Алексей Иванов: «Борьба башкир не позволила России превратиться в колониальную империю»

Алексей Иванов: «Чем старше становлюсь, тем больше раздражители становятся внутренними или, так сказать, общекультурными»Фото: Сергей Елагин

«Желание бороться с ветряными мельницами развеялось»

— Алексей Викторович, вы определяете себя буржуазным писателем, а не как «великий писатель земли Русской». Что это значит?

— Буржуазные писатели своими произведениями реагируют на раздражители современности. «Великие писатели земли Русской» всем своим творчеством окучивают одну-единственную титаническую идею. Чаще всего это идея страдания русского народа, или величия русского народа, или злодеяний российской власти. Например, Александр Солженицын, при всем уважении, яркий пример ВПЗР.

— Что для вас сегодня является раздражителем, который может воплотиться в новый роман?

— Когда я был молод, меня раздражали явления окружающей жизни. Чем старше становлюсь, тем больше раздражители становятся внутренними или, так сказать, общекультурными.

Скажем, когда писал роман «Блуда и МУДО», меня раздражало то, что в новом информационном обществе ложь приобретает новую онтологию. В традиционном обществе ложь просто уродовала картину мира, калечила ее, и дело можно было исправить, показав правду. В информационном обществе ложь создает параллельную картину мира, и правдой исправить ее уже невозможно. То есть в информационном обществе переубедить человека не получится. Надо менять всю систему мышления. Поэтому в традиционном обществе ложь была препятствием на пути добра, а в информационном стала самим злом — то есть приобрела новый онтологический статус.

Когда я стал старше, то желание бороться с ветряными мельницами развеялось. Для меня более значимыми стали иные вызовы, неочевидные для читателей. Например, новый формат романа, точнее, формат романа XXI века. Этот формат в первую очередь предъявлен нам в виде драматического сериала, потому что в современной драматургии направление задает кинематограф. И я захотел написать исторический роман, структура которого соответствовала бы структуре драмсериала. За материалом далеко ходить не пришлось: я взял события и фактуру Сибири времен Петра I и написал роман «Тобол». Но причина романа — не желание рассказать о событиях далеких времен и не стремление растолковать какую-то мораль, а интерес к новому формату повествования.

— А должен ли писатель следовать вкусам и ожиданиям читателя?

— На мой взгляд, такого вопроса не существует. Есть хорошее наблюдение: писатель пишет такие романы, какие хотел бы прочитать как читатель, но никто их не написал. Это в точности обо мне сказано. Потому как судить — для себя пишешь или для читателя? Автор и есть тот читатель, которому он сам же и хочет угодить.

«Большое количество времени и усилий расходуется на изучение материала и разработку сюжета. Придумывать я предпочитаю на ходу, когда гуляю. Пишу дома, и мне важно, чтобы никто не мешал» Фото: Сергей Елагин

«Самый экранизируемый писатель человечества — Шекспир»

— Над чем вы сейчас работаете? И нужно ли вам брать длительные паузы, прежде чем браться за новое произведение?

— Я недавно закончил роман «Бронепароходы», дальше еще примерно полгода буду доделывать документальную книгу об истории российского речного флота. По большому счету паузы между романами мне не требуется. Ведь любой роман сначала дописываешь в голове, а уже потом на бумаге, и есть финальный период, когда голова свободна, то есть можно обдумывать следующий роман, хотя предыдущий чисто технически еще не завершен.

Знаете, работа за компьютером, может, только треть той работы, которую требует произведение. Большое количество времени и усилий расходуется на изучение материала и разработку сюжета. Придумывать я предпочитаю на ходу, когда гуляю. Пишу дома, и мне важно, чтобы никто не мешал. Самое плодотворное время для меня — утро. И я не начинаю роман, пока не выстрою его хотя бы в основных подробностях.

Роман — дело долгое, на него уходит примерно год. Разве разумный человек согласится выбросить год своей единственной жизни на помойку, занимаясь ерундой? Нет. Поэтому я не пишу развлекательное чтиво. Если я согласился потратить год на какой-либо роман, значит, роман того стоил. И публике я предлагаю уже тщательно отделанный текст, а не скороспелку: жертвую годом жизни не для сумбура и невнятицы.

— Почему тема речного пароходства начала XX века?

