«Важно сохранять память о Шаляпине, но не нужно подходить к нему слепо и брать за идола»

Сегодня исполняется 150 лет со дня рождения Федора Шаляпина Фото: Unknown, wikimedia.org, Общественное достояние

«Есть два человека, которые стали легендами на этом поприще, — Федор Шаляпин и Мария Каллас»

— Алексей Васильевич, на ваш взгляд, в чем феномен Федора Шаляпина? Почему спустя 85 лет после его смерти о существовании этого артиста знают даже люди, которые очень далеки от оперного искусства?

— Федор Иванович, безусловно, фигура легендарная в театральном и музыкальном мировом искусстве. Есть два человека, которые стали легендами на этом поприще, — Федор Шаляпин и Мария Каллас. Они, кроме вокального и актерского таланта, обладали очень сильной личностью, харизмой и бешеной энергией. И направляли такой энергетический посыл в зал. Я думаю, в таком личностном характере и кроется их абсолютный успех.

Но вместе с тем и делает так, что невозможно быть учеником Шаляпина. В свое время солист Большого театра Александр Огнивцев старался походить на него и петь как он. Однако все равно это у него не получалось. Потому что есть такие типы артистов и личности в искусстве, которые создают эпоху, но они не могут дать никаких рецептов успеха.

Хотя сам метод пения и поведение на сцене Федора Ивановича сегодня не современны. Он на сцене был безудержным, выражал очень мощные эмоции, а сегодня царят совершенно другие установки как по манере пения, так и по манере игры. Кроме того, Шаляпин был не очень аккуратным музыкантом. К примеру, исполняя романсы Рахманинова, с которым дружил, менял ноты и говорил Сергею Васильевичу: «Знаете, мне вот так петь удобнее». Делал ферматы, делил долгие ноты там, где это не полагалось. Это тоже сегодня непопулярно. То есть Шаляпин, конечно, легенда, но у него трудно перенять мастерство.

Также Федор Иванович обладал большой камерной программой, исполнял романсы. Сегодня искусство пения академического романса в России фактически умерло: практически не осталось певцов, которые выступают на подмостках с романсами, а если выступают, то делают это неудачно.

«В каждом романсе человек должен переноситься в другую жизнь, внутренне измениться, что и умел Федор Иванович. Это позволяло ему создавать незабываемые образы на сцене и петь романсы, перевоплощаясь» Фото: Russian Look / www.globallookpress.com

«Легенда, с одной стороны, но с другой — живая фигура в искусстве»

— Что за секреты Шаляпина и его поколения в исполнении романсов потеряны?

— В каждом романсе человек должен переноситься в другую жизнь, внутренне измениться, что и умел Федор Иванович. Это позволяло ему создавать незабываемые образы на сцене и петь романсы, перевоплощаясь. Может быть, вот это искусство перевоплощения, мгновенное искусство, и умерло. Поэтому очень важно сохранять память о Шаляпине, проводить фестивали, анализировать его искусство, но не нужно подходить к нему слепо и брать за идола.

Но, именно понимая, что он легенда, с одной стороны, но с другой — живая фигура в искусстве, которую всегда и нам, критикам, и певцам, и режиссерам, и дирижерам, надо изучать и понимать, что в его творчестве нам близко и может нам помочь, а что вызывает вопросы.

Это вообще очень важно в отношении к искусству прошлого и к самым великим именам. Не надо делать вид, что они всегда во всем безупречны. Нужно к ним относиться как к сегодняшним живым деятелям искусства, всегда им задавать вопросы и стараться на эти вопросы ответить.

— В возрождение русского романса вы уже не верите?

— Я внимательно слежу за тем, как наши молодые певцы (и не очень молодые) исполняют романсы. И я очень редко когда получаю удовлетворение. Есть небольшое количество исполнителей, которых можно считать умеющими петь романсы. Наверное, есть невнимание к этому и в консерваториях. Был конкурс камерного пения, где председателем жюри была Галина Писаренко, которая в свое время замечательно пела романсы вместе со Святославом Рихтером. Но он проводился всего один раз и даже не был замечен общественностью.

У общественности нет никакого интереса к этому академическому романсу. Вот как-то все разъединилось и умерло. Но мне кажется, что внутри академического романса заключены очень большие ценности. И если я смотрю, скажем, на Германию и отношение к Lied, что составляет очень важную часть немецкой культуры, то я вижу, как на протяжении даже моей жизни изменилось отношение к этому явлению. Эти песни сначала исполнялись как будто бы на котурнах, очень романтически, приподнято. Потом они стали гораздо более камерными, исполняясь как будто бы при домашнем музицировании.

