Айтуган Хазиев: «Нет безопасных пестицидов, они все равно будут накапливаться в организме»

Айтуган Хазиев: «Есть указание президента — к 2030 году доля семян основных сельскохозяйственных культур отечественной селекции должна составлять не менее 75 процентов. К этому уровню мы нацелены»

«Иностранные компании резко закрылись, и мы выяснили, что с сахарной свеклой беда»

— Айтуган Зуфарович, в этом году Татарскому НИИ сельского хозяйства исполнилось 105 лет. Какие задачи сейчас перед ним стоят?

— Институт был основан в 1920 году, тогда в Поволжье свирепствовал голод. В это непростое время было принято решение о создании Казанской опытной селекционной станции. Одной из ее важнейших задач было прокормить народ, создать свои сорта, обеспечить Поволжье своим хлебом. В это же время в стране была создана плеяда таких научно-исследовательских институтов сельского хозяйства.

И сегодня, спустя 105 лет, эта задача с нас не снимается. Действует доктрина продовольственной безопасности, утвержденная президентом страны. Мы должны быть готовы к любым ситуациям: если сегодня засуха, у нас в закромах должны быть свои сорта и семена, чтобы на следующий год все засеять. Все еще стоит задача обеспечения страны своими сортами, не зависимыми от импорта, своими технологиями, животноводческими разработками.

— Какие реальные результаты за 105 лет есть?

— Институт — оригинатор сортов, то есть их создатель. За 105 лет работы учеными института создано 117 сортов по 17 культурам, которые внесены в госреестр сортов РФ. Сегодня мы ведем селекционную работу по 14 культурам, 65 наших сортов сегодня высеваются на полях Татарстана и в РФ. Нашими сортами занято около 33 процентов посевных площадей республики — примерно 500 тысяч гектаров. Это достойный результат, учитывая жесточайшую конкуренцию. Например, только по яровой пшенице в республике высевается около 60 различных сортов, различных производителей, это при том, что площади посевов яровой пшеницы по РТ составляют 360 тысяч гектаров.

— А остальные сорта наши хозяйства откуда берут?

— Из других регионов России плюс импорт. Сейчас открытый рынок — можешь привезти любой сорт, если он в реестре и нет карантинных ограничений. Есть серьезное импортное давление, хотя сейчас немного ситуация меняется.

Плюс мы держим у себя в переходящем фонде примерно 30–35 процентов объемов, необходимых для засева посевных площадей Татарстана. Работаем через ассоциацию «Элитные семена Татарстана»: мы создаем сорт, доводим его до категории суперэлиты, далее семеноводство перехватывают хозяйства ассоциации. Они размножают семена до элиты и продают обычным хозяйствам, часть также оставляют у себя в переходящем фонде.

Это стратегический материал. Ни одна импортная компания не держит в складах хозяйств Татарстана свои сорта на случай форс-мажора. Их задача — в этом году реализовать, собрать деньги. А завтра, если случится неурожай, засуха или закроют поставки, скажут: «Ребята, сейчас другие условия, другие цены, хотите — покупайте».

Так уже было с сахарной свеклой. Мы в основном зависели от импортных семян. Россия высевала сорта иностранной селекции.

«Наши сорта перестали развивать, потому что шли по простому пути — закупали готовое. Сейчас российская селекция восстанавливается»

— Почему своей селекции не было?

— Была, но немецкие, бельгийские, французские, австрийские сорта постепенно захватывали рынок, наши селекционеры уже не могли противостоять, конкурировать — иностранные компании шли с продуманной программой: маркетингом, работой с агрономами, всеми заинтересованными лицами.

А потом они резко закрылись, и мы выяснили, что с сахарной свеклой беда. Наши сорта перестали развивать, потому что шли по простому пути — закупали готовое. Сейчас российская селекция восстанавливается.

— С какими еще культурами была похожая проблема?

— Проблемы были с генетикой рапса, подсолнечника, кукурузы. По кукурузе не так сильно — наша селекция хорошо конкурировала с импортной. Год лихорадило с логистикой, потом российская селекция полностью закрыла эту нишу.

По подсолнечнику года два лихорадило. Потому что есть разные технологии выращивания: классическая, когда механически обрабатываешь против сорняков, и более совершенные — «Евролайтинг» и «Экспресс». Это гибриды, заточенные под свой гербицид: высеваешь определенный гибрид, опрыскиваешь определенным гербицидом. Подсолнечник выживает, сорняки умирают. Все привыкли к этому удобству, а российским материалом обеспечить быстро не получалось, сейчас наладили.

— Каковасейчас доля иностранных семян в Татарстане?

— Есть указание президента — к 2030 году доля семян основных сельскохозяйственных культур отечественной селекции должна составлять не менее 75 процентов. К этому уровню мы нацелены. Сегодня по подсолнечнику, кукурузе, рапсу, сое и сахарной свекле доля отечественных семян по РТ составляет порядка 65 процентов.

— Хозяйства используют оставшиеся 25 процентов для иностранных семян?

— Сегодня уже нет понятия «иностранный лучше». Селекционеры все наработали. Есть демонстрационные участки, семинары, где показываем: вот импорт, вот российский. Нет такого: «Дайте мне импорт». Достойные сорта пошли — и кукуруза, и подсолнечник. Людям есть из чего выбирать.

— А в 2022 году какая доля иностранных была?

— Большая. Сахарная свекла практически вся, рапс и кукуруза — 50 процентов. Маркетинг у них работал очень хорошо. Заинтересовывали не только продавцов, но и покупателей — бонусные программы, льготы, поездки за границу в конце сезона и так далее. Да и справедливости ради нужно сказать, за время присутствия здесь они научились выдавать действительно хорошие сорта и гибриды.