— Я сын речников, и тема реки, речного судоходства всегда была мне интересна. Я с удовольствием взял этот сеттинг. «Бронепароходы» — роман о 1918–1919 годах на Волге и Каме, о Гражданской войне, когда каждая противоборствующая сила имела флотилию вооруженных речных пароходов: красные — в Нижнем Новгороде, учредиловцы — в Самаре, чекисты — в Перми, ижевско-воткинские повстанцы — на Средней Каме. Но роман, разумеется, не является иллюстрацией истории. Роман о другом. О том, что правы не красные и не белые, а только те, кто в своей жизни оставляет место для неведомого будущего.

— К вам уже обращались по поводу экранизации?

— У меня на все романы проданы права на экранизацию. Пускай это звучит как хвастовство, но киношники обращаются ко мне еще до того, как я допишу новую вещь, — просто изначально верят, что она будет хорошей. И за «Бронепароходами» тоже уже обращались, но я пока не спешу заключать договор. Хочу, чтобы сперва вышла книга и ее прочитали, тогда и предложений будет не одно-два, а гораздо больше. Например, на «Ненастье» поступило 8 предложений.

Востребованность моих романов у кинематографистов проистекает вовсе не из того, что я, как говорят, пишу под экранизацию. Я сторонник классической школы литературы, когда в произведении есть сильная драматургия, яркие характеры, острые диалоги и настоящие идеи. А все это и нужно кинематографу. Поэтому, например, самый экранизируемый писатель человечества — Шекспир. Он-то уж точно не писал под экранизации.

«Если в фильме Тарковского слово «зона» замените словом «культура», то поймете, о чем говорит Сталкер»

— В продолжение разговора об экранизациях. Картина «Сердце пармы» по вашему роману является самым кассовым отечественным фильмом, вышедшим в российский прокат в 2022 году (по данным Kinobusiness.com на 29 декабря, сборы составили более 930 миллионов рублей). Но между написанием книги и фильмом Антона Мегердичева прошло 22 года. Почему так долго?

— Первая продажа на экранизацию случилась в 2005 году, но в 2008-м грянул кризис. А права на экранизацию даются на ограниченный срок. В общем, и время истекло, и, наверное, денег у той компании не было. 10 лет назад я вновь продал права компании Star Media. 10 лет для такого высокобюджетного фильма — вполне обычный период производства.

— Насколько увеличилась продажа книг после фильма?

— Я не интересовался в процентном соотношении, но фильм, безусловно, толчок к продажам. Однако продажи и раньше были неплохими, так что фильм для меня не спасательный круг.

— Как вы думаете, почему фильм «Сердце пармы» стал кассовым? 

— Потому что все сделано правильно. Выбран хороший и зрелищный роман, амбициозный продюсер, хороший режиссер, талантливый сценарист, отличные актеры, да и денег не пожалели. Но я не вмешивался в процесс создания фильма. Мне некомфортно быть сценаристом. Знаете, сценарист в кинопроизводстве — самое жалкое существо. Пока он пишет сценарий, его все уважают, он всем нужен. Как только работа завершена, то все — гуляй и ужасайся, наблюдая, как твой сценарий выворачивают наизнанку. Мне такого не надо. Так что я свои романы в сценарии не переделываю. Иногда мне присылают сценарии по моим романам, просят высказать мнение, внести правки или дописать реплики. Я помогаю, но сам на такую работу не напрашиваюсь. Мне вообще неинтересно, как делается фильм. Я никогда не мечтал стать режиссером. И все мои дела с киношниками ведет мой продюсер Юлия Зайцева. Я предпочитаю оставаться писателем.

— Вас не смущает, что финал картины и книги разнятся? Если у вас главный герой, князь Михаил, умирает, то в кино он воссоединяется с семьей, хеппи-энд, в общем.

— Фильмы часто не совпадают с романами-первоисточниками. Если фильм сделан один в один с романом, получается что-то школярское. Экранизация — сложный процесс, это перевод из одной художественной системы в другую (с языка литературы на язык кинематографа), и такой перевод всегда сопряжен с определенными потерями, изменениями, дополнениями. К этому надо относиться с пониманием. И фильм нужно судить не по соответствию первоисточнику, а по самому фильму. Как говорил Пушкин, «судите произведение по законам, в нем самом содержащимся».

