Игорь Гомольский: «Все говорят, что Покровск – это ворота, но там все окутано туманом войны»

Игорь Гомольский: «Украинское правительство не очень любит терять населенные пункты, потому что это не престижно, потому они до последнего держат там людей, не отводят, ну, а соответственно, люди не сильно хотят умирать» Фото предоставлено Игорем Гомольским

«Последние года полтора-два мы постоянно продвигаемся»

— Игорь, какова ваша оценка линии фронта на текущее время?

— Последние, наверное, года полтора-два мы постоянно продвигаемся. Сейчас видим, что Покровск вот-вот станет Красноармейском, ну там есть разные оценки, ребята на земле по-разному оценивают, но говорят, что скоро. Постоянно я слышу от них: скоро-скоро. После этого опять же я бы не был так прямо супероптимистичен. Все говорят, что Покровск — это ворота, дальше там нет укреплений, но там все окутано туманом войны.

Я не могу утверждать с уверенностью, что дальше мы пойдем легко. Но Покровск — это высота, это однозначно усилит наши позиции. Ну и в целом у нас сейчас везде продвижение есть.

— Что касается бойцов, которые фактически штурмуют Красноармейск: как у них с бодростью духа, нет ли некоей усталости или, наоборот, такая ядерная зарядка, подпитанная грядущим успехом?

— Это странный вопрос: «Нет ли усталости?» Конечно, есть! Четвертый год конфликт идет, люди устали, безусловно. Особенно те, кто начинал в 2022-м. Но есть там новые силы. Недели две назад я общался с командирами штурмовых групп, которые брали один населенный пункт. Один с 2024-го, один с 2025-го, это достаточно свежие ребята, они пришли на контракт в последние годы. Вот они были бодрячком, у них за плечами уже несколько населенных пунктов взятых. Все-таки приток «доброволов» есть.

Успехи, безусловно, окрыляют, стимулируют. Тут какое дело? Никто не хочет служить в армии, которая проигрывает, как известно. Поскольку идут наступательные действия, взятие каждого нового населенного пункта дается очень тяжело. Но в целом это окрыляет людей, дает им стимул идти вперед. Потому что в позиционке люди теряют мотивацию. Мы это видели во времена Минских соглашений, например, когда из корпусов много кто уходил, «доброволы» уходили, потому что мотивации нет — стоим и перестреливаемся.

— Антироссийская пропаганда говорит, что добровольцы — это бесполезные мужики за 40–50 лет, алкоголики, люди без образования и прочий сброд. А каких людей видели вы?

— Да понятно, что пропаганда говорит то, что ей надо. А я вижу очень разных мужиков. И молодых вижу, и постарше, все разные, их очень много на самом деле. У меня и товарищ один есть, занимался недвижимостью в Москве, познакомились уже здесь. Понятное дело, был достаточно состоятельным человеком, его поездка в Мариуполь в свое время впечатлила, и он пошел на контракт.

Таких людей много, немало айтишников приходит, потому что, собственно, сейчас специальности, связанные с IT, техникой, дронами, все очень востребованы. Опять же не в пехоту, они занимаются налаживанием, и очень много сейчас на дронах завязано. Вот даже я был в одном подразделении, в котором даже не сразу понял, зачем у них появилось беспилотное подразделение в структуре. Но на самом деле все логично, они прикрывают — FPV-дроны прикрывают боевые машины, Mavic, соответственно, корректируют. Плюс есть сейчас наземные дроны, это отдельное направление, для них также нужны технические специалисты, действительно много таких ребят.

«Сейчас специальности, связанные с IT, техникой, дронами, все очень востребованы» Фото: © Станислав Красильников, РИА «Новости»

— А наземных дронов вообще много? И как они используются?

— Наземных дронов становится все больше. Они разные, где-то на базе подразделений делают, где-то есть уже фабричные. Используется много для чего, есть дроны, понятное дело, для разминирования, но они и были. Есть дроны такелажные, с помощью которых доставляют грузы, потому что «килл-зоны» увеличиваются, тащить надо много, быстро и так, чтобы людей лишний раз там не подставлять, потому дроны — это находка.

Есть дроны боевые, на которые пулеметы, гранатометы, АГС ставят. Дрон с «Утесом» («Утес» — советский 12,7-миллиметровый крупнокалиберный пулемет, предназначенный для борьбы с легкобронированными целями и огневыми средствами, для уничтожения живой силы противника и поражения воздушных целей — прим. ред.), например, который можно подвести близко к позициям противника, это очень грозное оружие. Есть дроны, которые минируют.

Я видел дроны, которые занимаются постановкой дымов, то есть там такой же принцип, как у минирующих дронов, такой же по форм-фактору, как ТМ, только это дымовая шашка. Они выкатываются куда им надо, ставят «дымы», и дальше техника работает.

