Анна Кабирова: «Хвойный аромат, который любят в Скандинавии и Японии, у нас – «фу, туалетом пахнет»

Анна Кабирова: «Ольфакторное искусство очень просто донести даже тому человеку, который никогда с ним не соприкасался, — это неосязаемый, невидимый вид искусства, в котором не нужен никакой материальный медиум для того, чтобы передать послание» Фото: «БИЗНЕС Online»

«То, что делают парфюмеры, — определенный вид манипуляции»

— Анна, вы амбассадор ольфакторного искусства в России. Что это такое?

— В прямом переводе с греческого olfactorum — это название обонятельного нерва. Ольфакторное искусство очень просто донести даже тому человеку, который никогда с ним не соприкасался, — это неосязаемый, невидимый вид искусства, в котором не нужен никакой материальный медиум для того, чтобы передать послание.

Я называю себя неоконцептуалистом, потому что мои любимые московские концептуалисты и вообще концептуалисты мирового значения пришли к тому, что, кроме послания, не должно быть ничего. Сейчас визуально настолько все уже сказано, написано и слеплено, что остается только слово, и всем известная работа «Один и три стула» Джозефа Кошута иллюстрирует, как слово «стул» уже обозначает обозначаемое (работа представляет собой стул, фотографию этого стула и копию словарной статьи «стул» — прим. ред.). В запахе не нужно даже слово.

В моей работе «Невидимый язык. В поисках утраченного времени» в пяти объектах как раз таки зашифрованы послания, которые мы не называем, а передаем через запах. Мы не объясняем зрителю, что это такое, и он, оставаясь наедине с этим посланием, находит его внутри себя, потому что ольфакторное искусство — это то искусство, которое переживается внутри. Тело в этот момент превращается в галерею, в которой любой зритель может находиться постоянно, и ему для этого не нужно куда-либо приходить.

— Может ли ольфакторное искусство быть объективным?

— Это очень сложно. Если только не использовать манипуляцию. То, что делают парфюмеры, — определенный вид манипуляции, потому что человеку уже дается описание аромата и он не может увидеть там ничего другого. Я изучаю нейрофизиологию, и так уж устроен наш мозг: чтобы человеку дать какое-то ощущение, можно его просто описать. Иногда даже бывает, как в книгах Марселя Пруста: читаешь его произведения, они настолько ольфакторные и тактильные, что ты уже это чувствуешь.

Мне интересно работать в двух направлениях — с описанием аромата и без него. Иногда я использую оба варианта в одном и том же проекте, чтобы для себя провести исследование и показать зрителю, насколько это два разных переживания. Почувствовали ли вы бы яблоко, если бы я вам об этом не сказала? Ваш мозг начал бы вас путать. Из яблока нельзя извлечь аромат, так что вы слушаете собранную парфюмером композицию. Ваш мозг различает молекулы, но не понимает, что это за запах, и ищет похожие ассоциации.

— Чем ольфакторное искусство отличается от парфюмерии в традиционном понимании?

— Принципиальная разница в том, что любое искусство не может применяться в бытовом смысле. Если аромат наносится на себя или используется для дома, то он не может быть произведением. Причем парфюмерия может стать ольфакторным искусством: Марсель Дюшан принес писсуар в музей и сделал его произведением искусства, то же самое с ароматом, даже если его создал парфюмер Жан-Поль Герлен. Но в обратную сторону это не может работать — мы не можем надеть картину на себя. Покупатель или коллекционер имеет право нанести аромат, но при этом он понимает, что это искусство, возведенное в ранг институционной истории.

Когда только занялась изучением ольфакторного искусства и училась на парфюмера, было даже обидно, что сейчас у нас каждый месяц выходят новые ароматы и, как правило, это копии, поэтому они все пахнут одинаково. Герлен создавал по несколько лет одну формулу и всегда подходил к аромату как к искусству. Это для него было принципиально важно, собственно, поэтому он ушел из Дома Герлен.

— Каждый аромат и каждая нота — это, условно, буква, слово или предложение. Как вы разрабатываете свой «ольфакторный язык»? Существуют ли универсальные «грамматические правила» или он сугубо индивидуален?

— Ольфакторных художников можно сосчитать на пальцах одной руки по всему миру — человек 5–6 максимум. У каждого парфюмера есть набор определенных компонентов, с которыми работает только он, — называется парфюмерный почерк. Мне кажется, у каждого ольфакторного художника тоже есть свой почерк. Более того, потрясающая пионерка мирового уровня норвежская художница Сиссель Толаас разрабатывает свой язык.