Есть экранизации, которые очень далеко ушли от первоисточника, но тем не менее являются великолепными, поскольку экранизировали суть романа. Например, фильм Тарковского «Сталкер». Он совершенно не похож на «Пикник на обочине» Стругацких, однако это великолепная экранизация. Тарковский экранизировал не сюжет, не героев и даже не атмосферу романа, а его философскую идею. Роман Стругацких о том, что в жизни человечества порой происходит чудо. Например, явление Христа, открытие Америки или изобретение интернета. И человечество превращает это чудо в огромную кучу дерьма. Но только в этой куче и имеет смысл искать спасение. Визит пришельцев и есть такое чудо. А человечество тотчас загадило зоны, куда приземлялись пришельцы: в этих зонах расплодилось воровство и прочий беспредел. Но только в этой зоне Сталкер и может искать «счастье для всех, даром, чтобы никто не ушел обиженным». И Тарковский снял фильм как раз об этом. Только для него чудо — не визит пришельцев, а культура. Если в фильме Тарковского слово «зона» замените словом «культура», то поймете, о чем фильм и о чем всю дорогу говорит Сталкер. И конечно, только в культуре можно искать спасение от мерзостей нашей жизни.

— Как вы тогда определяете, о чем роман и фильм «Сердце пармы»?

— Можно говорить в прикладном политическом смысле: о том, что наша страна — федерация, и для гражданского мира нужно соблюдать законы федеративности. Можно говорить в жанровом отношении: прежний исторический жанр уже стал архаичен, нужен новый художественный язык, которым следует рассказывать об истории (например, совмещая историю с фэнтези), но так, чтобы история не потеряла своей точности и сути.

А можно говорить и об идейном наполнении. «Сердце пармы» — фильм о столкновении христианства и язычества. В христианстве не существует концепции судьбы. Христианин обладает свободой воли, следовательно, сам выстраивает свою жизнь; для него нет рока или предопределенности, зато есть грех — неправильное решение. А для язычества судьба — ключевое понятие. Язычник взаимодействует со многими богами и зависит от них, он не имеет свободы воли, следовательно, подчиняется судьбе, зато избавлен от греха, так как не виноват в своих поступках. Но как быть князю Михаилу, главному герою? Он правит языческим княжеством, в котором люди не воспринимают злодеяние как грех. А князь должен защитить язычников от единоверцев. Что делать? Предать свою веру или предать свой народ? И князь находит идеальный выход, в котором совмещаются и судьба, и свобода воли: надо принять бой, зная, что будешь побежден. Однако такой бой можно принимать только во имя какой-то очень важной вещи. А что это за вещь? Для князя — его земля. Своя земля — больше, чем просто родина. Это место, которое формирует твою жизнь и нравственность, одаряя тебя любовью. Все эти размышления есть и в романе, и в фильме. И перемены в сюжете их не искажают.

«Федерализм — более справедливое и выгодное устройство государства»

— Есть мнение, что «Сердце пармы» — это дань уважения империи. 

— Империя здесь ни при чем. XV век в России — рано для империи. Новгород еще отбивается от Москвы, а о Сибири в Москве и не слыхали. Есть великий князь Иван III (а не царь Иван Грозный), и есть удельный князь Михаил Великопермский, который спокойно подчиняется сюзерену и принимает священнослужителей из столицы. Конфликт случается, говоря современным языком, при столкновении унитаризма с федерализмом, а не имперцев с сепаратистами. Разговоры об империи применительно к этому фильму — обычная спекуляция.

— Как думаете, если бы Москва не начала завоевывать княжества и ханства, поменялась бы судьба России? 

— Завоевания Москвы — процесс объективный, и не могло быть иначе. В то время все сильные соседи захватывали земли слабых, так что Москва все равно бы пришла. Ее мог остановить только более могущественный враг. Например, в XVI веке Бухарский эмират не удержал Сибирское ханство, и его захватил Ермак. А в XVII веке Китай отбил Амур, и защитники Албазина ничего не смогли поделать.

— Но князю Михаилу же удавалось сохранить мир с другими князьями, даже со своим врагом примирился, чтобы защитить свой народ.