«Сегодня по подсолнечнику, кукурузе, рапсу, сои и сахарной свекле доля отечественных семян по РТ составляет порядка 65 процентов

— А наши не умеют заниматься маркетингом?

— Как они могли? Выживали под импортным давлением. Спасибо селекционерам, что удержали селекцию, выдавали достойные сорта. Я постоянно сравнивал наши сорта пшеницы с импортными — не видел разницы по урожайности и качеству.

Но селекционер не может и производить, и продавать. Он творец, художник, должен творить. А маркетинг и продажа — это другая структура. Вот этой структуры не было. Институт и производил, и продавал. Не совсем удачное сочетание.

Поэтому мы сейчас уходим в торговые бренды, стараемся заниматься маркетингом. Понимаем — нужно освобождать селекционера от этого. Он должен творить, а мы должны ему задавать задачи.

— Поэтому у НИИ появился свой бренд «Нива Татарстана»?

— По сути дела — да. У нас в истории было опытное хозяйство с таким названием. В 90-х наш институт носил название «Научно-производственное объединение „Нива Татарстана“». Это название мы взяли для бренда. Год назад начали этот бизнес-проект. Сделали брендбук, свою цветовую гамму. Везде теперь она прослеживается — в буклетах, на материалах. Это узнаваемый товарный бренд, а не наше официальное название «ТатНИИСХ ФИЦ КазНЦ РАН» — с этим названием, конечно, сложно работать. Поэтому взяли историческое за основу.

«В 90-х наш институт носил название «Научно-производственное объединение «Нива Татарстана». Это название мы взяли для бренда. Год назад начали этот бизнес-проект. Сделали брендбук, свою цветовую гамму»

— Возвращаясь к переходящему фонду, какой объем вы закладываете каждый год?

— Порядка 100–120 тонн оригинальных семян зерновых на складах института. Плюс, например, по озимым культурам порядка 60 тысяч тонн семян переходящего фонда в закромах хозяйств ассоциации (АЭСТ). Система работает так: мы его оставляем, в этом году начинаем высевать, с нового урожая опять закладываем переходящий фонд. Он постоянно обновляется, не лежит мертвым грузом.

— Если что-то случится, вы эти семена из фонда хозяйствам просто так отдадите?

— Нет, конечно. Но это не те суммы, которые запросят иностранцы. У нас стандартные цены — от 25 до 45 рублей за килограмм исходя из репродукций семян. Для оригинальных семян это даже очень скромная цена.

Мы закладываем туда свои расходы. Эта работа требует много ручного труда: отбор колосьев, обмолот в килограммах, а не тоннах. Это очень ценный материал — в питомниках испытания потомств может быть 50–150 килограммов очень качественного зерна, который только-только создан. Этот труд должен учитываться в цене.

Но, когда хозяйства покупают оригинальные семена, министерство сельского хозяйства возвращает им часть затрат в виде субсидий — на суперэлиту с регионального бюджета 40%, на элиту с федерального бюджета — 30%. Система налажена.

«Мы сами себе на грабли наступаем: с одной стороны, говорим про здоровое питание, с другой — продвигаем химизацию как средство избавления от патогенов. Единственное правильное решение — современные методы селекции, когда можем на генетическом уровне проявить устойчивость к патогенам»

«Зима на 13 дней стала короче, частота засух увеличилась»

— Вы работаете только внутри Татарстана?

— Когда варишься внутри одного Татарстана, создаешь сорт только для Татарстана, он перестает быть неконкурентоспособным, в других регионах страны он вряд ли займет достойные площади возделывания. Поэтому нужно выходить из «зоны комфорта». В этом году мы провели юбилейное мероприятие, приехали наши партнеры из пяти зарубежных стран. Откликнулся Северо-Западный университет сельскохозяйственных и лесохозяйственных наук и технологий, расположенный в провинции Шаньси, — один из крупнейших аграрных университетов Китая. В этом году с ними мы начали программы по селекции сои, зерновых культур и гречихи. С НАН Беларуси по земледелию у нас давнейшие взаимоотношения: есть совместные сорта тритикале, картофеля, расширяем работу по рапсу, гречихе: у них уникальные генетические ресурсы по качеству и урожайности и по устойчивости к патогенам. С Казахстаном и Узбекистаном начали работать, объединять селекцию, обмениваться генетическим материалом. Там засушливый климат, а по нашим наблюдениям за погодой последние 75 лет мы видим тенденцию, что в Татарстане климат тоже меняется в сторону засухи. Поэтому нам нужно затягивать генетический материал из таких регионов и ввести его в селекцию растений.

— Как это изменение климата может сказаться на наших культурах?

— Сейчас наши ученые уже говорят, что зима на 13 дней стала короче. За счет чего? У нас увеличился осенний период, мы позже уходим в зиму и раньше выходим. При этом зима стала более снежной, но и более мягкой. Из-за этого у нас с озимыми стала беда. Они созданы, чтобы выдержать сильные морозы, а сегодня под снегом у нас температура от минус 1 до плюс 1 по Цельсию, и там интенсивно развиваются грибные болезни. Мы начали прививать озимым устойчивость к грибам, ищем гены, которые отвечают за устойчивость к патогенам, например к снежной плесени.

