Евгений Норин: «Юнит модели «Тарас с автоматом» на Украине бесконечен»

Евгений Норин — публицист, историк, писатель, специализируется на военных конфликтах постсоветского пространства. Автор нескольких книг, в том числе «Чеченская война», второй том которой презентовали в июле в Москве и Санкт-Петербурге Фото предоставлено Евгением Нориным

«С одной стороны, Украина сохраняет численное преимущество, при этом достаточно существенное, но наши сохраняют огневое превосходство»

— Евгений, что прямо сейчас происходит на фронте?

— На мой взгляд, на фронте сейчас происходит косплей книги Эриха Марии Ремарка «На западном фронте без перемен». Ситуация в известном смысле патовая, стороны находятся в равновесии, наши и украинцы в окопах уже давно, примерно на одной и той же линии фронта, и своротить ее крайне сложно. Причем, когда, с одной стороны, инициатива у наших, они наступают, но при этом события развиваются настолько медленно, что к моменту, когда оказывается, что фронт прорван, противник уже успевает закупорить этот прорыв, и задача сводится к предыдущей. В принципе, у нас, по крайней мере с декабря, обсуждается очень часто и регулярно возможность нового крупного наступления со стороны России, возможно, даже с нового направления.

— Почему так происходит?

— Потому что в окопах военный конфликт не выиграть. Да, Украина теряет больше по той причине, что военные действия идут на ее территории и с нашей стороны есть «игрушки», которых у Украины нет в принципе. Пока у нас военные действия идут именно на фронте и в прифронтовой зоне, а Украина несет потери по всей территории страны. Медленно и печально, но какие-то тактические успехи есть, а оперативные почти не конвертируются во что-то более наглядное. Есть альтернатива атаковать на другом направлении. Например, попробовать окружить Харьков или задать Украине совершенно новую болевую точку, например, захватить Сумы, но это умозрительные домыслы. Надо понимать, что могут быть какие-то стратегические прорывы, допустим, соблазнительно попробовать ударить в обход Харькова, сразу обойти Славянско-Краматорскую агломерацию, но это в омут с головой, потому что фактическое состояние армии РФ не такое идеальное. Вместе с тем у Украины есть бонус в лице «бесконечных снарядов», которые подвозят с Запада. Это тот оружейный завод, который мы принципиально разбомбить не можем. Боеприпасы, вооружение, техника — это оборонно-промышленный комплекс, который для нас неуязвим. Но, с другой стороны, он имеет и свои проблемы. Это не бесконечный поток, который идет в непрерывных и грандиозных объемах, и, как следствие, остается возможность наносить удары по коммуникациям.

Проблема в том, что украинская сторона тоже думает о контрнаступлении и явно сосредотачивает резервы. В случае если наши не попробуют атаковать, то противник будет навязывать свою волю. Тут не нужно делать скидок, враг вполне способен к жестким действиям, что уже продемонстрировал во время боев под Купянском, Красным Лиманом и Изюмом. Этот клинч, который сейчас есть, в любом случае будет сломан, вопрос: когда и как?

— Вопрос как к человеку, интересующемуся историей. Первая мировая была войной окопов, войска сидели неподвижно на одной линии фронта, забрасывая друг друга снарядами. Вторая мировая — война моторов, войска постоянно двигались, маневрировали. Скажем, война в Афганистане как будто была без какой-то внятной линии фронта. Как вышло, что спустя 100 лет после Первой мировой, к концу первой четверти XXI века, мы сидим в глухих траншеях и обстреливаем друг друга из артиллерии, пока фронт стоит?

— Это не уникальная ситуация в мировом масштабе на самом деле. Мы можем вспомнить примеры, когда довольно долго в современных конфликтах линия фронта стояла на месте. Например, Ирано-Иракская война, у которой, кстати, очень много общего с нашим текущим конфликтом. Без шуток, это может прозвучать контринтуитивно, но эта война 1980-х годов имеет общие пересечения с современным конфликтом, и там тоже была схожая ситуация. Да и во время Второй мировой, которую называли «войной моторов», бывали ситуации очень длительного бодания на одних и тех же рубежах. Скажем, под Сталинградом, Ржевом, Демянском тоже были ситуации, когда фронт стоял долго и никуда не двигался.