В одном проекте мы два года разрабатывали язык перевода цвета в запах — именно мое понимание, как я вижу цвет в запахе. А с учеными мы научным способом перевели цвет в звук, чтобы это было объективно для всех незрячих и слепоглухонемых. На этот проект меня в первую очередь вдохновили именно эти люди, потому что я много работаю с инклюзией и мне было важно показать незрячему, а самое главное, еще и невидящему и неслышащему человеку, что такое цвет. Мы это сделали через динамики костной проводимости, когда по кости, через тактильность и запах, слепоглухонемые люди слышали цвет внутри своего тела. Там мы разрабатывали целый язык, и я продолжаю работу над этим проектом.

— Получается, научно вы цвет именно в звук переводили? А цвет в запах — это отдельный проект?

— Это все один проект, но цвет в запах и вообще что-либо в запах научно перевести нельзя. Тогда мы перевели цвет в длину волны, из нее вырастили в цифровом пространстве скульптуру и напечатали, чтобы она была тактильна. Через тактильность и звук, вмонтированный внутрь скульптуры, объективно можно было почувствовать. Мы два месяца в Московском музее современного искусства (ММоМА) проводили эксперимент: все слепые и слепоглухонемые сказали, что получились те самые 7 цветов, над которыми мы и работали. Но восприятие запаха, естественно, у всех всегда разное.

У нас есть любимые запахи, а есть травмирующие, и предпочтения в парфюмерии во многом связаны с психологией. Психологи часто используют запах дыма для исцеления серьезного посттравматического синдрома. Если человек побывал на войне, в какой-то катастрофе или на пожаре, именно этим запахом вылечивается психика, потому что он самый триггерный. Я на лекциях рассказываю, что бывают такие случаи: шел ребенок, ел ванильное мороженое и вдруг сломал ногу. У него навсегда запах ванили будет ассоциироваться с травмой. Поэтому даже если большими буквами будет написано, что ваниль — это афродизиак, который можно использовать в романтических свечах, он никогда ее не купит. Примечательно, но какие-то запахи мы используем в сложный период жизни и потом не можем их вообще ощущать.

У меня есть любимая игра: перед поездкой в новое место покупать себе аромат, который будет ассоциироваться с этим местом. И этот «прием» очень часто используется в маркетинге. Если вы заметили, каждый магазин пахнет каким-то одним ароматом и навсегда въедается в память. Ты уже не можешь ассоциировать эти запахи с чем-то другим, потому что информация записывается на лимбической системе в самой глубинной памяти мозга.

«У каждого парфюмера есть набор определенных компонентов, с которыми работает только он, — называется парфюмерный почерк. Мне кажется, у каждого ольфакторного художника тоже есть свой почерк» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Хвойные ароматы для Скандинавии и Японии для России — «фу, туалетом воняет»

— Понятно, что ароматы воспринимаются индивидуально, а работаете ли вы с коллективным бессознательным?

— В каждой стране свой социокультурный код. Запахи, которые люди любят в Индии, мы мало поймем, потому что там мужчина может пахнуть розой или жасмином, и это нормально. В Арабских Эмиратах очень любят насыщенные, тяжелые, амбровые ароматы. Япония приветствует полное отсутствие запаха. В каждом офисе тестируется запах, исходящий от человека, по 10-балльной шкале. Если он превышает отметку «пять», то человек платит штраф и идет домой освежиться, даже если это запах ополаскивателя для белья. Дело в том, что у них очень высокая плотность населения и своим запахом, расширяясь в пространстве, ты нарушаешь пространство других. Они очень серьезно к этому относятся. В России наоборот — человек должен зайти и пахнуть еще на 3 километра, чтобы все знали, что он зашел. Кстати, это из-за того, что мы очень близко располагаемся к арабской и индийской культурам.

Важный момент — на ароматы влияют еще и климатические зоны. Купленные в Москве духи в Египте абсолютно не пахнут. Там другая плотность воздуха и совсем другой климат. Если, допустим, поехать в тропики и взять Chanel 19 или Prada Infusion d’Iris, то есть очень тонкий аромат, вы его вообще не почувствуете. В Арабских Эмиратах, где очень насыщенный воздух и испокон веков люди наносят на себя эти благовония, такие запахи вообще не продаются — их никто не купит. У них исторически считается, что чем больше запаха на человеке, тем больше это отпугивают демонов. Так же в Индии и Китае. В России тоже жжется ладан, чтобы очистить помещение.