И сейчас еще один этап, когда к этому внимательному, почти домашнему музицированию подключаются феноменальные какие-то музыкантские изыскания. Там все это развивается и есть потрясающие певцы, которые вбирают в себя все это, а у нас никого нет. Ну, может быть, произойдет какой-то взрыв, придет какой-то певец или певица, которые нам откроют заново эти романсы, и мы заживем новой жизнью.

«Шаляпин иногда сам себе придумывал грим, прическу и костюмы. Это тоже очень важно, поскольку он понимал, что театральное искусство — оно в совокупности всех отдельных черт» (на фото: портрет Ф.И. Шаляпина, написанный Кустодиевым) Фото: Борис Михайлович Кустодиев, wikimedia.org, общественное достояние

«Шаляпин обладал огромным, очень мощным и красивым голосом»

— Какие партии вы считаете главными в карьере Шаляпина?

— Шаляпин обладал огромным, очень мощным и красивым голосом, создал такие незабываемые образы, как Борис Годунов, Мефистофель и Демон. Также Дон Базилио в «Севильском цирюльнике» — все басы до сих пор, когда играют эту роль, сознательно или несознательно пытаются подражать Шаляпину. Но он совершенно неподражаем, потому что мы понимаем, какой мощи комедийное дарование было у Федора Ивановича.

Кроме того, он ведь еще иногда сам себе придумывал грим, прическу и костюмы. Это тоже очень важно, поскольку Шаляпин понимал, что театральное искусство — оно в совокупности всех отдельных черт.

Можно сказать, что Шаляпин сам для себя был режиссером. И здесь, может быть, это тоже такая как бы уникальная фигура.

— Ему удалось привнести в оперное искусство что-то новаторское?

— Мне кажется, то, что он был режиссером самому себе, и есть нечто новаторское. Ведь он придумывал себя в определенной роли как совершенно конкретную личность, а не просто выходил на сцену, пел красивые ноты и уходил, сорвав аплодисменты. Это то, чему у него нужно учиться, но нельзя научиться, если в тебе самом этого начала нет. Но когда он выходил на сцену Ла Скала, Парижской оперы или Мариинского театра, то своим бешеным энергетическим искусством заряжал окружающих и заставлял даже певцов, которые, может быть, не обладали такими свойствами, все-таки что-то у него перенимать. Например, то, что артист сам должен помогать себе создать законченный образ на сцене.

«Его Борис Годунов мог падать на землю, рвать на себе платье и волосы. Все это сегодня абсолютно невозможно (на фото: Федор Шаляпин в роли Бориса Годунова)» Фото: Russian Look / www.globallookpress.com

«Его Борис Годунов мог падать на землю, рвать на себе платье и волосы…»

— Вы сказали в начале разговора, что стиль исполнения Шаляпина сегодня несовременен. Какое оно тогда — современное оперное искусство, к каким эталонам стремятся оперные певцы?

— Когда пел Шаляпин, главным итальянским композитором был Джакомо Пуччини. Это требовало от певцов очень больших голосов. А само искусство пения (бельканто), то есть очень тщательное выпевание каждой ноты и поиск красоты внутри пения, было на втором плане. Сейчас вокальное искусство вернулось к той основе белькантового пения, которое было в XIX веке. В моей молодости в Большом театре звучали только большие голоса, но певцы все пели неточно, небрежно. Тогда это не считалось за большой порок, а сейчас такое просто невозможно — все певцы очень тонкие музыканты, чего нельзя сказать о Шаляпине.

Но у него другие качества. Вот это «выпуклое» искусство пения влекло за собой и чрезмерную подачу чувств. Его Борис Годунов мог падать на землю, рвать на себе платье и волосы. Все это сегодня абсолютно невозможно. Поведение певца на сцене гораздо более сдержанное, хотя он в этой сдержанности должен содержать очень глубокие чувства. Именно поэтому если бы сейчас Федор Иванович вышел в роли Бориса Годунова или Мефистофеля на сцену, то выглядел бы очень несовременно. Думаю, что было бы неудобно не столько окружающим, сколько ему самому.

— А современные оперные певцы могут себе позволить нарушать сегодняшние каноны?

— Нет, они не могут себе позволять нарушать каноны, потому что… Я вот видел, как в Большом театре исполняли «Бориса Годунова» в 50–60-е годы прошлого века. Этот музыкальный текст иногда почти проговаривали, а не пели (сегодня это совершенно невозможно, поскольку любой артист очень тщательно поет партию), чтобы быть выразительными. Тогда певцы очень скромно себя вели, не проявляли больших чувств. А вот недавно я видел Ильдара Абдразакова в роли Годунова на сцене Большого. Он тоже очень тщательно поет партию, но при этом позволяет себе гораздо больше внешне проявлять эмоции. Может быть, это связано с тем, что певец уже очень уверенно чувствует себя в вокальном материале (поет спокойно и свободно) и ему также хочется выразить сложность этого страдающего царя. При этом он находится внутри сегодняшнего канона исполнения.

