человеческое содержание. Вот и все, что требуется от театра. Зритель приходит в театр для того, чтобы узнать себя; порадоваться, что это прошло мимо него; порадоваться, что этот человек сделал так или иначе, сопереживать ему, поплакать за него, посмеяться вместе с ним. Но это человеческая составляющая. Если ее нет, то это картонный театр, который, мне кажется, имеет место быть, но не на подмостках Художественного театра.

— «МХТ объявил конкурс режиссерских заявок на IV сессию лаборатории „Артхаб“. Что вы ищете, проводя этот конкурс? Какие плоды пожали от трех предыдущих конкурсов?» (Лидия Петровна)

— Мы ищем новые имена, талантливых людей, у которых «группа крови» соответствовала бы нашей.

— Находите?

— Конечно! Но таланты, как показывает история, не так часто случаются. Но находим. Если говорить о первом блоке «Артхаба» — это май, июнь, то у нас был очень хороший «урожай». У нас и премьера будет на малой сцене — «Друг мой». Есть еще одна пьеса, которую мы передали школе-студии, и в дипломном спектакле будут задействованы выпускники и только одна наша актриса. На паузе стоит еще одна пьеса, которая прекрасно зазвучала, но у нас есть другие соображения по поводу режиссера.

Сейчас идет второй блок «Артхаба», и уже точно есть одно прекрасное открытие. Еще впереди два показа, и тогда можно будет говорить об итогах второго блока. Но я уже могу сказать, что все это затеяли не зря.

IV сессия — это привлечение эскизов студентов 3–4-х курсов театральных вузов, именно режиссеров. Мы хотим уже дать им возможность проявить себя в этих работах. И, возможно, кто-то из них будет защищать свой дипломный спектакль на подмостках Художественного театра.

— А в Казани «Артхаб» работает, вы ведь начинали эту работу здесь?

— «Артхаб» был придуман в Казани как синтез разных искусств и направлений, чтобы соединить их между собой. Все развивалось, но не так быстро, как я хотел бы. А когда мне предложили возглавить Художественный театр, я подумал, что придуманные в Казани принципы могли бы хорошо взрасти на почве МХТ. И мы посадили эту историю в Художественном театре, придумали концепцию, как мы это будем делать, и запустили. И все поехало.

— «В труппе театра немало возрастных актеров, знакомых нам по советским фильмам. Находится ли им работа в театре, есть ли у вас в традиции ставить спектакли под актера?» (Ильшат) Кстати, как вы относитесь к возрастным актерам?

— Я к ним очень хорошо отношусь, несмотря на разность характеров. Уже в этом сезоне для актеров «золотого эшелона», как я их называю, мы задумываем спектакль, в котором будет задействован мужской состав. Пьеса будет по Куприну, спектакль пройдет на малой сцене. В прошлом сезоне состоялся моноспектакль Натальи Теняковой «Говорит Москва». Я стараюсь по возможности держать их в тонусе, потому что для них работа на театральных подмостках — это чуть больше, чем обычная работа, и чуть больше, чем отрабатывание своей заработной платы, это продление жизни. Я это четко понимаю и потому по возможности стараюсь привлекать их к новым работам.

«Идеальный театр — это театр единомышленников. То, о чем постоянно говорил Олег Павлович Табаков, — театр-семья» Фото: © Сергей Пятаков, РИА «Новости»

«Мы не имеем права снимать спектакли, представляющие художественную ценность»

— В Москве отменяют спектакли Дмитрия Крымова, который выразил свое отрицательное отношение к СВО. А вы, наоборот, ввелись на главную мужскую роль в его спектакле «Сережа» в МХТ. Не опасаетесь, что оппоненты могут это как-то использовать против вас? Ведь за вами сегодня целый театр, вы не только за себя отвечаете.

— Я считаю, что мы не имеем права снимать спектакли, представляющие, на мой взгляд и на взгляд моих товарищей по цеху, художественную ценность. Спектакли, не являющиеся никаким образом политическим лозунгом или чем-то еще, а представляющие художественную ценность для Художественного театра. Мне кажется, это важно.

— Почему история нас ничему не учит? Мы ведь уже вымарывали из титров «провинившихся» артистов, а потом осудили эти действия. И почему мы опять на эти грабли наступаем?