— И почему мы находимся в такой ситуации?

— Потому что ни одна из сторон не обладает достаточным потенциалом, чтобы сокрушить линию обороны противника быстро. Обе стороны пытаются это сделать, но не выходит, во всяком случае в последние месяцы. Проблема не в том, что это в принципе невозможно, а в том, что не получается прорвать до того, как противник поймет, что происходит, сумеет подтянуть резервы и этот прорыв запечатать. Да, с одной стороны, Украина сохраняет численное преимущество, при этом достаточно существенное, но наши сохраняют огневое превосходство. Вместе с тем стороны учатся друг у друга, поэтому козыри обеих сторон несколько нивелируются. Противник либо учится с ними бороться, либо подтягивает собственное производство аналогичных средств борьбы. Сейчас нельзя сказать, что наши также безоговорочно перестреливают противника, как, например, летом под Лисичанском, когда валом огня забивали неприятеля.

С другой стороны, качественно изменилась ситуация с дронами. Нельзя сказать, что у нас все хорошо с БПЛА, но гораздо лучше, чем было в начале СВО. Кроме того, с мест сообщают, что подтянули проблемы со связью и целеуказанием. Это на самом деле нормальная ситуация, когда обе стороны начинают учиться друг у друга, подтягивают экипировку и прочее. В результате фронт стабилизирован и, как выразился Дэвид Гейдельман, два боксера стоят в клинче, каждый пытается отрастить себе третью руку, чтобы как следует вломить.

«Ни одна из сторон не обладает достаточным потенциалом, чтобы сокрушить линию обороны противника быстро» Фото: © РИА Новости, РИА «Новости»

«Херсон сдали по политическим мотивам»

— На моем обывательском уровне было видно, что в сентябре на харьковском направлении было немного войск, все они стояли неплотно и, как пошутил Александр Бородай, чтобы нам навязать сражение, нас там нужно было найти. В результате наступления врага было принято решение отходить на юг и уплотнять линию фронта. Потом пришел Сергей Суровикин, который принял решение отходить из Херсона, причиной была названа неспособность обеспечивать группировку войск…

— Честно говоря, мое мнение, в котором я убежден, — Херсон сдали по политическим мотивам. Разговоры о том, что там была сломана логистика, не бьются с простым фактом, что вся российская группировка из Херсона через Днепр за два дня ускакала и ВСУ не смогли ни нанести существенных потерь нашим войскам, ни заставить бросить тяжелое вооружение в большом количестве. Грубо говоря, они нам не сделали вообще ничего. Так что для меня тезис о перерезании логистики сомнительный. Полагаю, что там были некие закулисные договоренности, подробностей которых я не знаю.

— Но, позвольте, тогда зачем мы провели референдум, в котором признали Херсон столицей Херсонской области, региона Российской Федерации?

— Я не знаю. Могу строить только предположения. Мне не докладывают о мотивах тех или иных решений. Но, повторюсь, если вся группировка с тысячами единиц техники выскакивает в течение очень короткого времени и противник не в состоянии даже нанести существенные потери, не то что уничтожить переправу, прижать к Днепру и сбросить в реку, то как мы можем говорить, что там пути отступления под огневым контролем? Это просто означает, что реальные возможности противника по воздействию на коммуникации гораздо ниже, чем говорят. Я не верю в то, что украинцы сделали жест доброй воли и не наносили удары по переправам просто из-за человеколюбия, это невероятно.

— И тем не менее я уточню свою мысль. Почему украинцы с таким упорством держались за Соледар, а сейчас держатся за Артемовск в условиях, когда их там расстреливают в колоссальных количествах? Не проще ли сохранить армию для дальнейших боев?