— А вам самому какая манера подачи больше нравится?

— Для меня и в музыкальном искусстве, и в оперном, и в чистой музыке очень важно эмоциональное наполнение. Оно важно в работе дирижера и певца. И если я ощущаю сильное внутреннее эмоциональное наполнение роли, то, конечно, это для меня всегда более интересно, чем аккуратно спетая партия, которая просто красиво звучит.

«Шаляпинский фестиваль должен открывать нам новые имена, имена со всего мира, которые в любой роли дарили бы заряд энергии, культурной энергии, человеческой энергии, говоря с нами на человечном языке» Фото: «БИЗНЕС Online»

Каким должен быть настоящий Шаляпинский фестиваль?

— А как на карьере Шаляпина отразился отъезд из России?

— Россия в то время в определенном смысле противостояла Западу, где Шаляпин гастролировал и жил подолгу. Это важно, но я не думаю, что само перемещение привело к какому-то существенному изменению его творческого облика, потому что к нему было всеобщее преклонение, обожание. Артист очень любит, когда его любят, хвалят, заваливают цветами. Шаляпин этим был избалован, и есть много всяких анекдотов о том, как он привык жить как человек, которому поклоняются и ноги целуют. Думаю, он этим мог хвастаться во всем мире.

— Можно ли предположить, как бы развивалась его карьера, если бы он остался в Советской России?

— Безусловно, мы можем сделать такое предположение не только по жизни и творческому пути Шаляпина, но и на примере многих современных артистов. Потому что мы знаем певцов, которые находили себе правильных учителей пения за границей и которым предлагался репертуар, каких нет в российских оперных театрах.

А это очень важно — попадать туда, где культивируется это искусство, где человек приобщается к какому-то другому уровню. Я не хочу сказать, что в России уровень был ниже. Наоборот, в начале XX века мы находились на том же уровне развития театрального и музыкального искусства, что и Европа. Но для артиста очень важно попадать в те страны, где рождались эти оперы, где есть традиции, где дирижер или концертмейстер будут ему помогать создавать новый образ так, чтобы он вписывался в это пространство. Это и происходило с Шаляпиным в Ла Скала,  Парижской опере и других театрах. Он накапливал европейские традиции в себе, соединяя их со своей русской природой, и все это вместе сделало его таким великим человеком не только в искусстве, но и вообще в истории.

— Вы как-то приезжали на Шаляпинский фестиваль, написали об этом довольно критическую статью. Тогда подскажите, каким должен быть настоящий Шаляпинский фестиваль?

— Во-первых, Шаляпинский фестиваль должен открывать нам новые имена, имена со всего мира, которые в любой роли дарили бы заряд энергии, культурной энергии, человеческой энергии, говоря с нами на человечном языке. И, с другой стороны, там должны быть современные дирижеры, которые очень внимательно и тщательно работают с партитурами, обладают собственным взглядом на то, как это будет подано.

И спектакли, которые сделаны режиссерами не просто так — выход справа налево, кокошники и бармы, — а когда сам спектакль являет какое-то размышление о сегодняшнем дне, о нашей культуре, о нас самих и позволяет как личностям развиваться. Вот это Шаляпинский фестиваль.

Почему, когда Шаляпин выходил на сцену, он всех так потрясал? Потому что приносил с собой какой-то такой заряд положительной энергии, которая будила в человеке самые лучшие начинания.

— Мы много говорим о том, каким Шаляпин был артистом. А каким он был человеком?

— Это такой хитрый вопрос. Я тут даже могу открыть свою маленькую личную тайну. Дело в том, что моя бабушка родом из Казани, и она была одной из самых красивых женщин в городе. Ее подруга Мария Элухен впоследствии стала второй женой Шаляпина. Если бы, условно говоря, моя бабушка постаралась, то я мог бы быть внуком Шаляпина (смеется).

Что касается самого Федора Ивановича, то можно сказать, что он был сложным человеком, человеком очень глубоких и больших чувств. Думаю, что окружающим с ним (особенно после того как он стал знаменитым и великим, и он это хорошо понимал) было нелегко. Я могу вспомнить и Марию Каллас, которая тоже в какой-то момент стала понимать свою уникальность, и ее окружению было с ней трудно.

Это свойство, может быть, необязательно для знаменитости, но Шаляпин — человек театра, который даже в жизни постоянно играл какую-то роль. С такими людьми нужно обращаться очень осторожно и аккуратно, потому что они очень чувствительные. Если бы они не были такими чувствительными, то и не были бы гениальными актерами и певцами. Они все сплошь сложные люди. И таким сложным, непростым человеком был и Федор Шаляпин.