Леонид Перлов: «Подпорогово низкий социальный статус школьного учителя не растет»

«Зарплаты учителей в подавляющем большинстве так до сих пор и остаются копеечными. Дефицит кадров чудовищный. Из школы люди бегут» Фото: © Сергей Пятаков, РИА «Новости»

«Учитель — никто, и звать его никак»

— Леонид Евгеньевич, завершается учебный год. Какие проблемы современной российской школы кажутся вам наиболее острыми?

— Прежде всего это бесконечное реформирование школы. Не заканчивается одна реформа, начинается другая, часто прямо противоречащая предыдущей. При этом прошлая реформа, ее последствия и результаты не анализируются, итоги не подводятся, положительный и отрицательный опыт не обобщается и не систематизируется. Непонятно, какие цели и задачи в ходе проведения реформы достигнуты, а какие нет и почему. Также непонятно, чем вызвана следующая реформа и что делать, если она в каких-то моментах входит в противоречие с предыдущей. Конечно, это все, мягко говоря, не лучшим образом отражается и на преподавательском составе, и на детях.

В качестве второй основной проблемы, которая нас мучает, я бы выделил кадры. Запредельно, подпорогово низкий социальный статус школьного учителя, который не растет, и не предпринимается реальных усилий, чтобы его поднять. Все эти законопроекты о необходимости уважения к учителю не более чем пустой звук. Зарплаты учителей в подавляющем большинстве так до сих пор и остаются копеечными. Дефицит кадров чудовищный. Из школы люди бегут. Обратной тенденции не наблюдается. Нетрудно порыться в сети и найти цифры дефицита педагогических кадров. Они вас неприятно удивят.

— Дефицит кадров связан только с зарплатой или еще с какими-то факторами?

— Как я уже сказал, он связан с подпорогово низким социальным статусом учителя. Этот статус окончательно рухнул, когда в действующий закон об образовании был внесен определяющий, на мой взгляд, момент об отнесении системы образования к сфере услуг. То есть к уровню парикмахерских, обувных мастерских и металлоремонтов.

Учитель — никто, и звать его никак. Кто угодно, любой родитель, бабушка, дедушка, прохожий с улицы, может предъявить учителю претензии по поводу его квалификации, методики его работы, которая с точки зрения этого человека неверна. Что может сделать учитель в ответ? Ничего.

— Администрация школы, директор, вышестоящие органы в лице районо, гороно, облоно становятся на защиту учителя в этой ситуации?

— Нет. В подавляющем большинстве случаев наоборот. Администрация школы связана по рукам и ногам. Директора школы могут уволить в любую секунду без мотивировки. Это называется «по инициативе работодателя». Потому что работодатель счел, что данного человека надо уволить. Есть соответствующий закон. Есть другой вариант, директору говорят: «Вот этого учителя выгони». Директор спрашивает: «Почему?» Ему отвечают: «По кочану. Не выгонишь — уйдешь сам».

— А профсоюзы, адвокаты, юридические службы какие-то встают на защиту прав учителя?

— Профсоюз должен становиться на защиту учителя, но официальный профсоюз, увы, этого не делает, поскольку он часть системы и защитить учителя не в состоянии.

— Кто же тогда у нас остался в школах и продолжает работать в таких, мягко говоря, непростых условиях? На чем держится мотивация этих людей?

— Школа держится в основном на людях моего поколения, но их остается все меньше и меньше. Им уже крепко за 60 или даже за 70 лет. Они продолжают работать просто потому, что без этого жизнь обессмысливается.

Молодежь в школу практически не идет. Если приходит, то в ней долго не задерживается. Чтобы стать учителем в полном смысле этого слова, лично мне в свое время потребовалось лет 8, потому что все неприятности, которые с этой профессией связаны, молодой учитель, придя в школу, получает сразу, пакетом и с первого дня работы. А то, чем эта профессия привлекательна, он начинает получать как раз лет через 6–8. После первого выпуска. Если, конечно, он все это выдержал. Но согласитесь, не у каждого хватит пороха выдержать.

— А в чем заключается пакет неприятностей, который получает молодой учитель, когда приходит работать в школу?