— Наверное, это вопрос Господу Богу, ведь это он создавал программу, которая идет по кругу. Спираль истории прошла и вернулась… То, что описывает Михаил Булгаков в «Днях Турбиных» и «Белой гвардии», ровно через 100 лет вернулось обратно и отразилось на наших гастролях в Киеве с «Белой гвардией» Булгакова. И я понял: то, о чем говорил большой писатель, свершилось и во что-то преобразилось. Как угодно это можно назвать: трагедия, комедия, фарс, трагикомедия, трагифарс, но во что-то преобразилось спустя почти 100 лет. Поэтому, наверное, это вопрос к большим художникам, большим философам, но не ко мне.

— В отмену культуры вы тоже попали: из каталога Netflix изъяли сериал «Троцкий» как пример российской пропаганды. Вы согласны с такой мотивировкой?

— Я на дураков, если они не причиняют мне физической боли, не реагирую.

— «Каким должен быть идеальный театр для Хабенского-актера и Хабенского-режиссера?» (Андрей) Это разный театр?

— Идеальный театр — театр единомышленников. К сожалению, это идиллия в сегодняшнее время. Может быть, некоторое время назад, когда мы были не перегружены мобильными телефонами и соцсетями, еще была, как мне кажется, какая-то возможность создать нечто подобное. То, о чем постоянно говорил Олег Павлович Табаков, — театр-семья. Но мы вошли в театр, когда уже были другие ритмы, настроения, средства мобильной связи, другое поглощение нами пространства.

Но тем не менее со временем приходит понимание, что, наверное, идеальный театр — это театр единомышленников, которые идут в одном направлении.

«Конечно, кино имеет огромный охват. Естественно, благодаря фильмам актеры становятся узнаваемыми, и театры этим пользуются — создают кассовые культовые спектакли. И это нормально» Фото: Сергей Елагин

«В кино я не снимаюсь уже год»

— «Возглавив театр, вы откажетесь от съемок кино и в кино?» (Анна)

— В кино я не снимаюсь уже год просто по причине того, что не хочу подводить моих друзей-продюсеров обещаниями, что я буду, а меня не будет. По причине того, что сейчас надо запустить театр единомышленников, а потом спокойно идти сниматься в кино в свободное от работы время.

— В театр ходят 1–2 процента людей, а в кино — масса… Не жалко будет упущенного времени?

— Кино можно перемотать, посмотреть еще раз, отложить, уйти, вернуться, нажать с того же места и смотреть. В театре нет такой функции и никогда не будет. Поэтому театр с тех самых времен, когда в нем еще не было женщин, остается живым делом, его невозможно перемотать и посмотреть. Если ты захочешь еще раз посмотреть спектакль, который тебя потряс или заставил думать, ты придешь на него еще раз и увидишь — с тем же самым текстом, но уже другой спектакль. Потому что и ты немного вырос, и артисты немного выросли, и какие-то события, которые вокруг, чуть-чуть изменились. И ты увидишь что-то другое, которое тебя еще больше потрясет или еще больше заставит задуматься. Или оставит тебя равнодушным после второго просмотра.

Конечно, кино имеет огромный охват. Естественно, благодаря фильмам актеры становятся узнаваемыми, и театры этим пользуются — создают кассовые культовые спектакли. И это нормально.

— «Когда вы играете в кино какого-нибудь исторического персонажа прошлого, как вы вживаетесь в его роль? В частности, вы очень удачно сыграли Льва Троцкого в одноименном сериале. Чтобы вжиться в его роль, вы читали литературу о нем, его собственные мемуары? Что нужно сделать актеру, чтобы глубже понять исторического персонажа, которого ему придется играть на экране?» (Семен Анисимов)

— Вариантов исторических личностей, которых я сыграл, не так много — Троцкий, Колчак и шахматист Корчной. Все трое — это собирательные образы. Несмотря на то, что я читал их книги, воспоминания о них и кинохронику просматривал. Что-то дофантазировал своим методом. Но все равно это собирательный образ. Три собирательных образа ярких людей, неоднозначных, которые оставили после себя довольно большие царапины на земной поверхности.

— «Не общались ли вы с Сергеем Лукьяненко? Я слышал, что он хотел бы, чтобы „Дозоры“ пересняли в виде сериала, уже не в жанре экшен, а скорее психологического триллера. Нет ли желания снова сняться в одной из своих старых ролей?» (Мурад)

— С Сергеем я не общался по этому поводу. Мне кажется, было бы неплохо снять а-ля Дюма «Дозор. 20 лет спустя».

— Константин Юрьевич, спасибо за интересный разговор. Успехов вам и вашей команде!