— А они кого там теряют-то? Мобилизованных, которых им не очень жалко. Юнит модели «Тарас с автоматом» на Украине бесконечен. Потери обеих сторон в любом случае в пределах десятков тысяч человек, давайте прикинем. На Украине при учете всех потерь через эмиграцию население — миллионов 30–35. То есть мобилизационный ресурс у них 3–4 миллиона. Миллион человек еще не убили. Это означает, что к людским потерям как таковым противник не чувствителен. Но он чувствителен к потерям ценных специалистов, скажем, командного состава, подготовленных артиллеристов, обученных разведчиков, сил специальных операций. Но нельзя же сказать, что они дыры затыкают спецназом. Под Артемовском гибнут в основном отмобилизованные Миколы. Терять таких людей они могут себе позволить. Они их разменивают на территорию. Почему они удерживают Артемовск? А почему его не удерживать? Если там продвижение в час по чайной ложке, то что не так? Тем более Артемовск — это только начало.

Стратегически он ведет к воротам огромной Славянско-Краматорской агломерации. Если мы берем этот город прямо завтра, то у нас всего-то откроется возможность идти дальше и штурмовать эту агломерацию, а она гигантская и здорово растянута в пространстве, идет буквально с севера на юг: Славянск –Краматорск — Дружковка — Константиновка. Здоровенный щит, которым украинцы могут прикрываться очень долго. Соответственно, нам надо его как-то обходить, но прорыв в Артемовске ведет нас прямо к центру этого щита, он не ведет к обходу, либо надо прорывать его силой. Но упаси господи нас от этого, ибо и города разрушат насмерть, и длиться это будет еще годами.

«Мы лишились иллюзий по поводу того, что у нас все хорошо с уровнем подготовки и оснащения армии, лишились иллюзий, у кого они были, по поводу интенсивности сопротивления противника» Фото: © Виктор Толочко, РИА «Новости»

«Ни одна армия мирного времени не бывает в форме, когда вдруг нужно воевать»

— Год назад, в феврале 2022-го, все активно шутили о том, что очередные даты нападения России на Украину не сбылись. Соответственно, через неделю признали ЛНР и ДНР, а еще через два дня началось наступление. Как, на ваш взгляд, изменилась СВО за этот год, что мы о себе нового узнали?

— Мы лишились иллюзий по поводу того, что у нас все хорошо с уровнем подготовки и оснащения армии, лишились иллюзий, у кого они были, по поводу интенсивности сопротивления противника. Вообще, главное открытие — это не то, насколько мы слабые, а то, насколько противник был прокачан. Будем честны, после 2014 года у нас возникли шапкозакидательские настроения, притом массовые. Некоторые основания для этого в 2014-м были прежде всего потому, что тогда под Иловайском украинскую армию разогнали 8 российских батальонов. ВСУ наступали на ополчение, имея двух-трехкратное преимущество, но, как только приехали части из России, у них все посыпалось и все побежали. Но сейчас не 2014 год! Противник к 2022-му смог совершить существенную эволюцию. Может, меня за это побьют наши патриоты, но это практически эволюция петровской армии с Нарвы до Полтавы. И, чтобы не кончить, как Карл XII, нам тоже нельзя стоять на месте.

Да, мы открыли, что у нас армия недостаточно большая и эффективно действующая. Это нормально на самом деле. Ни одна армия мирного времени не бывает в форме, когда вдруг нужно воевать. Тут тоже не надо бросаться в другую крайность, долгое время нашу армию переоценивали, сейчас бросились системно недооценивать. Но не нужно думать, что она совсем уж дубовая, не способная ни к чему. Теперь помаленьку подтягивают все наши слабости, которые были. Это связь, разведка, целеуказание, беспилотники. Зачастую такое происходит по инициативе снизу, допустим, цифровые системы связи формируются именно снизу. С другой стороны, мы узнали, что вдруг у нас отлично работает волонтерское движение, сформированное по принципу «откуда что берется?». Люди пошли помогать и военным, и всем подряд, у нас общество оказалось значительно более активным, чем оно о себе думало.

— Примерно неделю назад стал смотреть ваши ролики о чеченской войне, где вы беседуете с Егором Яковлевым. Вы там очень интересно сказали, что мы в начале операции в Чечне не могли себе позволить расстреливать выбегающих к технике людей, поэтому у нас сожгли часть «КАМАЗов» и «УРАЛов». Когда мы начали СВО, ретроспективно, спустя год, создается впечатление, что мы тоже не могли себе позволить уничтожать казармы со спящим противником. Верно ли данное сравнение?