— Парфюмеры в разных странах ориентируются на климатические условия?

— Не знаю, ориентируются они или нет, потому что это все-таки коммерческая история, но маркетологи ориентируются на продажи. Они исследуют этот рынок и зачастую не понимают, почему некоторые ароматы в ряде стран не в ходу.

Запахи с едой, кстати, очень взаимосвязаны. Во время ковида мы поняли, что без обоняния нет вкуса. В России мы нормально относимся к запаху борща и шпротов. В Италии я как-то угостила знакомого шпротами, и у человека был шок, потому что для него они на вкус напоминали бензин. Борщ и окрошку там не понимают — для них это какая-то несъедобная история, а для нас это нормально.

«В Милане город пахнет малиной, потому что так пахнет шампунь, которым моют улицы»Фото предоставлено Анной Кабировой

— Какие в России есть триггерные или, наоборот, самые любимые ароматы, которые именно с нашим социокультурным кодом связаны?

— Хочется сказать: Baccarat Rouge, которым пахла вся Москва… Триггерные ароматы — это хвойные запахи. Если в высокой парфюмерии есть какой-то хвойный аромат, который очень любят в Скандинавии или Японии, у нас его не купят никогда, потому что это прямо социологическая травма — у нас «Шишкин лес» стоял в каждом туалете. Очень часто слушают аромат и говорят: «Фу, туалетом воняет». У многих россиян еще лаванда и любой цитрусовый аромат тоже пахнут «туалетом», а запах свежевыстиранного белья ассоциируется с «ванными» историями. Эти прямые параллели связаны с ольфакторной памятью, которая нарабатывается в зависимости от того, чем мы пользуемся.

В Милане, например, город пахнет малиной, потому что так пахнет шампунь, которым моют улицы. В определенный период лета витает аромат абрикосового варенья — так пахнет османтус, который цветет по всей Италии. А еще все итальянцы используют один и тот же ополаскиватель для белья — у них это вшито, и другой они никогда не купят.

В России из приятных запахов — что-то связанное с шоколадом. Когда проводили исследование, чем пахнет Москва, все называли шоколадную фабрику «Красный Октябрь». Хотя это тоже от города зависит. В Москве всем нравится, как пахнет метро, а в Питере — нет. А в Париже вообще отвратительно пахнет метро, если сравнивать, и проехать по нему — непростое приключение.

Многие запахи не зря разбивают по группам — древесные, цветочные и так далее, поскольку зачастую от периода жизни и «взрослости» зависит то, какими ароматами мы хотим пользоваться. Например, Chanel не будет пользоваться молодая девушка — она просто не поймет этот шипр, скажет: «Бабушкой воняет». Кстати, частая ассоциация с запахом… У меня еще представлен фужерный аромат с запахом моря, и все наверняка будут говорить, что он «воняет мужиком» и тем самым дезодорантом Old Spice. Ольфакторная память играет огромную роль в восприятии тех или иных запахов.

«В России из приятных запахов — что-то связанное с шоколадом. Когда проводили исследование, чем пахнет Москва, все называли шоколадную фабрику «Красный Октябрь» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Как будто сейчас есть тренд на ностальгию — постоянно используют ароматы из детства…

— Он всегда был, мне кажется. На ярмарке молодого искусства Win-Win я выставляла проект «Купи вдохновение», где можно было купить ароматы, знакомые с детства: запах снега на варежках, елки с мандаринами, коробки от шоколадных конфет. Здесь мы говорим про воспоминания, а не про то, что человек будет пользоваться на повседневной основе этим ароматом. Варежки со снегом мало кто на себя нанесет, это скорее как путешествие во времени, чтобы перенестись в детство. Для российского и постсоветского пространства многие ароматы отсылают к одним и тем же воспоминаниям.

«Эту выставку нужно показывать детям, чтобы они понимали, что такое современное искусство»

«Футуристы забили фундаментальный гвоздь и сказали: «Нет больше в Италии искусства»

— Вы участвовали во многих выставках и ярмарках в Италии. Почему именно эта страна?

