Сегодня отмечается 80 лет с победы в Великой Отечественной войне. Стартовала она 22 июня 1941 года, а 25 августа в Суджанском районе Курской области родился Евгений Богачев. Впоследствии он станет одним из знаковых людей для Татарстана, возьмет на себя финансовую и банковскую сферу республики, будет вести баскетбольный УНИКС к победам. Но сначала ему и его семье нужно было пережить войну. О своем детстве Богачев рассказал в книге «Богачев: 10 лет спустя», приуроченной к его юбилею на посту главы Нацбанка РТ. С разрешения Евгения Борисовича «БИЗНЕС Online» публикует фрагмент из нее.
Богачев родился 25 августа 1941 года. Это был 65-й день войны
Отец никаких иллюзий не питал, что немцев остановят на границе
Я родился 25 августа 1941 года. Это был 65-й день войны. Гибли десятки тысяч людей, а я был среди тех, кто родился. (…) Мои родители накануне страшной войны, вопреки всем страшным предчувствиям и слухам, думали о жизни, об ее продолжении. (…)
37 лет было моему отцу Борису Богачеву, когда началась война. Она на Украину как-то сразу надвинулась. Судя по всему, отец никаких иллюзий не питал, что немцев остановят на границе, раз решил, что всем надо уезжать. Уже через несколько дней он погрузил семью и кое-какие вещи на телеги и отправил на свою родину, в Ново-Ивановку. Кстати, эвакуировал всю школу, с завхозом, учителями и их семьями.
А самого его отправили в Краснодарский край на уборку урожая, а оттуда уже — на фронт, под Волхо. По дороге под бомбежкой погиб его друг, сосед из Вчерайше. А отец три года воевал. Отец был членом партии и на фронте стал заместителем политрука роты, хотя никаких офицерских званий не имел. В 1944-м он был довольно тяжело ранен, больше месяца лежал в госпитале.
Мне было три года, когда мы с отцом в первый раз увидели друг друга. Он к нам приехал из Свердловска, из госпиталя. Немного поработал в Ново-Ивановке, но его тянуло на Украину, которую к тому времени только что освободили. (…)
«Помню ясно: вечер, небо, прожекторы, самолеты гудят, бомбы сыплются. А я всё повторяю: «Папа, папа, зачем дяди нас бомбят?»
40 самолетов на кучку несчастных людей!
Повез нас отец во Вчерайше — бабушку, маму, меня с сестрой. Ехали долго, сначала на подводе, потом на поезде. Километров за 60 до дома, под Киевом, мы сошли на большой узловой станции Фастов, чтобы пересесть в поезд на Бровки — это ближайшая станция к Вчерайше. Только зашли в зал ожидания, как началась сильнейшая бомбежка.
Как мне мама рассказывала, станция была забита эшелонами. Были поезда с ранеными, с военной техникой, с солдатами, которые ехали на фронт. Были пассажирские поезда. Потом поговорили, что 40 самолетов «Фастов» бомбили… Сорок самолетов на кучку несчастных людей, забившихся в пассажирский зал!
Это я помню очень хорошо, хотя мне было всего три года. Помню ясно: вечер, небо, прожекторы, самолеты гудят, бомбы сыплются. А я все повторяю: «Папа, папа, зачем дяди нас бомбят?» Рядом крики, стоны.
Так получилось, что отец держал сестру Шуру, а мама — меня. Было темно. Как бомба взорвется, вспышка осветит все, отец кричит: «Лида! Лида! Где Женя, где Женя? Он еще живой?!» А мама отвечает: «Да, вот он, я его держу двумя руками!» Это потом мы, дети, плакали, а тогда не до этого было. Опять как засветится все — так он кричит страшным голосом: «Женя где?»
«Было много раненых. Кто-то кричит: «Дайте кто-нибудь перевязать, я без ноги!»
Зал сразу рухнул, как только мы из него выскочили
Было много раненых. Кто-то кричит: «Дайте кто-нибудь перевязать, я без ноги!» Бабушка наша одеяло разрывает, перевязывает. Было темно, но я запомнил кровь. Много крови. Полно раненых и убитых, а мы все живы. Кто-то кричит: «Выходите отсюда, бегите, кто куда! Быстрей! Быстрей!» Отец подхватил меня на руки, и мы все выбежали из здания. Сестра рассказывала — оглянулась назад посмотреть что там, на вокзале, делается, увидела сплошной огонь и больше ничего. Зал сразу рухнул, как только мы из него выскочили.