— На мой взгляд, это совершенно разные вещи. Удары по располагам — то, о чем должно было подумать командование, а не рядовые солдаты. Психологические трудности у бойца, когда он оказывается перед необходимостью отогнать огнем гражданских людей, — это одно, такое совершенно логично и естественно. Но когда планирование операции на большом масштабе ведется без желания нанести противнику максимальные людские потери — это глубоко неверно, ошибка, причем непростительная. Все-таки это проблема нашей страны: когда ты начинаешь военный конфликт, то надо делать это обезоруживающим страшным ударом. У нас с подобным получилось как-то, мягко говоря, не очень. И вот тут аналогии с первой чеченской лезут в глаза — это связано с уровнем экспертизы, притом на самом высоком уровне.

Операция явно начиналась с расчетом на очень слабое либо отсутствующее сопротивление. И если это так, а судя по тому наряду сил, по тому, как действовали войска в самом начале, то это очень большой камень в огород к нашей разведке и экспертизе, либо само по себе принятие военных решений. Есть же еще такой механизм. Ситуация, когда разведданные есть, но они игнорируются, потому что не укладываются на уже сложившиеся представления об обстановке, абсолютна реальна и часто воспроизводится в самых разных декорациях. Что-то из этих вариантов наверняка произошло в феврале 2022 года.

— Насколько уместно сравнивать украинскую кампанию и войну в Чечне?

— Это абсолютно разные конфликты, которые могут быть сравнимы разве в том аспекте, что War… War never changes («Война… Война никогда не меняется» — слоган, претворяющий игру Fallout, ставший очень популярным ввиду своей воинственной лаконичности, — прим. ред.). В этом смысле какие-то общие моменты существуют для всех войн. Вообще любых. Уличные бои, что в Грозном, что в Мариуполе, — это все равно уличные бои. Но все остальное очень сильно различается. В Чечне это контрпартизанская, контртеррористическая операция с противником, который очень слабо может поддерживать линию фронта. Чеченские боевики — это именно партизаны, герилья. Попытки вести войну с линией фронта и тылами хотя бы на примитивном уровне просто провалились. Зато после этого мы очень долго вели войну с террористами.

А тут мы ведем прямо противоположную кампанию. Мы воюем с крупным индустриальным государством, которому еще подкидывают вооружение. Эта страна по населению меньше нашей только в 3 раза, а по уровню военного напряжения обогнала раз в 10. Они поставили под ружье огромное количество народа, у них на первой линии на порядок больше людей, на порядок больше доля армии, чем у нас. Мы сражаемся меньшей частью армии, у них на поле боя подавляюще большее количество войск. Они ведут полноценную войну, поддерживают фронт, действуют регулярными бригадами, полками и батальонами, они хорошо вооружены, не хуже нас, а в чем-то и получше. В общем, это именно классическая война. Четкая линия фронта, военная промышленность, военкоматы в тылу, которые гонят людей на фронт. Это не «Цельнометаллическая оболочка», а «Обитаемый остров» (имеются в виду два фильма: «Цельнометаллическая оболочка» об истории офицера, служившего в армии США во время вьетнамской войны, когда приходилось воевать не с аналогичной по составу армией, а с огромным количеством партизанских отрядов. Фильм «Обитаемый остров», снятый по повести Аркадия и Бориса Стругацких, когда на вымышленной планете Пандора воевали две примерно равные индустриальные державы — прим. ред.).

«Я скептически отношусь к тезису, что Украина потеряла 100 тысяч человек. Думаю, что о десятках тысяч может идти речь» Фото: © Сергей Батурин, РИА «Новости»

«Бригада таких балбесов влияет на оперативную обстановку самим фактом своего существования»

— Частично на вопрос вы ответили, но углублюсь. Есть огромное количество видеороликов, где сотрудники военкоматов хватают одного «добровольца» и тащат отдавать долг Родине. То есть трудящиеся Украины не очень горят желанием воевать против супостата. Насколько удачно проходит мобилизация? У противника есть желание воевать до упора?