— Дело в том, что моя первая профессия — дизайнер одежды. На самом деле все началось с травматичной истории — в нашей семье было запрещено быть художником, и пришлось выбрать «околохудожественную» профессию, хотя на самом деле в текстильном университете я училась в живописной школе. Учителем моего учителя был сам Исаак Левитан, и эта передача живописи очень важна для меня. Тем не менее я выбрала фешен-дизайн, потому что для моей семьи было важно в профессии зарабатывать деньги, а художники якобы все нищие. Я очень много времени посвятила фешен-дизайну, и когда поняла, что в России дошла до какой-то границы и развиваться больше некуда, мне посоветовали Милан. Если выбирать между Парижем и Миланом, двумя столицами моды, есть колоссальное различие — «кутюр» и «прет-а-порте» («кутюр» (haute couture) — эксклюзивная, высокохудожественная одежда; «прет-а-порте» (prêt-à-porter) — одежда, рассчитанная на массового потребителя, — прим. ред.). Меня больше тянуло в «кутюр», но почему-то решила изучить «прет-а-порте», и меня сильно затянуло.

В Милане, где я занималась формированием такого понятия, как art and fashion, у меня был бренд одежды. Мы с художниками делали совместные проекты, например, с Vogue печатали на ткани произведения классических художников и современных. Мне было важно обратиться к современному искусству, потому что Ван Гога и «Мону Лизу» печатают уже столетия, а современных художников еще не было. Италия чем удобна? Все есть. Ты можешь в Комо заказать ткань, там же тебе напечатают и отошьют — все очень хорошо налажено. Маленькими партиями можно за неделю отшить коллекцию made in Italy.

— А как пришли к ольфакторному искусству, тоже в Милане?

— Нет, это уже было, когда я вернулась в Москву. Как-то арт-сообщество в Италии мне не сильно понравилось — там со времен футуристов художники очень ленивые. Я окончила Академию изящных искусств Брера, в которой как раз учился Филиппо Томмазо Маринетти (итальянский писатель и поэт, основатель футуризма — прим. ред.). На футуристах все и остановилось, они сами говорили: чтобы в Италии создать искусство, нужно Италию уничтожить, потому что там каждый камень — это искусство и создавать что-то новое тяжело. Ничего нового, кроме разве что «арте повера» («бедное искусство», направление в искусстве, которое отрицает богатства сложившейся культуры, — прим. ред.), нет. Футуристы забили фундаментальный гвоздь и сказали: «Нет больше в Италии искусства».

Там нет того воздуха и развития, как в России, где очень большой потенциал в искусстве, а художники стремятся найти что-то новое. Здесь работают мои любимые концептуалисты. Когда я вернулась в Москву, вдруг вспомнила, что мне сейчас никто не может запретить быть художником — клетка-то открыта. Поначалу было очень тяжело сочетать фешен-дизайн и искусство, потому что в постсоветском пространстве нам твердили, что нужно выбрать что-то одно. Ты должен быть либо тем, либо этим, и я не понимала, как имею право себя назвать художником после фешен-дизайна. Я очень благодарна художнице Ильмире Болотян, которая мне сказала: «Слушай, ну я же пришла из театра. Твоя прошлая жизнь станет для тебя направляющей, потому что все, что ты есть, — это твоя индивидуальность и современный художник свободен использовать любой медиум». В этот момент я сутки прыгала от счастья от осознания, что могу делать все и художник на самом деле ничем не ограничен.

Моим увлечением с детства были запахи, я их просто коллекционировала сначала, привозила со всего мира какие-то масла, духи. Потом показалось, что мне уже тесно в коллекционировании, надо их между собой смешивать. А в России парфюмерных школ нет, так что я училась у частных парфюмеров чисто для себя. Потом уже обнаружила, что есть Грасский институт парфюмерии, и поняла, что нужно отучиться профессионально. Параллельно с этим меня очень сильно вдохновлял Герлен, который говорил, что запахи — это искусство. У меня так засело это в голове, что я начала копать в ольфакторном направлении.

Свою художественную часть я всегда оставляла как хобби — от реализма постепенно перешла в минимализм, а потом в концептуализм. На последней выставке в Москве у меня была работа «Белое на белом», которой я показала для себя, что все — холст пустой и сказать нечего. Должен быть смысл без формы. Благодаря моему долгому пути к концептуализму через минимализм вдруг случился такой инсайд — вот же он, запах — это и есть послание! Сколько бы меня ни просили вернуться в живопись, уже не могу. В моем направлении настолько бесконечное поле — сначала ты сам пытаешься найти какие-то темы и смыслы, а потом они уже тебя находят. Очень часто приглашают в какой-то проект, и ты уже начинаешь внутри проекта проводить свое исследование, и эта бесконечная машина работает долгие годы.