— Например, чудовищный вал документации, который он должен готовить. Мы непрерывно слышим разговоры о том, что учителя надо избавить от бюрократической нагрузки, но разговоры остаются разговорами. На моей памяти эти разговоры продолжаются уже лет 20, не меньше, а воз и ныне там. Нагрузки меньше не становится, наоборот, она увеличивается. В значительной степени бумажная часть этой нагрузки сегодня заменилась электронной, но смысл от этого не изменился и объем тоже.

Есть такой классик отечественной педагогики Василий Александрович Сухомлинский. Так вот, он в свое время написал, что величайшая драгоценность — это свободное время учителя. Сегодня свободного времени у учителя нет. От слова «вообще».

Другими составляющими этого пакета неприятностей являются административное давление и гигантская рабочая нагрузка. Норматив в виде 18-часовой ставки давно и прочно забыт, заменен словом «зарплата». Чтобы заработать на жизнь, учитель вынужден работать на полторы-две ставки. Просто чтобы набрать достаточное количество оплачиваемых часов. Недавно министр заявил, что это запретят. Колоссальная часть работы учителя вообще не оплачивается. Ненормируемая часть его работы — это работа с родителями, детьми в неурочное время. Как правило, это все осуществляется на энтузиазме в свое свободное время и без оплаты.

— Аттестации учителей, по результатам которых им присваиваются категории и, соответственно, происходит начисление прибавок к заработной плате, существуют? Как там все проходит?

— Да, они есть. Но надо сказать, что аттестации учителей целиком и полностью зависят от доброй воли твоего директора. Хочет директор — он тебя допускает к аттестации и, соответственно, подписывает нужную бумагу. Чем-то ты ему не угодил, значит, остаешься без категории. Миновать это звено на практике невозможно. Были попытки организовать и пройти какую-то независимую аттестацию, не прошли.

— То есть директор, получается, как командир в армии — единоначальник и отец родной во всех смыслах.

— Да, совершенно правильно.

— Работа учителя в Москве и крупных городах как-то отличается?

— В Москве учитель, работая на полторы-две ставки, плюс классное руководство, плюс еще что-нибудь, может заработать на жизнь. Но это Москва. В Санкт-Петербурге ситуация уже другая. Про другие города говорить не буду, и так, думаю, все понятно. При всех тех же составляющих, прочих и равных, вилка в оплате между Москвой и Питером — 1,5–2 раза. То есть в Северной столице учитель получает в 1,5–2 раза меньше денег.

— А сельские учителя, что у них? Много говорят и пишут о том, что существуют многочисленные программы поддержки сельских учителей и работников образования. Они работают?

— За последние 20 лет закрыты тысячи сельских школ. Тысячи! Почему? Аргумент — это нерентабельно. Еще в начале 2000-х появился чудовищный термин «планово-убыточная школа». Сейчас его немножко подзабыли, другие появились, но вдумайтесь в саму формулировку. Школа может быть планово-прибыльной? Это не рынок, не объект выпуска коммерческой продукции и не предприятие торговли.

Когда стало уж совсем невмоготу от того, что школа — это предприятие сферы услуг, торжественно объявили, что мы уберем из закона эту строчку. Убрали. Правда, только из констатирующей части. Но оставили его во всей бухгалтерии. То есть вся бухгалтерская документация до сих пор рассматривает школу как предприятие сферы услуг. Что получается в итоге? Образовательную политику в России диктует бухгалтер. А у бухгалтера своя система отсчета времени: месяц, квартал, год. Оценить работу школы в отношении конкретного ученика можно через 5, 7, 10 лет. А бухгалтеру нужно 31 декабря закрывать баланс.

«Молодежь в школу практически не идет. Если приходит, то в ней долго не задерживается» Фото: © Aleksey Smyshlyaev/Global Look Press / www.globallookpress.com

«Спрашивают с молодого учителя с первого дня по полной, а он не готов»

— Как вы оцениваете вузовскую подготовку современных учителей? Я имею в виду не только знание предмета, но и с методической, психологической, юридической точки зрения.

— Оцениваю, увы, невысоко. Причем не как предметника, а именно как педагога. Общая педагогика, история педагогики, психология, социология, социальная психология, вот это все. Сегодняшние молодые учителя в должной мере не владеют методикой преподавательской работы. Не умеют, что называется, «зайти на класс», «взять класс и вести его за собой». Методическая подготовка в педагогических вузах и раньше была не бог весть какая, а сейчас, по моим впечатлениям, и вовсе требует значительного усиления и дополнительного внимания. Это серьезное дело. Для этого нужно время и квалифицированные наставники. Ни того ни другого нет. Спрашивают с молодого учителя с первого дня по полной, а он не готов.