— Дело в том, что им совершенно не обязательно хотеть воевать до упора. Человек — существо довольно пластичное и конформное. Украина воюет при помощи такой штуки, которая называется «военкомат». Да, добровольцы исчерпаны, все, кто мог и хотел пойти, — ушли. Новые добровольцы могут возникнуть по мере того, как вырастут подростки. Но в этом-то и преимущество регулярной армии: она может позволить себе поставить в тылу военкомат и набирать туда по призыву и повестке. На каждого, кто ногами упирается и не хочет, приходится по 50 тех, которые не отбивались, а пошли воевать. Нет там кризиса людей и в ближайшее время не появится. Может наступить психологический надлом, это правда. Но неизвестно когда. Может наступить завтра, а может через 8 лет. Сошлюсь на опыт Ирано-Иракской войны, которая длилась 8 лет, но армии не разбегались.

В любом случае украинская мобилизация сейчас затрагивает гораздо меньшую часть страны. Бо́льшая часть сидит в тылу. Я о тех, кто пригоден к службе. На 30 миллионов человек мы имеем 3 миллиона тех, кого можно поставить в строй и дать автомат. На самом деле даже 4,5 миллиона, но это уже в режиме «Вставай, страна огромная». В Великую Отечественную войну Советский Союз, имея 200 миллионов довоенного населения, прогнал через Вооруженные силы 34 миллиона. Это около 15 процентов населения страны. Я думаю, что примерно такой же процент нас ожидает и на Украине. Человеческий социум очень емкий. Да, они кого-то тащат силой. Но дело в том, что, когда этот человек окажется в стройных рядах и сбежать не получится, он еще и будет выполнять свои боевые задачи, возможно, без энтузиазма, но будет. Бригада таких балбесов уже влияет на оперативную обстановку самим фактом своего существования. Из фанатиков и маньяков будут формировать ударные части, какой-нибудь батальон «Кракен» (украинское милитаризированное образование, сформированное из украинских неонацистов, известное в том числе своими карательными целями как в отношении гражданского населения, так и демобилизованных солдат ВСУ, — прим. ред.). И будут они еще воевать.

Надлом может наступить, но далеко не факт, что в ближайшее время, а может, и не произойдет вообще. Рассчитывать на него не стоит. А ситуации, когда физически некому воевать, не будет. Потери очень высокие, но не настолько, чтобы реально вообще некому сражаться. Я скептически отношусь к тезису, что Украина потеряла 100 тысяч человек. Думаю, что о десятках тысяч может идти речь. Допустим, что вместе с пленными и ранеными 100 тысяч потерь набежало. И что? Это одна тридцатая часть от их мобилизационного резерва, то есть статистическая погрешность.

— Как вы считаете, когда до нашего командования дойдет та мысль, что разведывательные дроны — это жизненная необходимость, поэтому должны закупаться непосредственно армией, а не волонтерами?

— До тактического командования уже давно дошло. До высшего командования — не знаю. Теоретически там некое осознание того, что дрон — это полезная штуковина, наступило очень давно. Я еще помню, как в 1999 году проводили опыты с несчастной «Пчелой» («Пчела»-1Т — советский и российский разведывательный БПЛА. С помощью комплекса осуществляется оперативное взаимодействие со средствами огневого поражения РСЗО «Смерч», «Град», ствольной артиллерией, ударными вертолетами в условиях огневого и радиоэлектронного противодействия — прим. ред.) и какие-то мануалы по Mavic (наиболее популярный разведывательный беспилотник в зоне проведения СВО — прим. ред.) появились в армейских частях до СВО. Но насчет централизованной закупки, черт его знает, там очень медленно, как оказалось, доходит. Достаточно косно подходят к вопросу. Сейчас реальность обгоняет все запросы. В наше время выяснилось, что нужен взводный БПЛА. У нас к этим штуковинам относятся как к средствам РГК. Беспилотник должен быть большим с двигателем от истребителя, который будет порхать в высоте, и их достаточно штук 10 для решения особо сложных задач, как получилось с «Кинжалами» или «Орланами». Штука хорошая, но их очень мало. Практика показала, что нужна стая дешевых маленьких коптеров, которые будут работать в интересах не батальона, а конкретного взвода. Даже одиночный танк корректируется с беспилотника, который действует намного эффективнее. Когда это появится в головах у принимающих решения, не могу сказать.