Больше пяти лет тому назад, перед Уральской индустриальной биеннале, я рассылала свои проекты с запахами, и ни одна институция их не брала. Для них ольфакторное искусство в музее было дикостью. На это у меня тоже есть большое исследование — все началось с эпохи Возрождения, когда все избегали миазмов. Нам на генетическом уровне передалось, что не может в музее чем-то пахнуть, воздух должен быть абсолютно чистым. В прошлом году мы выставляли ароматы на выставке «Васнецовы. Связь поколений. Из XIX в XXI век», и 80-летние хранительницы возмущались: «Не может быть современного искусства рядом с шедеврами!» Они очень сильно сопротивлялись, и нам пришлось сделать совершенно невидимые колбочки, которые половина зрителей просто не заметила, потому что они были настолько вписаны и сливались с цветом стены. Стоило очень большого труда к Васнецовым допустить запахи, хотя это настолько обидно, когда их воспринимают лишь как entertainment. Но на классических выставках это и есть entertainment, потому что по-другому даже в музее импрессионизма запахи не воспринимаются как искусство, а лишь как дополнение к чему-то.

«Мне очень нравится, что зрители, которые не понимают, что такое современное искусство, почему-то могут понять его через запах»Фото предоставлено Анной Кабировой

— Вы в России единственная ольфакторная художница?

— Меня так назвали, но я не хочу так называться, потому что наверняка есть еще художники. Ирина Корина делала инсталляции с запахами, но она обращалась к парфюмеру. Скажем так, я единственный художник, кто еще и парфюмер.

— Как развивать ольфакторное искусство как направление?

— Я преподаю в «Свободных мастерских» ММоMA, где мы со студентами делаем проекты. Внутри мастерских получались настолько крутые, качественные и новые, ни на что не похожие проекты, которые меня очень вдохновляли, но зачастую их сложно было куда-то вписать. Тогда я подумала, что нужна специальная институция, и открыла первую в России и вторую в мире галерею ольфакторного искусства NEVIDIMAYALAB. Я считаю, что нам не хватает того обучения, которое мы проходим в мастерских, хочется еще больше углубляться.

Меня также хотят пригласить в Высшую школу экономики вести курс, и я еще смотрю в сторону Бахштейна, потому что в мою лабораторию оттуда приходят студенты. Сейчас я перевожу свою лабораторию цвета, которая была в ММоМа, в музей импрессионизма. Там у нас тоже случился прорыв — нас поддержал самый большой французский производитель компонентов Givaudan, прямо-таки мастодонт на парфюмерном рынке, из их компонентов делают абсолютно все духи. Они поддержали мой проект, связанный с цветом, и предоставляли компоненты для лаборатории цвета. Парфюмеры иногда не все доползают до уровня сотрудничества с Givaudan, а для меня как для художника это вообще было круто. Как оказалось, у них те же самые ценности, что и в моем проекте, — у них есть искусственный интеллект, который разделяет запахи по цветам.

Сейчас запахи — это популярно, а ольфакторное искусство уже тренд. Мне нравится, что зрители, которые не понимают, что такое современное искусство, почему-то могут понять его через запах. Это самый простой способ объяснить, поскольку нет никого, кто был бы безразличен. Кому-то нравится, кому-то не нравится, но все остаются во взаимодействии.

— Получается, вы запустили волну ольфакторного искусства…

— Мы запустили большую волну благодаря open call галереи «Ходынка» и института «Сколтех», где проводятся исследования и находятся сами лаборатории. Ученые поддержали наш проект, где мы перевели цвет в звук и запах своим бесплатным трудом. Ученые впервые пустили в свою лабораторию художников. Они поначалу думали, что надо сделать иллюстрации к исследованию мозга, и абсолютно не понимали, что такое современное искусство. Сначала мы просто встречались за круглым столом и объясняли друг другу, кто такой ученый, кто такой художник, а потом вместе искали пути реализации идеи. Кстати, у ученых особенным образом работает мозг, и он очень созвучен художнику — это всегда нестандартный подход.

Сейчас в музее импрессионизма сделали выставку фовистов, разделенную по цветам, для которой я делала запахи. С музеем мы давно сотрудничаем, они даже просят мою лабораторию перевезти туда и проводить мастер-классы. Многие компании, благодаря Givaudan в том числе, пришли ко мне с желанием сотрудничать, потому что перевод «цвета в запах» сейчас многим интересен.

— Вы говорите, что ольфакторных художников можно пересчитать по пальцам одной руки. Где они еще есть?

— Ольфакторное искусство получило признание в 1970-е годы во Франции с первой выставки сюрреалистов благодаря тому же Дюшану. И в Америке признано это направление, где как раз таки открылась первая ольфакторная галерея — малюсенькая, но первая. И мне принципиально важно было в Москве открыть вторую, чтобы она была на территории России.