— Князь Михаил на своей территории продемонстрировал преимущества федерализма. Но в целом для Руси того времени федерализм не годился. Однако это неважно. Мы живем не в XV веке. То, что происходило тогда, для нас не эталон, не ориентир. Ориентир — он в будущем, а не в прошлом. Конечно, мы можем возрождать империю, как в былые столетия, но этот формат сейчас политически нежизнеспособен и экономически неуспешен. Не идеалистическое размышление, а сама реальная практика показывает, что для общества федерализм — более справедливое и выгодное устройство государства. Но для правящей верхушки выгоднее, конечно, империя.

— Когда Россия может прийти к федерализму?

— Видимо, тогда, когда люди захотят сами за себя решать, как им жить, а не слушать указания из Москвы.

— Откуда у россиян такая вера в государя, а не в собственные силы?

— Так сложилось исторически. В тоталитарном государстве выгоду приносит близость к власти, а не твои способности. Способности для своего развития требуют свободы, а за свободу приходится платить. Например, трудом или борьбой. А за близость к власти ничем платить не надо. Зато в свободном обществе шанс на благополучие есть у каждого, а в тоталитарном — только у единиц. Однако нам этого шанса хватает, ведь каждый считает себя героем, достойным всех благ. Завышенное самомнение, как личное, так и национальное, всегда ведет к тоталитаризму.

— На подлинную свободу внутри страны Россия может рассчитывать при таком состоянии умов?

— Пока не признает себя равной другим странам, а не превосходящей всех, то не может. У нас ведь уже был опыт сдувания самомнения. Россия проиграла Крымскую войну — и вскоре рухнуло крепостное право. Наступила хотя бы относительная свобода. И Россия резко пошла вперед. К 1913 году она занимала пятое место в мире и готовилась перейти на четвертое.

Мне могут возразить, что на излете своего срока Советский Союз был на втором месте, а СССР не был свободной страной. Однако на втором месте мы были по военному потенциалу, а не по уровню жизни. И страна надорвалась — развалилась. Советский строй просто надоел своим гражданам, никто не захотел бороться за него.

«В каком-то смысле наследием Золотой Орды было Казанское ханство, но и оно отстоит от империи на полтора века» Фото: Сергей Елагин

«Башкиры вступили в состав русского государства с особыми условиями»

— В «Сердце пармы» есть отсылка к началу завоевательного похода Ивана III на Казанское ханство. Нет ли у вас идеи написать роман об этом сюжете, как некое продолжение «Сердца пармы»?

— «Сердце пармы» я написал очень давно (начал в 1995 году и закончил в 2000-м), и мне неинтересно возвращаться к материалу, который для себя я уже пережил. Так что продолжения романа не будет. Взаимоотношения Казанского ханства и Московской Руси — великолепный исторический сюжет, но уже не мой. Об этом я давно сказал все, что хотел, и в романе «Сердце пармы», и в книге «Вилы».

— А какую роль, на ваш взгляд, сыграла Золотая Орда в становлении Российской империи?

— Золотая Орда отделена от Российской империи четырьмя столетиями. Конечно, монгольское иго заложило какие-то основы русского понимания власти, но это было слишком давно. В каком-то смысле наследием Золотой Орды было Казанское ханство, но и оно отстоит от империи на полтора века. А вот полукочевая государственность, безусловно, наследие Орды. Хотя Орда была равнодушна к религиям — хоть к христианству, хоть к исламу. Но христианство не сочеталось с полукочевым образом жизни, а ислам вполне сочетался.

Об этих вещах я рассуждал в книге «Вилы» на примере башкир (в целом книга посвящена Пугачевскому бунту). Башкиры воевали с русским государством от времен царя Алексея Михайловича до времен императора Павла I. И это были настоящие жестокие войны со сражениями войск и десятками тысяч жертв. Дело в том, что башкиры вступили в состав русского государства с особыми условиями. Условия такие: свобода ислама, общинное землевладение, местное самоуправление и полукочевой образ жизни. Разумеется, государство обмануло. Башкир зачислили в сословие крестьян, а крестьяне ни на что не имели прав. И башкиры восстали. Они дрались с государством почти 200 лет — вплоть до объявления собственного ханства и отделения от России. А Россия не смогла их победить, усмирить. И тогда нашла башкирам особое место в структуре империи. Башкир всем народом превратили в Башкиро-мещеряцкое иррегулярное казачье войско. То есть переписали в казачье сословие. В качестве казаков башкиры могли свободно пользоваться теми правами, за которые и боролись.