— Есть ли какие-нибудь изменения в тактике «штурмов» за последнее время?

— За последнее время не многое изменилось. Все то же самое. Малые группы проходят, накапливаются, их ведут беспилотниками, прикрывают беспилотники. Они накапливаются и штурмуют. Единственное, они стараются охватывать, заходить с флангов, с тылов, там по-разному. Недавно буквально ребята, с которыми я общался, как раз штурмовали в лоб, и они говорят, что противник не ожидал, что они пойдут в лоб, и за счет этого удалось захватить врасплох. То есть противник думал, что они будут его с фланга обходить, а они пошли напрямую.

«Задача не в том, чтобы воевать, а в том, чтобы за них воевали другие»

— В российском сегменте «Телеграма» стали попадаться новости, что количество военнопленных увеличилось. Насколько это верно?

— Всякий раз, когда идут активные наступательные действия, особенно когда есть угроза котла, противник активнее сдается в плен. Буквально сейчас мне передали, что больше 20 человек сдались у морских пехотинцев. Молодцы, будут жить. Количество военнопленных действительно увеличивается каждый раз, когда какой-то (особенно крупный) населенный пункт освобождаем.

Украинское правительство не очень любит терять населенные пункты, потому что это не престижно, потому они до последнего держат там людей, не отводят, ну, а соответственно, люди не сильно хотят умирать.

— А вообще сейчас бойцам ВСУ сдаться в плен стало проще или все так же сложно?

— Все так же сложно. Повторюсь, при нынешних средствах наблюдения и поражения плюс при очень сильно расширившихся «килл-зонах» преодолеть расстояние — это очень тяжело. Плюс у них всегда есть подразделения, которые, так сказать, добавляют «мотивацию». В основном это всякие праворадикальные формирования, которые заезжают.

Когда мы слышим, что какая-то «3-я штурмовая» пошла спасать ситуацию, это не значит, что «3-я штурмовая» пошла штурмовать или контратаковать, а скорее всего, это означает, что она зайдет и будет штыками подгонять другие подразделения на смерть.

— То есть они такие заградотряды с карателями в одном лице?

— Понимаете, у заградотрядов все-таки (в их классическом понимании, если мы не берем дурацкие сериалы) задача — ловить убегающих и потерявшихся и плюс контрдиверсионная работа. А это буквально такие вот скрепляющие, так сказать, их задача не в том, чтобы воевать, а в том, чтобы за них воевали другие.

— Известно, что наша сторона собирает кучу трупов украинских военных. Насколько это вообще сложно?

— Это сложно. На момент, когда брали Авдеевку, вернее, взяли уже, стали ребят вывозить — и наших, и не наших: там за годы накопилось тел много, и при мне буквально сообщили, что буханка подорвалась на тээмке, погибли ребята, как раз на эвакуации «двухсотых».

— Противник этому как-то препятствует?

— Противник не то чтобы мешает забирать «двухсотых», он в первую очередь пытается уничтожать нашу технику, наш личный состав. Я просто сомневаюсь, что противник настолько упоролся, чтобы тут мешать. Их задача состоит не в том, чтобы тратить ценные дроны и боеприпасы на то, чтобы их «двухсотых» там кто-то не забирал. Нет, они просто поражают технику, личный состав, как только замечают. То, чем там они занимаются, их не очень интересует. Они, собственно, и гражданских так же поражают.

— В »Телеграме» достаточно много страшных роликов, где старички идут, а их убивает дрон. Насколько это частое явление?

— Да, очень частое. Но можно посмотреть на сегодняшнюю Горловку. Сегодня уже, правда, относительно того, что было раньше, — так, чуть-чуть долбят, они менее активны. Но еще полгода назад по Горловке просто летали дроны и поражали гражданские цели. Можно вспомнить, собственно, горловскую трассу пресловутую. Там я ездил снимать, при мне за день «набили» 6 гражданских машин. Людей складывали в обувные коробки.

— Почему противник не производит самостоятельно забор трупов? Нет возможности или желания?

— Да всего понемногу. Но надо понимать, что труп, который забрали, — это труп, за который придется платить. То есть это подтвержденный погибший. Украинское государство не горит желанием тратить последние ресурсы на выплаты людям, которые им больше пользы не принесут. Зачем их забирать, если можно их практически бесконечно держать пропавшими без вести и не выплачивать родственникам деньги? Это первый момент.

Второй — тела действительно тяжело эвакуировать. Повторюсь, «килл-зоны» уже растянулись на десятки километров. Поэтому зачем посылать машину с людьми и рисковать живыми, чтобы забрать труп, за который еще и платить придется родственникам? Потому нет, если они могут забрать, они забирают, если нет — да и черт с ним.