В летний период частота засух увеличилась — вероятность возникновения засухи теперь раз в четыре года. И самое главное — первая половина лета стала жарче. А это очень серьезный сигнал: именно в этот период идет закладка и формирование основных показателей урожая. Обеспеченность влагой — первостепенное условие для получения хороших урожаев. Потом хоть сколько дождей может идти, но если вначале не сформировалось растение, не заложились продуктивные стебли и колос, то дальше работать тяжело. Нам нужно создать сорта таким образом, чтобы они максимально быстро, дружно и эффективно могли взойти в кратчайшие сроки, развить мощную корневую систему и максимально эффективно успеть воспользоваться накопленной за зиму влагой.

— Это все глобальное потепление?

— Не знаем, глобальное потепление это или нет, но факт остается фактом. А первопричины могут быть разными. Может быть, глобальное потепление — одна из них.

С изменением климата нагрузка патогенов, болезней и вредителей будет ощущаться все острее. При этом нужно учитывать, что химический путь борьбы с патогенами — в основном неправильный. Мы сами себе на грабли наступаем: с одной стороны говорим про здоровое питание, с другой — продвигаем химизацию как средство избавления от патогенов. Единственное правильное решение — современные методы селекции, когда можем на генетическом уровне проявить устойчивость к патогенам.

— Безопасной химической обработки не бывает?

— Вся группа пестицидов — это химия. Нет безопасных, они делятся на I, II, III классы опасности, но нужно понимать — это синтетические химические вещества, это яд. Они все равно будут канцерогенными, будут накапливаться в почве, организме, молоке, мясе.

«Вся группа пестицидов — это химия. Нет безопасных, они делятся на I, II, III классы опасности»

— А кроме засухи, с какими природными проблемами сталкиваетесь? Эрозия почвы есть у нас?

— Эрозия и деградация почв есть, и это происходит по разным причинам, в том числе из-за заброшенных земель, неправильной агротехнологии — участки превращаются в непригодные для сельского хозяйства пустыни, вымываются, выдуваются. Это действительно колоссальная проблема.

Но где у нас сегодня агрохимики, почвоведы? Есть ли у нас институт агрохимии и почвоведения? Нет. А ведь он был. Эти фундаментальные вопросы изучались целыми институтами. Я помню, у нас в институте еще лет 10 назад был мощнейший отдел агрохимии и почвоведения. С уходом руководителя на пенсию это направление закрылось, ученые перешли в разные отделы. Государственное финансирование этого направления тоже закрылось, многолетние опыты изучения деградации, засоления, закисления, опустынивания почв не ведутся.

— В чем проблема? Таких специалистов не готовят?

— Готовят. В КазГАУ есть кафедра, там есть профессор, агрохимик Минегали Юсупович [Гилязов], есть преподавательский состав. Но есть обеспокоенность, что с уходом одной плеяды поколения ученых на смену нет молодых, которые горели бы этими проблемами, разрабатывали бы решения, технологии. Здесь нельзя заработать. Продавать это тоже нельзя. Это чисто фундаментальная научная тематика, в результатах которой должны быть заинтересованы и государство, и земледельцы-производственники. Наука должна найти и подсказывать пути решения этой проблемы с учетом технологий и возможностей сегодняшнего дня. Таких ученых или групп ученых, готовых самоотверженно вести такие глобальные многолетние, скрупулезные направления по крайней мере сегодня, я в Татарстане не вижу. Да и не только в Татарстане. Не так давно был съезд почвоведов, одна из главных тем — нет заинтересованных молодых ученых. В ближайшие годы мы можем столкнуться с задачей: не останется практикующих серьезных агрохимиков-почвоведов, связывающих фундаментальную науку с реальной практикой. А проблема остается и будет расти.

Мы хотим это направление восстановить, ищем разные возможности. Но, как я уже говорил, в основном это фундаментальная наука и она должна быть обеспечена финансово. Вести такого рода многолетние серьезные исследования только за счет собственных средств, к сожалению, невозможно.

«С соей такая же история, как, например, с пшеницей или кукурузой. Это валюта, то есть страны торгуют соей. На сою есть спрос, и у нее высокая цена»

«Сегодня соя — тема номер один в Татарстане»

— Вы упомянули, что начали сотрудничать с Китаем по сое. Почему в Татарстане решили выращивать эту культуру?

— Сегодня соя — тема номер один в Татарстане. Мы по данной теме второй год подряд работаем в рамках гранта министерства сельского хозяйства и продовольствия РТ, они поддерживают наши изыскания в этом направлении и финансируют их. Для понимания: три года назад сои в Татарстане выращивалось 6,8 тысячи гектаров, а в этом году в республике высеяно этой культурой 62 тысячи гектаров. Свыше 50 хозяйств республики у нас сейчас занимаются выращиванием сои.

Посевы сои ранее не поднимались выше 45 градусов северной широты, а мы находимся севернее — на 55 градусе. То есть для нее это довольно жесткие условия, но она прижилась и вызревает. Изначально соевая зона — Дальний Восток и юга — Краснодарский край, Белгород. Но они же не могут бесконечно расти по площадям. Куда идти? В среднее Поволжье: Ульяновск, Самара, Мордовия, Саранск, Татарстан, Пенза. Вот эту зону сейчас все селекционеры атакуют, и мы в том числе подключились, и очень удачно — у нас есть свой сорт «Миляуша», в следующем году будем выдавать еще один образец, уже совместный с белорусской или китайской генетикой. Более того, в этом году получилось открыть официально два направления: селекцию сои и ярового рапса и обеспечить эти направления федеральным финансированием.

— А где эта соя будет у нас использоваться?

— С соей такая же история, как, например, с пшеницей или кукурузой. Это валюта, то есть страны торгуют соей. На сою есть спрос, и у нее высокая цена. В прошлом году она не опускалась ниже 36 тысяч рублей за тонну. Нет такой зернофуражной культуры в Татарстане, которая бы держала такой уровень спроса. То есть хозяйственники в поиске той культуры, с которой можно заработать. Ячмень в сезон ты можешь продать по 8 тысяч рублей, а рожь, представляете, одно время покупали тонну за 4 тысячи!