Это потрясающий факт в истории нашей страны. Борьба башкир не позволила России превратиться в колониальную империю западного образца. И в передрягах ХХ века Россия не развалилась на две половинки — русскую и тюркскую, как разваливались европейские сверхгосударства. Значит, можно жить вместе в мире, соблюдая права ближнего.

Эти события наводят на размышления о сути империи. Империя состоит из разных частей, и каждой из них запрещено что-то свое. Крестьянам — личная свобода, казакам — социальный лифт, татарам — национальная государственность, и так далее. Империю объединяют разные несвободы. Но империя — гибкая система, она манипулирует своими составляющими, чтобы добиться желаемого результата. А когда для всех запреты одинаковы, то это уже даже не империя, а просто тупая деспотия. Если империя — устаревший формат, то подобная деспотия вообще архаика.

«Самая простая концепция гласит, что история — это воля правителей. Но распад СССР — слишком масштабное событие, чтобы его осуществил один человек» Фото: Сергей Елагин

«СССР был построен на неправильном понимании человека»

— Вы как-то сказали, что Россия не ценит себя, не пытается узнать себя и переосмыслить на уровне нового времени. Но разве сегодня не происходит той самой попытки переосмыслить себя?

— Ни в коем случае. Деградация не переосмысление, даже если мы называем ее возвращением к истокам. Для переосмысления нужна новая позиция, а никакой новой позиции у нас нет. Возьмем для примера развал Советского Союза. Мы до сих пор не понимаем, почему Союз рухнул. Для объяснения этого события можно использовать разные концепции истории. Их много.

Самая известная концепция заключается в том, что история — это воля бога. Но такое объяснение гибели Советского Союза неубедительно. Самая простая концепция гласит, что история — это воля правителей. Но распад СССР — слишком масштабное событие, чтобы его осуществил один человек. Раньше нам насаждали убеждение, что история — это борьба классов по Марксу. Но СССР развалила не борьба крестьян с рабочими. Есть концепция Льва Толстого, что история — это роевое движение народов. Но народы СССР бездействовали и даже незадолго до распада проголосовали за сохранение СССР. Есть концепция Льва Гумилева, что история — это всплески пассионарности. Но пассионарность — всегда воля, а СССР распадался безвольно. Есть экономическая концепция, что история — это результат развития производительных сил. Но Советский Союз не исчерпал своих сил и мог существовать еще лет 40, не меньше. В общем, у нас нет концепции истории, которая объяснила бы гибель СССР, значит, нет и переосмысления.

Имеются еще две теории о сути исторического процесса. Одна теория — постмодернистская. Она заключается в том, что никакой истории нет, а есть бесконечное вранье об одном и том же сюжете. Эту теорию разрабатывали Фоменко и Носовский в своей «Новой хронологии». Такая позиция хороша тем, что ничего вообще не надо объяснять. И есть теория Ричарда Докинза, которая утверждает, что история — борьба информационных комплексов. Вот она-то как раз и объясняет причину падения СССР. Очень сильно упрощая, можно сказать, что «по Докинзу» СССР развалился, потому что людям просто стало скучно жить по-советски, захотелось как на Западе. Эту теорию я использовал в своем романе «Пищеблок». И «по Докинзу» понятно, почему мы вдруг рванули обратно в СССР. По «Пищеблоку» это тоже понятно.

В общем, повторюсь, для переосмысления нужна идейная позиция. А ее нет. И потребности в ней у общества тоже нет. Поэтому торжествует энтропия.

— А для российского человека развал СССР был хорошим или плохим исходом?

— Государства не разваливаются сами по себе. Они разваливаются тогда, когда уже нежизнеспособны. А то, что нежизнеспособно, должно уходить с исторической арены. Безусловно, в определенный период Советский Союз был в состоянии конкурировать, но в конце 80-х годов уже все умерло.

Увы, СССР был построен на неправильном понимании человека. Считалось, что человек — он изначально хороший, что работа — это радость, что идея важнее достатка, что коллектив всегда прав и так далее. Такие мифологемы не соответствовали природе человека и общества. СССР упрямо перестраивал эту природу, проще говоря, ломал об колено. Главными инструментами ломки были принуждение и идеология. А капитализм просто использовал несовершенство человека для создания общественного блага. Инструментами были политика и право. СССР как бы говорил человеку: люби государство, работай много, а получай мало, чтобы твои деньги шли на нужды государства. А капитализм говорил другое: работай сколько хочешь, но чем больше получишь, тем больше государство заберет у тебя, а ты не люби государство, чтобы оно тебя боялось и отдавало твои деньги обществу.