«Когда противник отступает, он часто минирует здания»

— Такой момент уже непосредственно о снабжении Красноармейска. Сообщается, что противник пытается снабжать блокируемую группировку гексакоптерами »Баба-яга». Насколько это эффективное средство и может ли такой дрон доставить значительное количество груза?

— Они достаточно много несут, но это не что-то особенное. Скажем, снаряд ты для пушки, для гаубицы, не принесешь с помощью «Баба-яги». Наверное, патроны в ограниченных количествах, продукты питания, воду бутилированную, аккумуляторы для рации — вот это можно передавать, мы, собственно, тоже так делаем. Причем для этого можно использовать даже мавики, даже FPV-дроны для этого применяют иногда. Если у тебя много агропромышленных дронов, то можно снабжать, чтобы хотя бы люди не умерли с голоду.

— А насколько он, будучи груженым, уязвим?

— Он не быстро летает, его ребята поражают из снайперских винтовок, пулеметов и автоматов. Но проблема в том, что они летают в основном ночью, для этого нужны тепловизоры и специальные дозоры. Но они, как правило, есть и поражают. Можно пропустить «Бабу-ягу», чтобы этого не произошло, в идеале нужно, чтобы «Баба-Яга» шла на тебя, тогда в нее легче попасть.

Есть специалисты, которые на «Бабах-ягах» специализируются, в общем, достаточно тяжело сбить этот дрон. Он вроде бы не очень быстрый и довольно шумный, но тем не менее.

— Наступает зима и, соответственно, вопрос: как меняется характер боевых действий с точки зрения конкретного бойца?

— Холодно становится, летом лучше, чем зимой. Зимой воевать тяжело. Зимой воевать холодно. Тепловизор, средства наблюдения, нежелательно разводить огонь. Я на переднем краю не знаю, как устроено, потому что нас на передний край перестали пускать в какой-то момент, прямо на ЛБС.

Днем печь не топят, это, как правило, буржуйки греются специфическим образом. Впрочем, зимой, конечно, видно лучше, тут и листва отсыпается, и на снегу в целом видно лучше.

— А как зимой греться, если буржуйку разводить опасно?

— Есть химические средства обогрева, можно буржуйку топить ночью, там по-разному бывает. Если люди глубоко в подвале сидят (я как-то ездил на одном направлении, у бойцов подвал глубиной метров пять), вот у них там буржуйка топится. Они натопили ночью, пока ничего не видно, и днем уже не топят, тепло берегут, сидят в теплом помещении.

— Я просто пытаюсь представить: вот наши бойцы выбили противника, выдвигаются на новые позиции, а там перепаханные снарядами и дронами окопы, разбитые блиндажи. Как там закрепляться?

— Хороший вопрос. Вот сейчас возьмут Красноармейск и будут от населенного пункта уже работать. Противник говорит: очень печально, что ВС РФ возьмут Красноармейск, смогут там закрепиться и использовать его как хаб в какой-то момент. Всегда есть какие-то населенные пункты, развалины, подвалы.

Кстати, когда противник отступает, он часто минирует здания. Потом рассказывают, что русские захватывают развалины. Они буквально отстреливаются из танков по домам, чтобы эти дома нельзя было занимать, чтобы в них нигде нельзя было закрепиться. И минируют тоже. Я в Авдеевке видел такое. Дом сохранился, цел, люди обрадовались.

Приходят, а у них тээмки заведенные стоят. Там они, понятно, специфически это все делают: условно, вот третий этаж, а над ними в квартире все заминировано и сделано так, чтобы нельзя было это разминировать без подрыва.

— Фактически враг после себя оставляет выжженную землю?

— Ну в общем-то да.

«Пехота у них заканчивается»

— Когда мы с вами в прошлый раз общались, вы дали крайне суровую формулировку: «Горловка — это филиал ада на земле», поясняя, что противник перманентно наносит удары по гражданской инфраструктуре, по людям. Что изменилось в городе за полгода?

Игорь Гомольский: «Горловка в последние годы была филиалом ада на земле»

— Как раз в Горловке не очень многое изменилось. Впрочем, насколько я понимаю, FPV-дроны туда уже не так часто долетают. В части Горловки было уже относительно чуть-чуть потише, в другой части — нет, но вот буквально на этой неделе опять наносились удары, снова есть погибшие среди гражданских. Это же постоянная практика, они ударные дроны всегда запускают. У меня над домом постоянно жужжат, их сбивают где-то на подлете. Практически каждую ночь сбивают дроны, тяжелые, которые уже и на большую Россию летят.

— Когда я играю в «диванного стратега» и смотрю по карте, то создается некое впечатление, что как раз взятие Константиновки как будто облегчит жизнь жителям Горловки.