В ближайшем от Фастова деревне председатель сельсовета завел нас в какой-то дом, на полу мы там и переночевали. А рано утром отец и мать пошли на станцию, посмотреть, что там, может быть, вещи брошенные найти. Увидели много убитых, среди них знакомые: лежат две девочки из Бровок, близнята, которые ехали домой: лежит жена начальника станции из Бровок… Вещи все пропали. Ничего не было так жалко бабушке и маме, как машинки «Зингер». (…)
Отцу в деревне под Фастовом дали лошадку. И мы поехали дальше, во Вчерайше. Вернее, я поехал. Старшие не ехали, а шли рядом с телегой. Куда там лошади нас везти! Она сама от бескормщицы еле-еле ноги из жирной украинской грязи вытаскивала. Была весна 1944 года.
Отец потом говорил, что на фронте не испытывал такого страха.
«Отец говорил, что пережил во время той бомбёжки в Фастове самый большой страх в своей жизни — страх за семью, за детей»
За три года на фронте — ни одного седого волоса. А тут враз поседел
Даже тогда, когда совсем рядом разорвалась мина и он чуть не потерял руку — несколько пальцев напрочь оторвало, другие покалечило. Так вот, за три года на фронте — ни одного седого волоса. А тут враз поседел. Говорил, что пережил во время той бомбежки в Фастове самый большой страх в своей жизни — страх за семью, за детей. Можно было на передовой против танков воевать и против пехоты, а когда с неба бомбы сыплются на твоих родных и ты не можешь ничего сделать. (…)
Когда мы приехали во Вчерайше, отец стал работать сначала заместителем председателя райисполкома, а затем председателем. Ему это, как я сейчас понимаю, не слишком было по душе. Руководить школой — другое дело, это он мог и любил. Но командовать районом, да еще в такое время сразу после войны, после оккупации…
Приходилось восстанавливать хозяйство, а ничего ж не было, кругом разруха, работать некому, одни женщины. Сверху спускались жесткие разнарядки, их надо было любой ценой выполнять, а значит, напирать, заставлять, наказывать, если что. А отец, при всей внешней суровости, был очень добрым человеком, настоящим интеллигентом. Он так не мог. Несколько раз, мать рассказывала, ездил в Житомир, просил начальство освободить его от руководства районом, направить в школу, хотя бы просто учителем. И, в конце концов, добился своего.
В 1948 году отец стал директором большой школы в соседнем райцентре, в Ружине. У него тысяча ребятишек училась, и всех он любил, как родных. Чтобы подкармливать сирот, а их тогда много у нас училось, отец держал при школе большой фруктовый сад.
«После войны на Украине можно было найти сколько угодно оружия и боеприпасов. Этим мы, мальчишки, и занимались»
Сколько находили винтовок, столько гранат!
В детские мои годы, хотя я был очень озорным и доставлял ему немало неприятностей, он ни разу меня даже не шлепнул. Грозный вид напускал, ругал меня, но даже и пальцем никогда не тронул. Один проступок, за который меня следовало бы хорошенько отлупить, я запомнил на всю жизнь.
После войны на Украине можно было найти сколько угодно оружия и боеприпасов. Этим мы, мальчишки, и занимались. Сколько находили винтовок, столько гранат! Было немало случаев, когда они разрывались в руках школьников, сбежавших с уроков. А ведь за них, за их жизнь отвечал директор школы. Помню, мы с приятелем нашли раз гранату или запал от гранаты. Отец был неподалеку, как увидел, сразу выхватил у меня из рук эту штуку и бросил подальше — она взорвалась. (…)
Немцы были в деревне, но я по малолетству этого не помню
Маме Людмиле Костенко и бабушке тоже пришлось хлебнуть лиха во время войны. Сестра вспоминает, что первый авианалёт они пережили еще летом 1941 года, когда эвакуировались в Курскую область, где-то под Полтавой. Ехали на подводах: Шура, бабушка и мама на предпоследнем месяце беременности. Вдруг налетают несколько самолетов немецких. Бабушка кричит: «Падайте в пшеницу!» А вокруг море пшеницы, очень хороший урожай был.
Бросились они в эту пшеницу, а самолеты бьют по ним, вокруг летят пули — втыкаются в землю, срезают колосья. Видно, как кого-то убило, кого-то поранило. Шура говорила, что она первый раз тогда услышала, как бабушка молится. Видимо, раньше Анна Карловна боялась, что кто-нибудь узнает, что она, тёща коммуниста, верующая. Благодаря бабушкиным молитвам или нет, но мы остались живы и невредимы: сестра, бабушка, мама и я — у мамы под сердцем.