Меняя советскую модель жизни на буржуазную, мы меняли идеализм на реализм. Реализм некрасивый, но живем-то мы в реальности, а не в идеале.

— Можно ли говорить, что сегодня делаются попытки вернуться в СССР, хотя бы на уровне символов, то же возрождение пионерии? Реально ли возродить Советский Союз?

— Эта попытка нелепа. Мы возрождаем не СССР, а мертвый СССР. Как в «Игре престолов» — «что мертво, умереть не может!» Настоящий СССР, живой, — он без частной собственности, без свободы передвижения, без товарного изобилия и без интернета. Оно нам надо?

— А как вы относитесь к установке памятников Сталину в России, как это недавно произошло на территории частной школы в Набережных Челнах, о чем писали федеральные медиа?

— Это махровая глупость. Спорить с ней — словно возвращаться в ситуацию демшизы конца 80-х годов. Надоедает талдычить об очевидном. Сталин — людоед, а людоедам памятники не ставят.

Памятник Иосифу Сталину в Набережных Челнах Фото: «БИЗНЕС Online»

«Нужно, чтобы власть отцепилась со своими великими целями и великими предками»

— Я знаю, что вы плохо относитесь к милитаризации общества. Можно ли обойтись без этого в текущих условиях?

— Держать общество в узде можно двумя способами: когда обещаешь блага или когда потворствуешь недостаткам. В будущие блага общество уже объективно не верит, остается лишь потворствовать недостаткам. А недостатки общества проистекают из его комплекса неполноценности. Милитаризация — это удовольствие для комплекса неполноценности. Других удовольствий у власти для нас нет. Печально, что нам и этой радости хватает.

В общество вдолбили лозунг «Можем повторить!». Он антиисторичен, потому что история не повторяется, иначе ее и не было бы. Какие-то фазы истории могут быть похожи, но схожесть не повторение. Собственно, я об этом и написал роман «Тени тевтонов», когда повторение оказывается путем к Сатане, потому что путь к Богу — движение вперед.

— К какой культуре мы идем в таком случае? 

— Парадоксальным образом наша деградация не имеет цели. Обычно деградация направлена к какому-то идеалу: мы возвращаемся к рабовладельческому строю, или возвращаемся к общине, или переходим на палки-копалки и каменные топоры. Хотелось бы знать, к чему готовиться. Но нам такой определенности не дают. Мы деградируем бессистемно.

— Когда-нибудь у нас будет…

— Цель деградации?

— Я хотела спросить о демократии…

— Надеюсь, что да. Потому что это самая успешная форма организации общества. Как говорил Черчилль, демократия — вещь отвратительная, но ничего лучше нет.

— Что для этого нужно сделать?

— Нужно, чтобы власть оставила общество в покое. Чтобы люди начали жить так, как они хотят: начали зарабатывать деньги, учиться, развлекаться, общаться. Нужно, чтобы власть отцепилась со своими великими целями и великими предками. Тогда жизнь сформируется так, как должно, то есть оптимальным образом. А потом можно будет подумать о целях и предках.

— Помнится, вы говорили, что нарочно не выезжали за рубеж, чтобы не разочароваться в России. Не разочаровались?

— Я и не был особо очарован Россией. Любовь к родине не мешает трезвому взгляду. И знакомство с жизнью Запада дает понимание, что все наши споры о свободе, империи, власти и так далее — просто изобретение велосипеда. На все эти вопросы уже даны ответы, и ответы подтверждены практикой. Пользуйтесь, если хотите. А Запад думает о совсем других вещах. Он бьется над проблемой бесконечной энергии. Он изучает взаимодействие реала и виртуала. Он испытывает возможности метамодерна. Ему неинтересны войны и вожди, как взрослому человеку неинтересно играть в казаки-разбойники. И мне неинтересно, я тоже уже взрослый.

— Насколько вам сейчас комфортно жить в России?

— Вообще некомфортно.

— Может, уехать?

— Нет, а почему я должен уезжать?

— За свободой…

— Лично я и так свободен.