Есть профессиональный стандарт учителя. Согласно этому стандарту, который, замечу, официально утвержден, любой учитель обязан уметь делать абсолютно все, от руководства школьным оркестром до работы со слабовидящими, слабослышащими детьми. Это невозможно. Тем не менее, если учитель этого не делает, он виноват. А он первый раз в жизни услышал о тифлопедагогике, например. Но ему в класс посадили слабовидящего ребенка. И о сурдопедагогике он ничего не знает. Слышал, может быть, в институте, что существует такая, а ему в класс посадили такого ребенка. Или ребенка-спинальника. Почему это происходит? Потому что у нас инклюзия, значит, все должны учиться вместе. Как с этим ребенком работать, имея, кроме него, еще 25 детей без этих проблем, причем одновременно и в одном классе, он не знает, его этому не учили. Но спрашивать за это с него будут.

— Но говорят же, что в школах сейчас существует устав, где четко прописано, что учитель может и должен делать, а что нет. Он с ним знакомится, подписывает и действует в рамках этого документа. При случае на него ссылается. Это правда или все слова?

— Как правило, такие документы действительно есть. Но написаны они опять же, как правило, таким образом, что защитить учителя не могут. Почему? Потому что, например, вы видите в своем трудовом соглашении в перечне обязанностей, что должны исполнять то-то и то-то, и далее через запятую и мелкими буквами: «А также другие указания руководства». И что? Под эту формулировку, под эти указания начальства можно подвести все что угодно. Выходи в воскресенье на работу. Я не пойду! Тогда ты нарушаешь свое трудовое соглашение, потому что там написано, что ты обязан выполнять распоряжения руководства, в том числе и те, что специально не оговорены ни в этом трудовом соглашении, ни в уставе школы.

— Какие-то стимулы для того, чтобы привлечь учителя в школу, заинтересовать его чем-то, удержать в школе, создать условия, чтобы он там рос, существуют или это все опять слова?

— О том и речь, что все это слова. А реально нет. Во всяком случае, я их не вижу. Несколько лет назад в какой-то передаче звучало такое предложение: резко ограничить доступ к педагогическому образованию при одновременном резком поднятии социального статуса школьного учителя. Каким образом, при помощи какого механизма или механизмов — это уже вопрос следующий. Но до тех пор пока в школу приходят все, кто ни в какое другое место попасть не может, толку не будет. До тех пор пока к детям допускают людей без педагогической подготовки совсем, а это происходит сплошь и рядом, толка не будет. Представьте себе, что ваш ребенок заболел, попал в больницу, а его лечит студент третьего курса медицинского института. Как вы на это отреагируете?

— Отрицательно.

— Правильно. Теперь представьте себе, что ваш ребенок учится в школе и с ним работает учитель – студент третьего курса педагогического института. Это воспринимается как норма. Почему? Это тот же ребенок. Ваш ребенок. С ним работает неквалифицированный человек. Да, конечно, в больнице ребенок может умереть из-за отсутствия квалификации у неграмотного доктора. Здесь он, скорее всего, не умрет, хотя тоже не факт. Но через два-три года, через пять лет скажется то, что с ним работали не так, как следует.

— До революции статус учителя в России был ведь совершенно другим. Это были уважаемые в обществе, неплохо зарабатывающие, высокообразованные, интеллигентные люди. Достаточно посмотреть на многочисленные дореволюционные фотографии учительских коллективов земских школ, трехклассных училищ, не говоря уже о гимназиях и высших учебных заведениях. Как одеты, с каким достоинством выглядят и смотрят эти люди даже в самых крошечных поселках и казачьих станицах.