— Насколько жирную красную линию нужно провести, чтобы Украина окончательно осталась без света, газа, дорог и интернета?

— Полностью перетрясти всю систему коммуникаций — довольно сложная задача. «Шахидов» надо запускать, запускать и запускать. Нельзя сказать, что не долбим. Это делается, но задача очень непростая и решается медленно. Нужно разворачивать производство собственных боеприпасов и в бо́льших масштабах, чем сейчас. Надо думать над тем, какие у противника уязвимые точки, искать их в энергосистеме. Да, мы это делаем, некоего эффекта даже добились, но пока он не такой, каким должен быть. Повторюсь, это большая промышленно развитая страна. Чтобы рассуждать на эту тему, нужно быть специалистом именно по энергетике. Тут вопрос не в красных линиях, а именно в наличии соответствующих средств поражения в достаточном количестве, средств разведки и целеуказания, понимания, где у противника слабые места, чтобы в них тыкать палочкой.

— Вопрос о танках. Я насчитал, просто выделяя сообщения в »Телеграме» и находя их подтверждение в западной прессе, о передаче Украине около 300 западных танков. Насколько это мощная боевая сила и как она изменит ситуацию на фронте?

— Это мощно, но не так работает. Вопрос не в коробках, а в комплексах, в которые они объединены. Дело не в том, что там толпа Leopard приедет, а в том, что это будет единая система с артиллерией, пехотой, средствами разведки и связью. Вот этого действительно стоит бояться. Танки сами по себе ничего не изменят, но, если они подготовят в тылу у себя несколько танковых бригад, тогда это уже будет картина маслом, и я не могу на 100 процентов сказать, что у нас на такое обязательно найдется ответ. Надеюсь, что найдется.

— Вопрос тоже пересекается с предыдущими. Если я правильно помню, то всю вторую половину осени шел разговор, что ВСУ будут проводить некое секретное наступление в районе Мелитополя. Оно должно было состояться зимой, потом переносилось на весну, сейчас, по последним данным, — в апреле. Вместе с тем люди пишут, что силы, которые сосредотачивали для наступления ВСУ, раскидывают по фронту, где они нужнее. А что в итоге с этим наступлением случилось?

— ВСУ прекрасно понимают, чего хотят. Они хотят бороться за инициативу и наносить удары. Вместе с тем давление по фронту весьма существенное с нашей стороны. Не стоит думать, что косплей «На западном фронте без перемен» дается им наличными силами. ВСУ несут очень тяжелые потери, вынуждены подбрасывать резервы туда, где они нужны. Резервы, которые не пойдут в наступление, вынуждены реагировать на угрозу, которая фантомная, но может стать реальной. Например, ожидали удар с территории Беларуси. И получается, что они готовятся к наступлению, но сроки всегда сдвигаются вправо. Вопрос в том, что если наше давление ослабнет, то они получат возможность накопить резервы, подготовиться и начать собственное большое наступление.

«Инстинктивный патриотизм — штука великая, и народа много всякого на линии фронта» Фото предоставлено Евгением Нориным

«Инстинктивный патриотизм — штука великая, и народа много всякого на линии фронта»

— В вашем телеграм-канале прочитал сообщение с рассказом некоего парня, который утверждает, что в штурмовой отряд набрали в «паблике с мемами». Что имелось в виду?

— Сейчас попробую пояснить. Речь о добровольческом подразделении, которое комплектовали из аудитории паблика во «ВКонтакте». Парень, с которым я говорил, мой старый знакомый. Мы с ним познакомились, когда он был студентом, а сейчас ушел добровольцем. И это был именно паблик с мемами. У них очень много людей, связанных с субкультурой. Например, есть боец, который по располаге ходит с «дакимакурой» (большая подушка, как правило, с изображением персонажа аниме в полный рост — прим. ред.), и ничего, воюют и наносят супостату потери.