Есть еще японская художница, которая работает и в Европе. Я пока не доехала до Японии и не могу сказать, признано оно там или нет. Меня все культурологи спрашивают: «А что ты хочешь, чтобы там признавали? Что это значит — „признано“?» Дело в том, что оно должно оформиться как отдельное направление, а для этого должен быть пул художников, кто этим занимается. Мы сейчас вообще стоим у истоков, потому что на самом деле очень сложно заниматься этим видом искусства — его трудно продавать, а художнику надо на что-то жить. Мало какой художник просто все бросит и будет запахами заниматься.

«Сейчас очень большую популярность имеют запахи, ольфакторное искусство уже тренд» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Хотелось посетить Казань, потому что здесь мои корни»

— Поговорим о ваших работах в «БИЗОNе», представленных на новой выставке «Сад приходящих смыслов». Для проекта «Продавцы снов» вы делали исследование — переводили сны представителей арт-среды на язык запахов. Как пришла эта идея?

— Я тогда училась в «Свободных мастерских» ММоМА, и у нас был преподаватель — признанный художник Роман Сакин. Он придумал проект для «Архстояния» — «Санаторий сна». В тот момент началась спецоперация, и мы все вместе стали исследовать в его мастерской, что происходит с психикой арт-сообщества на уровне снов. Рассылали анонимные анкеты директорам институций и художникам по всей Москве, и нам присылали анонимные рассказы, которые мы записывали в большую книгу снов. Некоторые были очень трешовыми в тот период.

Как выглядел «Санаторий сна»? Посреди березовой рощи стояли кровати, самый скучный лектор читал самые скучные лекции, и у нас был хор зевающих людей, зрители могли вздремнуть под открытым небом. Тогда мне пришла идея сделать в «Санатории сна» павильон запахов. Я нашла рецепты нюхательных солей XVIII века, которые использовали, чтобы взбодриться. Женщины тогда часто от духоты и тугих корсетов теряли сознание и носили соли с собой. Я решила сделать наоборот — разработать рецептуру, чтобы человек понюхал соль и уснул. Потом предложила еще больший «сюр» — перевести сны, записанные в большой книге снов, в запахи. Так у нас получился павильон, в котором были эти нюхательные соли и баночки с ароматами анонимных снов. Еще в этом павильоне (в лесу!) висела люстра XV века, которую Рома притащил откуда-то из Парижа… До сих пор вспоминаем этот проект — это было лучшее «Архстояние».

Те самые анонимные сны где только ни были, это мой самый путешествующий проект, который даже попал на мою родину в Узбекистан. А лаборатория снов продолжает жить, и любой сон каждый желающий может заказать у меня и перевести в запах, а коллекционерам я предлагаю сны коллекционировать.

— Почему проект называется «Продавцы снов»?

— Я много лет создаю проект и исследую тему «Хазарский словарь». В Хазарском каганате были специально обученные ловцы снов, которые «ходили» по снам других людей и могли приносить какие-то артефакты, выуживать информацию и даже менять сны. Как можно попасть в сон человека? Запах — это самый быстрый способ. С командой blazar мы первые начали продавать ольфакторные произведения на ярмарке современного искусства. Всей командой думали, как это сделать, и появились рамки с описанием снов и сертификаты с надписями «отныне и навсегда этот сон принадлежит вам». Для нас это был просто эксперимент, но мы в итоге продали пять работ, и это был прямо успех. Поэтому назвали «Продавцы снов».

Во время «Архстояния» был павильон сна, куда тоже приходили люди и записывали свои сны. Рома хочет продолжить работать над этим проектом, погастролировать с ним, потому что это правда был самый посещаемый проект. Там даже ночью происходило какое-то действие — зажигали свечи, играла музыка, анимация какая-то происходила. Настолько много наша группа придумала. Был и павильон с обнаженным психологом.

— С обнаженным психологом?

— Да, причем только снаружи сквозь матовое стекло было видно, что там очень красивая обнаженная женщина. Но когда заходишь в павильон, там фиолетовая бархатная штора. Ты не видишь человека, но знаешь, что психолог обнажен, и это очень концептуально. Самая большая очередь была туда и ко мне. Людям было интересно познакомиться с ольфакторным искусством. Рома еще придумал такой аппарат, как нюхоскоп: трехлитровая банка, у которой нет дна и сверху вставляется трубочка, аппарат можно, например, надеть на лужу и нюхать лужу. Я проводила ольфакторные экскурсии, прокладывала маршрут по лесу. Было круто, что приезжали VIP-гости, вставали коленями в грязь и нюхали лужу, васильки, кору деревьев. Например, к нам приезжали Светлана Бондарчук, ресторатор Илья Тютенков с женой Екатериной. Обычно публика — это одни и те же люди, кто кочует с выставки на выставку.