— Ее покупают внутри страны или экспортируют?

— В 2024 году Россия получила рекордный за свою историю валовой сбор соевых бобов — более 7 миллионов тонн. Большая часть продукции перерабатывается внутри страны. Порядка 1 миллиона тонн бобов европейская часть России еще дополнительно закупает, хотя Дальний восток импортирует примерно столько же в Китай.

Для Татарстанских аграриев есть два основных таких маржинальных культур, на чем можно хорошо заработать: подсолнечник и рапс. Работа по ним налажена от и до: семенной материал есть, технологии выращивания отработаны, сбыт налажен — есть завод по его переработке у нас в Татарстане, можно искать цену в близлежащих регионах. Мы можем заработать на этом, но не везде у нас высевается рапс и подсолнечник.

Есть у нас хозяйства животноводческие, которым нужен белок, а соя — это самая высокобелковая культура из ныне известных. В горохе может быть 23% белка, а в сое его в 2 раза больше. А в животноводстве идет борьба за каждый грамм привеса, и каждый грамм белка в рационе ценен.

Идея была озвучена в министерстве: держать высокий объем выращивания сои, чтобы инвесторам стала интересна данная культура с его переработкой. Тогда у наших хозяйств будет стабильный спрос, производственник будет ее здесь перерабатывать, и жмых и шрот потом будет поставляться снова нашим хозяйствам. Цель — замкнуть этот цикл внутри Татарстана.

— Уже есть инвесторы, заинтересованные открыть такой завод в Татарстане?

— Подождите. Мы просчитывали, что для обеспечения сырьем небольшого завода нужно выйти на объем посевных площадей 60 тысяч гектаров. Мы вышли на 62 тысячи гектаров только в этом году. Ни один инвестор не будет делать выводы по однолетним данным. Нужно держать этот объем, а то и наращивать ежегодно.

— Но вам как кажется, удастся ли удержать этот объем? Не упадем?

— Нет, не упадем. Я думаю, мы очень правильно в этот раз зашли: есть индустриальный партнер в лице «Татагрохимсервиса», есть заинтересованные хозяйства производители, есть наука в лице нас, есть поддержка и кураторство регионального министерства сельского хозяйства.

«По традиционно нашим культурам в нашем институте накоплен богатый генетический материал, селекционеры делают 500–600 комбинаций скрещиваний в год и могут ежегодно выдавать новые сорта»

«Селекционеры — штучный товар. Через 5–7лет у нас может быть серьезный провал в кадрах»

— Как сегодня выстраивается сотрудничество науки и бизнеса?

— Большинство курируемых федеральным министерством программ нацелено на объединение науки и бизнеса. В рамках таких проектов наука по запросу бизнеса выдает продукт. Все хорошо работает до момента софинансирования проекта, исходя из стоимости и задач проекта, бизнес должен софинансировать 30–50 процентов проекта. В идеале схема должна работать так: например, компания, заинтересованная в определенном качественно новом сорте, обращается в министерство, их соединяют с группой ученых института, начинается совместная работа. Основная проблема — временные рамки. Готовый сортообразец можно включить в госреестр РФ за три года, но селекция с нуля занимает порядка 15 лет: от скрещивания до патента минимум 12 лет. Не каждый бизнес-партнер готов к таким долгосрочным вложениям и неопределенности.

По традиционно нашим культурам в нашем институте накоплен богатый генетический материал, селекционеры делают 500–600 комбинаций скрещиваний в год и могут ежегодно выдавать новые сорта. Однако мы сознательно этого не делаем, чтобы избежать внутренней конкуренции, и сосредоточились на работе с конкретными индустриальными партнерами.

— А сколько вообще средств нужно, чтобы создать сорт какой-либо культуры?

— Мы это подсчитывали, когда оценивали стоимость наших разработок для потенциальных покупателей патентов. Учитывали только прямые физические затраты — амортизацию техники, удобрения, все материальные расходы, даже без учета интеллектуального труда.

Получилось, что один сорт яровой пшеницы обошелся нам в 63 миллиона рублей. Покупатели на это сказали, что это очень дорого.

Селекция — очень дорогое удовольствие. И это еще без учета колоссального интеллектуального труда селекционеров. Представьте: чтобы получить один удачный сорт, делают полторы тысячи скрещиваний. Селекционер сидит с утра до вечера с пинцетом и лупой, на каждом цветке каждого колоса вручную удаляет тычинки, оставляет только пестики, затем опыляет пыльцой отцовского растения и закрывает бумажным пакетом. На одном колосе может быть 50 цветков, и с каждого нужно убрать все тычинки, не оставив ни одной. Это феноменальный труд, который в большинстве случаев не виден.

— Удается институту зарабатывать?

— Финансирование института формируется из нескольких источников. Первый — госзадание из Москвы. В институте сегодня 79 научных сотрудников, которые занимаются наукой: селекционной, животноводческой, биотехнологией картофеля — разные направления. Второй источник — гранты: региональные, федеральные, любые. Группа ученых объединяется или по отдельности подают заявки и участвуют в этих проектах.

Третий источник — внебюджетные средства. Это договоры, которые мы заключаем с индустриальными партнерами на выполнение работ. И, соответственно, наша семеноводческая деятельность, которая составляет примерно четверть бюджета. Пока очень скромно, многое было запущено. Институт переживал не лучшие времена. Последние лет пять были сложными — финансовая стабильность института была серьезно подорвана, директора приходили и уходили, а постоянная смена редко приводит к конструктивной работе. Институт был в интересном состоянии, и говорить о каких-то серьезных внебюджетных результатах было сложно.