— Поразительно. Есть распространенное мнение, что против врага встали только суровые советские или имперские патриоты, а оказывается, воюют все подряд!

— Естественно, коллега! Ну что вы? Инстинктивный патриотизм — штука великая, и народа много всякого на линии фронта. Есть у меня приятель, художник комиксов, он нарисовал комикс по моему сценарию, например. А когда начался военный конфликт, его мобилизовали, и он пошел, не прятался. На фронт прибыл, кстати, с мануалом Dungeon& Dragons («Подземелья и Драконы», популярная в мире настольная ролевая игра в жанре фэнтези, разработанная Гэри Гайгэксом и Дэйвом Арнесоном, — прим. ред.) и буквально под ураганным огнем противника качает dwarf-priest (представитель вымышленной расы, чем-то напоминает карлика или гнома с «профессией» священника — прим. ред.) где-то в районе Кременной. Лейтенант в курсе и очень рад этому развлечению, потому что личный состав не бухает, а занят другим делом. Есть самые удивительные люди на фронте.

— По вашим сведениям, как с бытовым алкоголизмом и наркоманией на фронте?

— По-всякому. Очень зависит от части, есть «синие ямы», а есть совершенно нормальные.

«Совсем недавно из Северодонецка вернулся. Душераздирающее зрелище. Город очень сильно побило во время штурма, а при входе еще и «захистники» подорвали все что могли, в первую очередь коммуникации» Фото: Александр Река/ТАСС

«Донбасс — это царство для ковбоев»

— Когда в прошлый раз разговаривали, вы сказали, что побывали в Волновахе и там очень потрясло то, что случилось с городом. За прошедшие полгода удалось еще где-то побывать?

— Совсем недавно из Северодонецка вернулся. Душераздирающее зрелище. Город очень сильно побило во время штурма, а при входе еще и «захистники» подорвали все что могли, в первую очередь коммуникации. Истребили котельные, подорвали трансформаторные будки, разнесли водоканал. В итоге сам город жуткое впечатление производит, ибо совсем не пострадавших домов просто нет. Но если приглядеться, то у большой части повреждения незначительные, например, посекло осколками фасад, снесло балкон, выбило окна. Все это можно отремонтировать. Много домов в жанре — выгорел подъезд, но в трех других живут люди. Но, в отличие от Волновахи, тут еще более жуткое впечатление, так как это был крупный город, в котором до начала СВО жили более 100 тысяч человек. И там не частный сектор, в отличие от Волновахи, а многоэтажки, которые страшно помесило.

Наши там работают ударными темпами, дали электричество, в большинстве районов — воду. При этом в осаде, конечно, были печальные ситуации, когда попадали по важным объектам. Например, продмаг задело, когда там люди прятались.

Но Северодонецк пострадал меньше, чем, например, соседнее Рубежное. В Рубежном были контактные бои, не просто артиллерия работала по городу, а буквально танки ездили по улицам. Это, конечно, нанесло более тяжелый ущерб. Северодонецк ремонтируют, но работы там на целый нацпроект. Лично я убежден, что для России отремонтировать Донбасс — это национальный проект! Потому что там люди живут в недостойных, катастрофических условиях. И это все нужно делать, не жалея сил. С себя, как с части общества, эту обязанность тоже не снимаю. Я этим людям должен, потому что бои идут, а они часть моего народа.

— В прошлый раз вы сказали, что ремонтные работы ведутся, но медленно. Есть в этом вопросе подвижки?

— Я точно знаю, что стараются что-то делать. В тот же Мариуполь ездил замминистра строительства Чувашии, мужик очень энергичный и разумный. А Северодонецк Пермский край курирует. Бывший мэр Краснокамска, это город — спутник Перми, занимается Северодонецком, буквально там живет. Произвел очень хорошее впечатление при знакомстве, весьма распорядительный человек.

Но есть проблема с точки зрения бизнеса. Донбасс — это царство для ковбоев. Ситуация сложная как с точки зрения ресурсов, так и организации. Например, разговаривал с людьми о том, каким бизнесом в Донбассе можно заниматься. Все говорят, что повышенный риск. Например, машины в лизинге не погонишь, потому что страховщики делают круглые глаза, лизингодатели — тоже, несмотря на то что условия очень хорошие, с большими авансами. Но это риск, потому Донбасс — место для людей, которые готовы рискнуть и заработать хорошо, но при условии, что можно прогореть.