— В этом нет ничего удивительного для того времени. Учитель тогда был государственным служащим. На него распространялись все льготы, положенные государственному служащему, которые росли по мере его продвижения в «Табели о рангах». Льготы, права, выслуга у учителя были такими же, как у любого другого военного и гражданского госслужащего. Молодой учитель, пришедший в школу с университетским дипломом, немедленно получал чин 12-го класса, то есть через две ступеньки. Соответственно, он приходил сразу не коллежским регистратором, а губернским секретарем (для информации: 12-й класс в «Табели о рангах» (1722–1917) в зависимости от вида службы соответствовал чинам: гражданский чин — губернский секретарь, в армии — в пехоте подпоручик, в кавалерии корнет, у казаков хорунжий, во флоте мичман). Учитель заканчивал свою трудовую деятельность, как правило, минимум коллежским асессором (8-й класс), но нередко и статским советником, что соответствовало 5-му классу «Табели о рангах». 9-й класс давал личное дворянство, а 4-й (действительного статского советника) — потомственное. В соответствии с этим раскладом учитель имел все полагающиеся ему привилегии, права, льготы, выплаты и прочее. В том числе ношение мундира с соответствующими знаками различия и титулование по чину.

Например, к служившим в чинах от 14-го до 9-го класса следовало обращаться «ваше благородие», а от 8-го до 6-го класса — уже «ваше высокоблагородие». Это не было чем-то запредельным, но быть учителем имело смысл. Дмитрий Иванович Менделеев, между прочим, не оканчивал университет. Он оканчивал в Санкт-Петербурге Главный педагогический институт. И ничего, как-то пробился и в профессора, и далее.

— То есть учитель мог еще и наукой заниматься, ученые степени получать, писать научные труды?

— Да. Очень многие учителя этим занимались. Сергей Павлович Меч — был в Москве такой учитель географии в конце XIX – начале XX века, он не просто писал, а толпы ломились на его лекции. Он более 30 лет проработал в гимназиях и других учебных заведениях Москвы и выступал с публичными лекциями по географии, которые пользовались необыкновенной популярностью. Писал прекрасные книги. На основе его учебника был издан первый советский учебник по географии. Но у него была такая возможность. Время было для этого и средства.

— А что нам мешает хотя бы частично возродить это все?

— Это отдельный и очень большой разговор, в котором не обойтись без политики, а я о политике говорить не хочу. Могу сказать одно: пока такой задачи не стоит. Во всяком случае, я ее не вижу.

«Я не вижу принципиальной разницы между детьми, с которыми я начинал работать 40 с лишним лет назад, и детьми, с которыми я заканчивал работать 5 лет назад. Дети, они дети и есть» Фото: © Zamir Usmanov/Global Look Press / www.globallookpress.com

«Угрозы не внутри школы, а снаружи»

— Что вы скажете о детях, которые сейчас приходят в школу? Они как-то отличаются от тех, что были 10, 20, 40 лет назад?

— Я не вижу принципиальной разницы между детьми, с которыми я начинал работать 40 с лишним лет назад, и детьми, с которыми я заканчивал работать 5 лет назад. Дети, они дети и есть. Если уметь с ними работать, принципиальной разницы нет. Другие механизмы восприятия, другие источники информации, многое другое, но все это чисто технические проблемы. То, что о современных детях сейчас говорят и пишут, делают непрофессионалы. Дети — это объект работы. Умеючи с детьми можно и должно работать.

Не дети поменялись, мир поменялся. Это надо учитывать в работе. Все зависит от квалификации учителя. Все определяется квалификацией учителя и школьной средой. До тех пор пока в школе используются термины «периметр», «контингент», «режим», «охрана» и прочие, о чем говорить? Кстати, эти термины вам ничего не напоминают?

— Напоминают тяжелые времена.

— Вот. Так вот, сегодня это нормальные термины, которые используются в системе образования. До тех пор пока среда будет вот такая, до тех пор и дети будут себя соответствующим образом вести. Вы обращали внимание, что даже в средствах массовой информации ненормативная лексика стала нормой? На улице это норма. Причем среди детей практически всех возрастов и обоих полов.

Слово материально. Об этом еще академик Дмитрий Сергеевич Лихачев говорил. И он был прав. Если ребенок вокруг себя все это слышит, хоть на кухне, хоть на улице, на каком языке, по-вашему, он будет разговаривать? Если он видит, что культ силы — это культ силы, а не культ знаний и не культ ума, он будет адаптироваться к среде. Он и адаптируется доступными ему способами. Угрозы не внутри школы, а снаружи.

— А все разговоры экспертов о том, что надо охрану в школах усилить, работу какую-то специальную с детьми проводить, повысить бдительность среди учителей и администраций школ, подключать правоохранителей и более тесно взаимодействовать с ними, активнее вовлекать родителей и так далее, что называется, не в коня корм?