Сейчас мы потихоньку выправляем внебюджетную часть. Ремонтируем склады, восстанавливаем технику, заново выстраиваем работу с кадрами, налаживаем работу в севооборотах.

В прошлом году выручка семеноводства составила 35 миллионов.

— А прибыль?

— Чистая прибыль — порядка 5 миллионов. Это очень скромная цифра для института. Но в этом году, надеемся, будет еще лучше. Потому что первый год мы просто продавали, работали как получалось. Сейчас мы немного диверсифицировались — начали более продуманно подходить к посевам. Не просто сеять, например, 500 гектаров ячменя, а уменьшить ячмень и сеять те сорта и культуры, которые востребованы. Начали выращивать подсолнечник — это интересная маржинальная культура для стабилизации финансового состояния. Подсолнечник убирается самым последним в наших широтах, поэтому финансы как-то распределяются по году. За счет этого мы немного выправили ситуацию, но говорить о каких-то серьезных взлетах продаж пока рановато.

«Селекционеры — штучный товар. По данным минобрнауки РФ 2019 года, в России специалистов, задействованных в селекционной деятельности, было 750 человек»

— Сколько в вашем институте селекционеров?

— Из 79 научных сотрудников у нас примерно 50 человек занимаются селекцией. Остальные работают по направлениям животноводства, кормления, биотехнологии, защиты растений и других направлениях. У нас 10 ведущих селекционеров — вокруг них сформированы команды молодых специалистов. В целом в институте работают 6 докторов наук, 23 кандидата наук.

Средний возраст ведущих ученых, докторов наук составляет 63 года, и мы понимаем, что нам стоит уже сейчас передавать и доверять основные направления науки нашим молодым ученым. Иначе через 5–7лет у нас может быть серьезный провал в кадрах и в наших селекционных направлениях.

Селекционеры — штучный товар. По данным минобрнауки РФ 2019 года, в России специалистов, задействованных в селекционной деятельности, было 750 человек. И я не думаю, что эта цифра на сегодня сильно увеличилась. Селекцию нельзя прерывать или останавливать — либо процесс идет постоянно, либо его нет. Если сегодня приостановить работу, то на возобновление уйдут десятилетия. Молодые специалисты сейчас очень мобильные, технически хорошо вооружены, и они знают себе цену и понимают, что в дальнейшем спрос на селекционеров будет колоссальным.

— Получается удовлетворять требования молодых?

— Стараемся. Но дело не только в деньгах. Я сам вернулся в институт, хотя в коммерции зарабатывал больше, чем сейчас как руководитель. Но это история не совсем про деньги — это история с одной стороны: про то, кем ты являешься и на что ты способен, с другой стороны, это про чувство обиды за державу, преданности к своему предназначению и к своему делу. И у многих ученых, селекционеров, молодых в том числе, есть это чувство. Они здесь сформировались как ученые. Они понимают серьезность задач, возложенных на них государством. Селекционеры такие — без идеи в этой работе никак.

— Но на одном патриотизме семью не прокормишь…

— Не прокормишь однозначно. Но не было бы счастья, да несчастье помогло: наряду с проблемами обеспеченности семян оголилась и проблема нехватки специалистов-селекционеров. Поэтому государство сейчас серьезный упор делает на поддержку селекционеров и селекционных проектов. Очень много сейчас идет грантов со стороны РНФ, Академии наук, минобрнауки, министерства сельского хозяйства — множество возможностей. Помимо основной селекционной работы, можно очень хорошо обеспечить свою научную деятельность финансово.

Но для этого нужно действительно быть активным, постоянно быть в поиске, общаться, делать совместные проекты. Например, сейчас гранты регионального министерства сельского хозяйства доходят до 10 миллионов рублей за один проект. Очень серьезная поддержка.

Важно, что эти деньги идут не в институт, а напрямую на финансирование проекта — селекционер сам их распределяет. Есть определенные требования: часть суммы идет на зарплату, часть — на закупку оборудования, оснащение лаборатории и так далее. Это очень мощные программы. Есть и федеральные программы. В этом году группа ученых ФИЦ КазНЦ РАН выиграли грант на 80 миллионов рублей на три года по генетическим технологиям.

— Сколько у вас средняя зарплата у ведущих сотрудников и молодых?

— В моем понимании средняя зарплата не совсем корректно отражает реальную действительность, и не совсем правильно оперировать этими данными, тем не менее по научным сотрудникам она составляет 47,7 тысячи. Плюс различные источники по различным фондам в виде грантов. Плюс есть авторские отчисления — роялти за использование сорта. Сейчас, например, за 2024 год я должен распределить авторские вознаграждения за ячмень группе — это порядка 800 тысяч рублей. Вариантов заработка много, если нормально включится и работать.

Конечно, лаборант приходит на зарплату 24 тысячи, потом становится младшим научным сотрудником, начинает включаться в научную работу, участвовать в грантах — с каждым разом заработок увеличивается.

Но ведь есть еще другие привилегии: мы предоставляем сотрудникам арендное жилье, где они оплачивают только коммунальные услуги, через региональное министерство сельского хозяйства помогаем встать в очередь и участвовать в социальных программах получения жилья.

Возможности есть, все зависит от самого молодого специалиста. Говорю им: не теряйте время, у вас столько возможностей! Не зацикливайтесь на базовой зарплате по госзаданию — участвуйте в грантах, программах. Сейчас действительно большое внимание государства к сельскохозяйственной науке, и нужно уметь этим воспользоваться.