— Что люди думают о ситуации там после года СВО?

— В Донецке остались только те, кто принципиально уходить не хочет, часть привыкла к такой жизни. Каторжник привыкает к тому, что к нему приковано ядро, но это не значит, что ядро на ноге — это здорово. Люди на местах, естественно, заняты элементарными нуждами, основная масса все равно за тот политический режим, при котором не убивают. Вместе с тем пророссийских людей очень много. Уточню, что проукраинские просто уехали, скорее всего, а кто-то просто на контакт не шел. Но основная масса народа хотела бы, чтобы для начала удовлетворили самые простые, бытовые нужды. Там дефицит не только тепла и света, но и просто легальной работы. Опять же, это задача весьма серьезная — создать легальные рабочие места. Подрядчики приезжают с собственными рабочими, местных берут только чернорабочими на разборы завалов за, мягко говоря, небольшие деньги.

Разрушена не только материальная инфраструктура, но и социальная. Например, в том же Северодонецке как судиться? Что с нотариатом? Я даже не представляю. Видимо, ничего не работает — ни родиться, ни умереть, извините. Все это надо восстанавливать, и люди очень сосредоточены на том, что пора бы восстановить человеческую жизнь, а у многих настроение опасливое: а что будет завтра? После наших «изящных» перегруппировок у людей настроение не очень: а вдруг и отсюда уйдут? Не расстреляют ли нас украинские власти, вернувшиеся обратно? Тех ребят, что в Херсоне примотали скотчем к столбу на фоне плаката «Навеки с Россией», видели не только там.

«Я не верю, что Российская армия сможет взять Киев, не уверен, что даже Харьков возьмут. Дожидаться ситуации, когда там все рухнет, тоже странно. Сколько еще наращивать давление?» Фото: © РИА Новости, РИА «Новости»

«Военный стоит на поле боя ровно по одной причине — политики обосрались»

— Как вы считаете, сколько по времени это может продлиться? Например, мы в Сирии уже больше 10 лет, и конца не видно. Но все же военные конфликты когда-то заканчиваются.

— Исторические аналогии говорят о том, к сожалению, что лет 8 это невыразимо тяжелое положение дел может продлиться. Но я надеюсь, что разум победит раньше. Я должен заранее сказать, что всем нужно готовиться к тому, что итоги этого конфликта не удовлетворят никого. Я не верю, что Российская армия сможет взять Киев, не уверен, что даже Харьков возьмут. Дожидаться ситуации, когда там все рухнет, тоже странно. Сколько еще наращивать давление?

С другой стороны, украинская армия вряд ли возьмет Донецк, Луганск и прорвется в Крым. Это, мягко говоря, маловероятно. Нельзя исключать того, что завтра прилетит эскадрилья «черных лебедей», а высокие воющие стороны смогут отрастить по третьей руке и дубасить противника эффективнее. На мой взгляд, наиболее реалистичный вариант — военный конфликт пожирает сам себя и сторонам придется искать мира и прекращения огня.

— То есть пока конфликт не прекратится мирным договором, возможно, условным соглашением о прекращении огня, то все это будет бесконечной борьбой за поселки средней полосы?

— Да, я думаю, именно так и будет.

— Как думаете, был ли год назад вариант, что мы договоримся с Владимиром Зеленским, проявим вместе с ним политическое благоразумие и СВО не случится?

— Не знаю. Военный стоит на поле боя ровно по одной причине — политики, которые должны были не допустить его появления, обосрались. Конкретное содержание, как именно они это сделали, что происходило в их таинственно перепутанных кишечниках, нам пока неизвестно. СВО в любом случае началась в результате провала переговоров. Я не знаю, кто, кому и что предлагал, не знаю, кто из чего исходил. Но СВО началась в любом случае потому, что не смогли договориться, а уж конкретику узнаем не сегодня, к сожалению.