Война догнала семью в Ново-Ивановке, где я родился. Сестре Шуре было 11 лет, и она помнит: вокруг огонь, бой идет, а мама рожает…
Немцы были в деревне, но я по малолетству этого не помню. К нам они не подселялись — просто некуда было: нас 15 человек вместе с детьми, в одной хате. Я, Шура, две двоюродные сестры-сироты, мама, бабушка и семья сводного брата нашего — у отцовской мачехи свои дети еще были
Спасибо жителям Ново-Ивановки. Мы были там единственные эвакуированные. Кто кусок хлеба принесет, кто картошки немного. Хлеб, картошка — лучшей пищи не было. Тетка там была, так она раз в месяц, может быть, кусочек сала принесет. Всем дали по прозрачному, как стекло, кусочку. А то — только мне, маленькому.
«В 1947 году на Украине был страшный голод. Вспоминаю хлеб, такой сырой и черный, как земля. С тех пор у меня осталась привычка съедать все, что лежит в тарелке»
Не дай бог принести в семью больше, чем обычный колхозник
Но по-настоящему спасала всех нас в Ново-Ивановке бабушка и ее швейная машинка «Зингер». Она шила людям и что-то ей за это перепадало: кто яичек даст, кто молока. А так — гнилая картошка. Выкапывали ее мерзлую на полнях, варили. Но не всегда и это удавалось. В основном жили на одной сахарной свекле. Бабушка наварит этой свеклы в огромном чугуне, и мы ее целый день таскаем. Называли ее там «опаренки». Дети еще и дрались за эти опаренки. Шура, конечно, защищала меня. Она была мне и сестрой, и нянькой.
Я постоянно ощущал голод еще и в 1945-м, и 1946-м. Никаких конфет, никаких сладостей особо не видел. В 1947 году на Украине был страшный голод. Вспоминаю хлеб, такой сырой и черный, как земля. С тех пор у меня осталась привычка съедать все, что лежит в тарелке. Даже если не хочется есть и знаю, что во вред, все, что мне положат, я съем.
Хотя отец работал председателем райисполкома, но настолько в те годы было все строго и честно среди руководителей, что у нас дома, как и у всех, ничего не было. Он руководил восстановлением района, много ездил по колхозам, совхозам, но никогда ничего оттуда не привозил. Я часто бывал голодным. Целый день ищешь, было, чего бы съесть, и разве что наткнешься на маленькие такие конфеты-подушечки, их давали в пайке, а мать прятала от нас, потому что от них появлялись нарывы на голове — не знаю уж, из чего их делали.
Председатель райисполкома не должен был, не дай бог, принести в семью больше, чем обычный колхозник, это было исключено. В 1948-м уже, когда отец работал директором школы, к нам в Ружин приезжал начальник облроно, останавливался у нас. Обед, помню, был такой: чекушка водочки, картошка, селедочка. Ни колбасы, ни мяса…
Евгений Богачев, книга «10 лет спустя»
Дорогие ветераны, наши защитники, герои!
Примите самые искренние и сердечные поздравления с Днём Великой Победы от меня лично и от банка ВТБ!
В этот особенный год, когда мы празднуем 80-летие Победы нашей страны в Великой Отечественной войне, – сердце переполняет благодарность. Благодарность тем, кто отстоял нашу свободу, ковал Победу в тылу, тем, кто подарил нам будущее. Ваши подвиги – не далекая легенда, а живая память. Это пример несгибаемого мужества, который вдохновляет нас и сегодня.
Уверена, что в ваш адрес звучит много поздравлений. ВТБ, как и вся страна, помнит о ваших подвигах. Мы стараемся быть рядом не только в праздники, но и каждый день: вспоминаем ваши истории, подвиги и веру в Победу. Низкий поклон вам, дорогие наши герои, за то, что выстояли, за мир, который вы подарили будущим поколениям.
От всего сердца желаю всем защитникам Отечества и ветеранам крепкого здоровья, душевного тепла и долгих лет жизни. Пусть рядом с вами всегда будут верные соратники и друзья, надежные помощники, любящие родные и близкие люди!
С праздником вас, дорогие герои! С Днём Великой Победы!
Марьям Давлетшина, управляющий ВТБ в Татарстане-вице-президент
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 1
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.