«Челны-Хлеб» хотят качественную сильную пшеницу для хлебопечения под собственным брендом. Мы в этом готовы им помощь»

«Одна из интересных разработок последних лет — фиолетовая пшеница»

— Есть ли среди сортов последних лет какие-то прорывные разработки?

— За последние 10 лет Татарский НИИ сельского хозяйства зарегистрировал 63 патента на селекционные достижения. В прошлом году мы выдали 6 сортов по 4 культурам.

Одна из интересных разработок последних лет — фиолетовая пшеница «Надира». Ее мы зарегистрировали в 2021 году. На тот момент в Госреестре РФ он был единственным сортом с такими качественными характеристиками. Никто даже про эту селекцию не говорил. Сейчас, правда, есть еще два сорта таких. Но пальма первенства принадлежит нашим селекционерам.

— В чем фишка? Кроме цвета, конечно.

— В оболочке такой пшеницы (в перекарпии) аккумулированы антоцианы — сильнейшие антиоксиданты. Мы сейчас живем в постоянном стрессе, и в организме накапливаются свободные радикалы. Они начинают «съедать» энергию человека, могут начаться серьезные проблемы со здоровьем. А вот антоцианы, когда мы принимаем их фруктами, овощами, как раз нейтрализуют эти активные радикалы.

Но одно дело, например, голубика — не каждый может позволить себе есть ее каждый день — а хлеб мы едим каждый день. Так почему бы ему не быть еще и полезным.

— Мы уже можем где-то в Татарстане попробовать хлеб из фиолетовой муки?

— Такой хлеб пекут в «Челны-Хлеб» и поставляют его в «Магнит». С Эдуардом Рафаэлевичем (Юнусовым — гендиректором «Челны-Хлеб» — прим. ред.) у нас как-то сразу получилось завязать дружественные и долгосрочные взаимоотношения и продвинуть этот проект. Сотрудники наших лабораторий тоже тесно общаются и работают.

Агрофирма компании «Родные края — Туган як» выращивают «Надиру», и «Челны-Хлеб» добавляет ее в каждый хлеб. Но выпечь хлеб из «Надиры» и сохранить ее полезные свойства — сложная история. Нам от Эдуарда Рафаэлевича была поставлена задача создать технологию выпечки хлеба с максимальным сохранением антоцианов в хлебе. Объединив усилия нескольких групп ученых из разных институтов за два года мы сделали такую технологию. И сейчас «Челны –Хлеб» занимаются сертификацией хлеба, приготовленного полностью из «Надиры». Надеемся, что к концу года товарный знак зарегистрируют.

Но мы пошли еще дальше, и уже второй год у нас идет совместная селекционная работа. «Челны-Хлеб» хотят качественную сильную пшеницу для хлебопечения под собственным брендом. Мы в этом готовы им помощь. В планах, через год выдать новый совместный сорт яровой пшеницы, с высокими хлебоперарными свойствами.

— Хлеб с антоцианом будет дороже?

— Думаю, что нет. Все издержки на селекцию и регистрацию этого сорта уже понесены институтом. Семена выращиваются точно в таких же условиях, как обычная пшеница: уход, требования к агротехнике— все примерно одинаково.

— Дальше будете предлагать такую пшеницу другим компаниям, регионам?

— Да, например, Казахстан очень заинтересовался этим сортом. Сейчас наши четыре сорта пшеницы, в том числе и «Надира», и сорт многорядного ярового ячменя «Тевкеч» проходят государственные испытания в республике Казахстан. С момента регистрации этих сортов госсортреестре этой страны и у нас открывается возможность продавать их на территории Казахстана. В истории института регистрация сортов в другой стране впервые. У нас есть совместные сорта, разработанные с Беларусью, но это другая история. Казахстан — очень интересная для нас площадка, это огромные масштабы для производства, и дальнейшие интересные перспективные взаимоотношения.

Среди этих 4 сортов пшеницы выделяется еще один наш сорт — «Хазина». Это ценная пшеница, с содержанием белка до 15,7%, и что еще очень важно, с повышенным содержанием каротиноидов (желтая мука), для производства функциональных продуктов питания и макаронных изделий.

То есть мы селекцию сейчас перенаправили на два направления. Первое — традиционная «зернофуражная» селекция, а второе — ориентированная на создание продуктов для здорового питания, для поддержания здоровья нашего населения и наших детей.

Вот, например, следующий наш эксклюзивный сорт — «Сакара». Это единственный в госреестре РФ сорт шарозерной мягкой пшеницы допущенный к возделыванию во всех 12 зонах районирования.

— Что дает шарообразная форма?

— Есть ценные и сильные пшеницы с очень хорошими характеристиками — из них можно выпекать хлеб. Но в большинстве случаев, мы получаем хороший валовый сбор зерна, но по определенным погодно-климатическим условиям, агротехническим причинам зерно хорошего качества получить не удается. Соответственно при хлебопечении приходится использовать сорта, повышающие качество муки — улучшители качества. Содержание белка в «Сакаре» доходит до 18,4% и клейковины до 40,8%. Это уже генетически и по определению сорт с высокими качественными характеристиками — суперулучшитель муки. Поэтому, идея в чем: если уж подмешивать улучшители в муку, давайте будем использовать качественную и собственную мягкую пшеницу. Из этих соображений и был использован в скрещивании новый подвид яровой пшеницы и создан совершенно новый сорт шарозерной пшеницы.

«Население Поволжья жило и выживало благодаря ржи»

«Рожь — это наша боль как селекционеров»

— С какими вызовами сталкиваются современные селекционеры?