— Да, это сотрясение воздуха. Ни о чем совершенно.

— Всякие буллинги, шутинги, поножовщина и прочие безобразия в школах будут продолжаться?

— Да. Увы.

— Много разговоров по поводу детей мигрантов. По словам спикера Госдумы Вячеслава Володина, лишь 27 детей мигрантов из 1 762 прошли тестирование по русскому языку. Многие учителя с мест пишут, что большинство таких детей, которых приняли раньше без всякого тестирования, являются балластом для системы образования и тормозят обучение целых классов по всей стране, потому что банально не знают русского языка. И в плане поведения этот контингент вызывает массу критики. Так, по словам председателя следственного комитета Александра Бастрыкина, за год число совершенных несовершеннолетними мигрантами особо тяжких преступлений увеличилось на 82 процента. Как вы относитесь к данным проблемам?

— Вы знаете, я педагогических трудов Володина и Бастрыкина не читал. Они моих тоже. Только по разным причинам. Они не педагоги. Россия далеко не единственная страна, в которой существует эта проблема. Она решаема. Есть методики, которые позволяют ее решить. Их просто нужно знать и применять. Для этого надо, чтобы такие решения были приняты. Не осложнять им приход в школу, а адаптировать к обучению. Такая методика есть и не одна.

— А почему же их не применяют, а обсуждают какие-то радикальные варианты типа введения платного образования для детей мигрантов или вообще запретить им привозить сюда семьи?

— Есть замечательная триада качеств: быстро, дешево и хорошо. Так вот, реализовать одновременно любые из этих пунктов можно только два. Любые, но два. Если быстро и дешево, это никогда не будет хорошо. Если это дешево и хорошо, никогда не получится быстро. А если это хорошо и быстро, никогда не выйдет дешево. У нас постоянно выбирается быстро и дешево. Отсюда и результат.

— Какие-то курсы, семинары о том, как вести себя с этими детьми мигрантов, как с ними работать и прочее, проводятся?

— Проводятся пачками. Но вопрос опять-таки, какие методики и кто проводит. Для того чтобы грамотно обучить учителя, нужен очень грамотный методист. А это у нас вымирающая категория. Я проработал 6 лет методистом на юго-западе Москвы, не худший округ, и хорошо знаю, о чем говорю. А чтобы стать грамотным методистом, нужно много лет проработать в школе и не бросать это дело, чтобы оставаться в теме. Но у нас, еще раз повторяю, это исчезающая категория.

— Но говорят же, что правительство Москвы и лично мэр много внимания уделяют столичному образованию, внедрению всего самого передового, программы всякие специальные для этого разрабатывают, это что, все не работает?

— Это не может работать, если пристальное внимание направлено не туда, где оно может дать результат. С 2022 года сервисы «Московской электронной школы» выступают технологической основой для создания регионального сегмента федеральной государственной информационной системы «Моя школа». Ну хорошо, повесили планшеты на стены, заработала эта «Московская электронная школа». При мне все это начиналось. Толку-то от этого, если нет нормального контента, нормального инструмента, если эта доска сделана под Шанхаем и работает кое-как. Не будет от этого толка. Учитель во время урока должен смотреть в глаза ученикам, а не в какой-то гаджет и не в монитор. Как только он отвел глаза от детей, они найдут чем заняться. Это только один аспект.

Урок, подготовленный квалифицированным учителем, можно записать. Мой, например. Но это урок, который подготовил я для себя и для того коллектива детей, с которым буду этот урок проводить. Три составных элемента. Измените один из них, и это уже не будет работать. Тот же урок другой учитель с тем же классом в той же ситуации проведет очень плохо. Или с другим классом я свой урок проведу плохо, потому что не для них написано.

— А как вы оцениваете программы и учебники, по которым сейчас вынужден учить учитель?

— То, что сейчас внедряется, я оценить не могу. Я в них не заглядывал. Знаю, что идет разговор об унификации программ и учебников, расписания, планирования. В стране площадью 17 миллионов квадратных километров это теоретически невозможно, я уже не говорю, практически. Тем не менее это пытаются делать. Вариативность образования исключена полностью.

— Она должна быть?

— Обязательно! Дети разные, учителя разные, школы разные, среда обитания разная. Не может быть одинаковой программы, одинакового планирования для детей из Эгвекинота на Чукотке и из Пензенской области.