«Ты не видишь человека, но знаешь, что психолог обнажен, и это очень концептуально»Фото предоставлено Анной Кабировой

— В «Продавцах снов» вы обращались к личному опыту участников или опирались только на отдельные сновидения?

— Только на их описания. Мы сначала собирали материал для книги снов, и вообще не было идеи, что это когда-то будет переведено в запах. Буквально на монтаже «Архстояния» мне пришла такая мысль, я выбрала сны и сделала запахи. Некоторые известные люди, кто присылал свои сны, случайно через несколько лет узнали, что я их сон перевела в запах. Было несколько историй, как кто-то приходил и узнавал свой сон по описанию. Историк искусства, куратор и программный директор фонда V-A-C Алиса Прудникова, наоборот, сказала: «А почему это моего сна здесь нет?» Я говорю: «Потому что вы не прислали!» Ну и потом, я же не знаю, кто этот человек — есть разве что инициалы.

«Сад предстает как райское место, в котором присутствует множество контекстов»

— Еще одна работа предлагает нам послушать ольфакторную скульптуру и зафиксировать свои чувства на бумаге. Вы рассказывали, что эта работа тоже «гастролировала» и от города к городу получали разные ассоциации…

— Кстати, в других городах у меня был определенный набор запахов, а в Казань специально для выставки я решила его обновить, так что зрители «БИЗОNа» услышат новые ароматы.

А реакция на ароматы действительно была разная. Мне было важно исследовать в разных городах реакцию зрителей. Не могу сказать какого-то одного отличия, потому что это всегда настолько разноплановый опыт, особенно когда человек абсолютно не понимает, что он нюхает, и мозг его путает. Подвести какие-то итоги пока сложно, я еще не занималась этим вопросом.

Мне кажется, в России более-менее похожие ольфакторные библиотеки в голове, а за ее пределами мне интересно было бы посмотреть. Один из представленных ароматов на выставке — французское печенье «Мадлен». Я внесла именно этот запах в инсталляцию для того, чтобы показать, что Марсель Пруст первым заговорил про связь запахов с памятью. Ученые только-только приступают к изучению, насколько лимбическая система связана с запахами. Обоняние считается самым первым органом чувств, который начинает работать у новорожденного. Ребенок ничего не видит, ничего не слышит, но по запаху находит маму, и он никогда ее ни с кем не перепутает. Мне интересно, как люди воспримут это печенье, потому что это нам незнакомая история, она не заложена в нашем социокультурном коде и многие его даже не пробовали. У меня даже было желание на своей последней выставке просто это печенье раздавать или расклеить по стенам, чтобы люди его увидели, но такой ход чисто концептуально исключает идею. В какой-то момент мы угощали зрителей этим печеньем, а клеить его по стенам — слишком «в лоб».

— Очень интересен ваш видеоперформанс, реинтерпретирующий акцию Йоко Оно Sky piece to Jesus Christ. Расскажите подробнее о задумке и концепции.

— Этот проект я начала в тот момент, когда нас закрыли на карантин. Некоторым художникам важно быть единственными, а Йоко Оно дает партитуру к своему проекту и очень просит его повторить. Почему-то Sky piece to Jesus Christ не очень популярный перформанс, его мало где показывают. Там Йоко Оно заматывает музыкантов симфонического оркестра в бинты. Когда я это увидела, то так восхитилась: ведь когда человека приматывают к его инструменту, он сам становится произведением искусства.

Лично для меня это было символическим актом перехода от фешен-дизайнера к художнику, поскольку в перформансе незрячая девушка приматывает меня к швейной машинке. В самом перформансе мы с режиссером вложили много смыслов вплоть до славянских рун, роли женщины в искусстве и исцеления от «зрячей слепоты». Главный посыл перформанса в том, что мы, зрячие люди, не хотим видеть мир таким, какой он есть, когда незрячий просто хочет его увидеть. Во время проведения перформанса была и личная динамика, и глобальное послание. Анастасия Вислобокова к этому перформансу очень тяжело шла, говорила: «Не хочу, чтобы на моем недуге кто-то делал маркетинг». Тогда я ей объяснила, что фокус будет направлен не на инвалидность незрячих людей, а на то, что зрячие люди не хотят видеть мир, и Настя удивилась моему европейскому подходу. Этот перформанс считаю днем рождения ольфакторного искусства в моей жизни. Я не просто так выбрала эту девушку, потому что она сама является парфюмером единственного бренда, где работают незрячие люди как парфюмеры.