— Рожь — это наша боль как селекционеров. Я как руководитель института вижу тренд: потребление ржи снижается колоссально. Причем не только у нас — это мировой тренд. Снижается потребление ржаного хлеба, ржаной муки, ржаного зерна. Но ведь ржаной хлеб из муки грубого помола на заквасках для российского народа был не только продуктом питания, но и постоянным мощным профилактическим средством против ожирения, атеросклероза, ишемической болезни, нервных и онкологических заболеваний. Натуральный ржаной хлеб издревле оберегал потомство и здоровье нации.

Население Поволжья жило и выживало благодаря ржи. В 20-е годы прошлого столетия, ученые института создали первый сорт озимой ржи «Авангард». Этот сорт был ключом в решении вопросов голода.

— А почему снижается употребление?

— Во-первых, не было устойчивых сортов озимой пшеницы, которые перезимовывали. Технологий еще не было, людям надо было стабильно получать урожай. Что оставалось? Рожь. Она 100% перезимовывает, у нее колоссальная способность к перезимовке и весенней регенерации. У пшеницы эта способность проявлена не так сильно — она может погибнуть.

Но сейчас технологии и генетика настолько мощные, что мы можем спокойно выращивать озимую пшеницу и получать хороший урожай. Площади ржи вытесняются за счет увеличения площадей озимой пшеницы.

Второй момент — урожайность. Благодаря селекционной работе, внедрения новых сортов, увеличилась урожайность культуры. Площади можно сократить, при этом получать тот же валовый выход зерна.

Третий момент: нельзя забывать, что пшеница — это экспортоориентированная культура. Колоссальные объемы пшеницы переплывают океаны, страны ведут торговлю пшеницей. Люди выращивают пшеницу, потому что ее можно продать за хорошую цену. А рожь не так востребована на мировом рынке.

— Но она же полезнее?

— Конечно! Оздоровительные свойства ржи связывают, в первую очередь, с присутствием большого количества клетчатки и так называемого «комплекса ржаных волокон», представляющих собой серию различных биологически активных соединений. По содержанию пентозанов, микроэлементов — это диетическое питание, детское питание, правильное питание для человека.

— Но, казалось бы, у нас сейчас тренд на здоровый образ жизни, правильное питание…

— На самом деле тех объемов, что производим, сегодня хватает для обеспечения внутренней потребности. Но тренд снижения площадей производства колоссальный: в 2010 году в республике мы засевали озимой рожью 171 тысяч гектаров, в 2020-м — 110 тысяч, в этом году — около 35 тысяч гектаров. А вот озимой пшеницы в 2010-м было 171,5 тысяч гектаров, в 2020-м — 361 тысяч, в 2025 м — 417 тысяч гектаров. Цифры подтверждают, за счет роста площадей озимой пшеницы, падают площади ржи. У нас есть очень хорошие сорта озимой пшеницы, и люди перестают сеять рожь, понимая, что озимую пшеницу можно и самим использовать, и в животноводстве, и продать за хорошую цену. Это банальный расчет — те, кто обеспечивает нас хлебом, тоже хотят заработать.

— И что делать? Как повысить популярность ржи?

— Как селекция может решить эту проблему? Дело в том, что рожь мало используют в животноводстве из-за пентозанов — веществ, которые в большом количестве превращаются в слизь, закупоривают кишечник и нарушают пищеварение у животных. Получается парадокс: чем больше пентозанов, тем полезнее хлеб для человека, но тем меньше можно использовать рожь в животноводстве.

Поэтому мы ведем селекцию в двух направлениях. Первое — сорта с низким содержанием пентозанов для животноводов. Мы не думаем, что площади упадут ниже устоявшихся гектаров, поскольку у ржи не только хорошая перезимовка плюс ещё отличное весеннее отрастание — это очень хорошего качества зерносенажная культура. Хозяйства держат ее на всякий случай: если засушливый год, травы не вырастут, а рожь уже перезимовала и выдаст отличную сенажную массу.

Второе направление — сорта с высоким содержанием пентозанов для здорового питания. Вот последний сорт хлебопекарного назначения «Ритм» полностью подходит для хлебопечения.

«Даже если идеально скрестишь, найдешь отца, маму — это еще не факт успеха. Селекционер может сделать 500 скрещиваний в году, и не разу не преуспеть»

— А в разработке низкопентазановых сортов есть заинтересованные заказчики?

— У нас очень интересная история с «Татспиртпромом». Ржаной солод имеет высокий уровень ферментов, разрушающих крахмал, что делает его привлекательным для спиртоваров. Рожь — это ещё сырье для получения спирта. Завод просчитывают объем зерна, математический выход спирта с этого объема и загружает его в производство. Но на выходе получают спирта меньше, чем запланировано. Математически все складывается, все просчитано, а спирта на выходе не хватает. Дилемма: куда пропал спирт? Кто виноват? Разобрались и выяснилось: уровень выхода спирта зависит от уровня содержания в зерна водорастворимых пентозанов. Когда их много, они блокируют крахмал, который содержится в зерне. А именно брожение крахмала дает спирт. Пентозаны «замуровывают» часть крахмала и не дают бактериям его расщеплять. Эти свойства пентозанов наши селекционеры изучали уже десять лет назад.

Сейчас у нас совместный многолетний проект. Это полноценный цикл опытов начиная от анализа сырья на содержание пентозанов до выявления сортов максимально пригодных для спиртового производства. В итоге вырисовывается история, когда для нужд «Татспиртпрома» наши хозяйства «под заказ» смогут вырастить объем определенных сортов ржи. А это уже другая более продуманная история развития ржи сеяния в республике.