— На какие исследования философов вы опираетесь в своих исследованиях?

— Очень часто опираюсь. Я обожаю философию, психологию, иногда рассматриваю биологические и нейрофизиологические исследования и так далее. Все зависит от проекта. Но Кант наше все.

«Даже с куратором Алиной Сосновской мы лично не встречались, она сама нашла меня и написала» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Возвращаясь к «БИЗОNу», были ли вы знакомы с кем-то из других авторов?

— Нет, не была знакома. Самое смешное, что список художников я узнала за два дня до приезда сюда. Даже с куратором Алиной Сосновской мы лично не встречались, она сама нашла меня и написала. Даже не зная тему выставки, я без раздумий согласилась, потому что много слышала про «БИЗОN» и очень хотела сюда попасть.

Кроме того, в целом хотелось посетить Казань, потому что здесь мои корни — я казанская татарка. Мы с генеалогом ищем моих предков, пока ниточки ведут в Казань и Уфу, но, так как самая большая татарская диаспора в Казани, скорее всего, они здесь. По маминой линии нам известен род, а по папиной после войны он затерялся. Но я прямо чувствую здесь запах детства… Когда прилетела в Казань, воскликнула: «Пахнет детством!» Хотя я родилась в Самарканде, а там вообще пустыня и степь, а тут Волга. Почему пахнет одинаково, не понимаю. Пока мало успела с кем-то пообщаться, но здесь такие открытые и гостеприимные люди. У нас в Самарканде тоже так.

— Как детство в Самарканде повлияло на ваше художественное восприятие мира?

— Я жила там до 15 лет. Когда говорю, где родилась, люди сразу отвечают: «Понятно, почему ты запахами занимаешься». Через Узбекистан же проходил Великий шелковый путь.

— Какой у вас любимый аромат?

— Говорят, что у парфюмеров все ароматы любимые, не должно быть нелюбимых. Но после ковида у меня есть деформация в обонянии и некоторые запахи я просто не переношу. Мы с учеными на эту тему работали, и выяснилось, что нарушение в восприятии и вообще потеря запаха связаны с нарушением нейронных связей в головном мозге. Нос тут вообще не виноват. Ковид же как раз действовал на мозг. После того как обоняние восстанавливалось, многие не переносили резкие запахи — у кого-то кофе пахло луком, например. Это называется паросмия — искаженное восприятие запахов. Некоторые парфюмерные молекулы я до сих пор не воспринимаю, они для меня триггерные. А самый любимый запах с детства — запах мокрой известки.

— Были ли у вас кризисные точки, которые повлияли на вас творчески?

— Я как раз проводила эфир на тему депрессии художников и их кризисов. В художественном мире много самоубийств и зависимостей, которые я тоже считаю в некоторой степени самоубийством. Любая душевная травма и непринятие сообществом воспринимаются художниками очень тяжело, потому что изнутри съедают жестокие внутренние критики. Считаю, каждый художник, музыкант и в целом творческая личность — это человек без кожи. Сказать что-то и травмировать его в самое сердце ничего не стоит. Настолько сложно справиться самому с какой-то критикой, и первое, что делают все художники, — замыкаются и накручивают себя, и это самое страшное.

Внутренние критики, эти голоса с нами с самого детства и принадлежат родителям или первому учителю в художке. Мне мой преподаватель говорил «говно» на все, что я приносила. И постепенно у меня у самой сформировалось такое отношение к собственному искусству. Поэтому всем говорю: обязательно идите в терапию. Кстати, на открытие выставки пришла мой психотерапевт, которая живет в Казани. Она вытаскивала меня из очень многих кризисных ситуаций. А если вы не можете рассказать кому-то в открытую, попросите поддержки в соцсетях, и вас обязательно поддержат!

Главное, что я сделала в искусстве, чтобы просто в себя поверить, — избавилась от внутреннего критика. Всем рекомендую писательскую практику «Утренние страницы» из книги Джулии Кэмерон «Путь художника», потому что эта книга помогла мне выключить диктора. Хотя у меня все это переросло в перфекционизм, который помогает сделать проект без лишних мыслей.