— Какие еще интересные сорта последних лет есть?

— Есть культура тритикале — особый вид злаковых растений, искусственно созданный человеком. В отличие от пшеницы и ржи, которые имеют диких прародителей, тритикале культура, полученная в «лаборатории», гибрид пшеницы и ржи. В природе дикого тритикале нет.

Эта культура взяла лучшее от обеих родителей: устойчивость к морозам от ржи и качество зерна от пшеницы. Мы ведем селекцию тритикале уже 15 лет. Есть совместный с НАН Беларусии сорт «Бета» и свой сорт «Светлица» 2020 года регистрации.

Преимущество тритикале — очень хорошая облиственность и перезимовка. Это ещё более качественная и объемная зеленая масса для животноводства, ну, а если нет необходимости его скашивать на корм, дает качественное зерно, в том числе для хлебопечения.

— Это можно считать ГМО?

— Нет, это классическая селекция. Простыми словами ГМО — это когда вы в генетику одного вида вносите чужеродную ДНК другого вида.

А на примере тритикале — это близкородственное скрещивание. Рожь, пшеница, пырей и другие злаки могут скрещиваться между собой, хотя не всегда дают плодовитое потомство. Селекционеры научились находить такие сочетания, которые дают жизнеспособное потомство, способное размножаться. В природе есть примеры таких естественных скрещиваний, например, всем известный рапс — это гибрид сурепицы и капусты, лошаки и мулы, как межвидовые гибриды осла и лошади, тоже результат таких скрещиваний животных.

— ГМО действительно так опасно, как многие считают?

— Это очень тонкий вопрос. Никто за одно поколение не сможет увидеть все последствия. Возьмем, например, сою, устойчивую к глифосату. Глифосат — это мощнейший гербицид сплошного действия, который «прожигает» все зеленое напрочь. Его используют для очистки железнодорожных путей, производственных площадок, где не должно быть растительности. В сельском хозяйстве мы тоже его применяем — для обработки заброшенных земель перед вводом в севооборот.

Так вот, есть ГМО-соя, которая не погибает от глифосата. Выдерживает высокие дозы данного препарата. Все зеленое, куда попадает глифосат, погибает, а она растет. Устойчивость к глифосату ей привили, взяв ген бактерии и внеся его в растение. В природе такого не бывает.

Потом из этой сои делают, например, сосиски, люди их едят, жмых и шрот потребляют животные. Как это будет проявляться в человеческом организме — неизвестно. Может быть есть накопительный эффект, может, есть канцерогенное воздействие? Очень много исследований и противоречивых выводов вокруг этой темы. Поэтому у нас использовать ГМО в питании запрещено. Думаю, это и правильно.

— Какие еще перспективные направления в нашей селекции видите?

— Очень интересная селекция гороха. В России такой селекцией занимается в основном только наш институт. Сложность выращивания гороха в том, что, когда он созревает, стручки растрескиваются и выбрасывают зерна — так растение распространяется в дикой природе. Это качество передалось и культурному гороху. Нашим селекционерам удалось отключить этот механизм у культурного гороха посевного и создать серию беспергаментных — устойчивых к растрескиванию сортов.

Второе преимущество, которое нам удалось усовершенствовать — усатые высокоурожайные формы. Последние наши сорта гороха: «Велес», «Фрегат», «Купидон — усатые беспергаментные высокоурожайные сорта — шедевры по технологичности и урожайности. Эти сорта при созревании стоят стеной — усы переплетаются друг с другом. Отсутствие пергаментного слоя позволяет спокойно обмолачивать комбайном, даже при перестое на корню, и как следствие — минимальные потери урожая.

— Разработкой новых сортов картофеля занимаетесь?

— Занимаемся. 15 лет назад у нас не было своей селекции картофеля, хотя мы занимались биотехнологией этой культуры, а сейчас смотрите — 13 сортов. В основном мы были ориентированы на создание столовых сортов. Сейчас спрос на картофель для переработки. В Чистополе поставили завод по переработке, и тренд идет на картофель фри и чипсы.

Сегодня вся генетика под картофель фри и чипсы — европейская. Тот же McDonald’s, например, работает на одном-двух европейских сортах, весь исходный генетический материал оттуда. А сейчас получить хороший генетический материал для скрещивания очень проблематично. А ведь скрещивать мы умеем, сорт выдать можем, качество проявить — было бы с чем работать. У всех картофелеводов задача номер один — найти хороший генетический материал.

Поэтому работаем с белорусами, казахами, китайцами. Ездим, общаемся, изучаем. Но это процесс не быстрый, все образцы нужно испытывать. Для чипсов важно, например, чтобы картошка не чернела на срезе, а столовые сорта чернеют, потому что крахмал окисляется, рана залечивается. Для чипсов это недопустимо — они должны оставаться естественного цвета.

— А наши производители чипсов сейчас продолжают закупать иностранный картофель?

— Иностранцы успели получить российские лицензии, добавили «.рус» к названию. Семеноводство этих сортов продолжается. Но это не наша селекция, однозначно. Пока, к сожалению, у нас нет своей селекции такого масштаба.

— Нельзя как-то у них взять, закупить для генного материала?

— Возможно, но мы начинаем с нуля. Нужно понимать — надо заложить 10-12 лет. Даже если идеально скрестишь, найдешь отца, маму — это еще не факт успеха. Селекционер может сделать 500 скрещиваний в году, и не разу не преуспеть. Время идет. Поэтому закладывайте 10-15 лет. Начали сегодня — через 10 лет у нас будет свой чипсовый сорт.