— По идее, должно.

— А именно на этом участке что происходит, на ваш взгляд? Потому что мы и наступаем, а вроде как не особо что-то и происходит, информации мало.

— Там все окутано туманом войны. На самом деле мы сейчас сосредоточены на красноармейском направлении и работаем в основном там, где наступаем активнее всего. Нет желания идти в лобовые штурмы, все пытаются совершать охваты, брать населенные пункты, где оборона мягче у противника, заходить с тыла, поэтому мы петляем вот так.

— Есть мнение, что котлы у противника образовались во многом из-за того, что у него заканчивается пехота и наши могут просто прорываться там, где нет застройки, в результате чего и получаются такие котлы. Насколько, на ваш взгляд, это верное предположение?

— Во многом верное. Мы по большому счету смотрим на все это через призму украинской медийки. Их блогосфера периодически воет, что пехота заканчивается. Она действительно заканчивается, у них сумасшедшие потери. Понятно, что Владимир Зеленский все отрицает, у него 25 тысяч или 27 тысяч погибших, в зависимости от настроения.

Но пехота у них заканчивается: судя по тому, как они с ней обращаются, это неудивительно. Да они сами об этом говорят, что у них между двумя позициями, в которых сидят по одному-два человека, могут быть сотни метров.

— Они видят ситуацию, у них определенный опыт, они понимают, что это происходит не первый раз, не второй и не третий. Это уже по всему фронту случается. Почему они не отходят на, как это говорилось в советское время, «заранее подготовленные, более выгодные позиции»?

— Политика, политика и еще раз политика. Потому что Украина в первую очередь всегда воюет в медиапространстве. Вот они такие любители всяких перформансов, а сейчас, насколько я понимаю, они пытаются показать господину Трампу, что способны удерживать населенные пункты, а значит, ни шагу назад. Зеленский же придумал сначала байку про то, что Владимир Путин приказал взять Покровск к какой-то конкретной дате и у него это не получится.

Но в итоге получается практически к этой дате, насколько я помню. Я буквально читал тут выкладку про то, что они ракеты ATACMS очень много использовали, чтобы бить по Крымскому мосту и создавать эдакие «милитари перформансы», сейчас бы им эти ракеты пригодились, а их уже не так много.

— Видимо, это косвенный ответ на то, почему наши не бьют по мостам.

— Наши бьют по мостам, но советские мосты крепки. Было видео, когда ФАБ падает на мост. Он, конечно, в дырочку, но при этом как-то еще держится и по нему даже можно ездить.

«Есть только военное решение»

— Насколько, на ваш взгляд, старая территория ЛДНР, та, которая была свободной на 24 февраля 2022 года, находится под воздействием артиллерии, дронов, ракет противника?

— Смотря каких дронов, артиллерия сейчас меньше беспокоит, вот Донецкая агломерация — и дальше не достает артиллерия уже. HIMARS достают, но они же дорогие, их мало, поэтому их уже как оружие для беспокоящих обстрелов больше не используют.

Дроны тяжелые достают. В Донецк периодически залетают, иногда даже используются как средство террора, то парк обстреляли, то супермаркет сожгли. Неприятно, но я констатирую, что, когда до тебя может дотянуться что-то тяжелое и дальнобойное, это все-таки лучше, чем когда до тебя дотягивается 120-миллиметровый миномет.

— Прошедшим летом достаточно остро стоял вопрос о подаче воды в ДНР. Фактически ее не было. Как изменилась ситуация сейчас?

— Да никак не изменилась. Вопрос все еще остро стоит. Все, что касается воды, критической инфраструктуры, — закрытая информация, поэтому оформить журналистский запрос на тему, сколько у нас воды, какое потребление, сколько нужно и так далее, нельзя. Все это закрытая информация, никто тебе ее не даст. В связи с этим я так понимаю, что гражданского решения данной проблемы в нужные сроки не существует.

Есть только военное решение, в частности, это взять Славянск и потом восстанавливать канал Северский Донец — Донбасс. Но я даже не представляю себе, сколько там работы, что там осталось от этой нитки. То есть, наверное, еще в 2014 году ее сильно повредили. Что там сейчас, я не знаю. Было бы интересно узнать, конечно.

— То есть с точки зрения рядового пользователя ситуация та же, что была?

— Вода идет раз в три дня, но не у всех. У кого-то ее вообще нет. У меня у коллеги, например, как в июле начался этот кризис, так воды и не было. Там есть подвоз, поставили емкости, из которых можно набирать воду. Их, по-моему, становится визуально больше по районам. Но опять же сейчас заморозки начнутся, я не очень понимаю, как это все будет.

Впрочем, люди не унывают, относятся к этому со специфическим юмором. Постят в городских пабликах отфотошопленные фотографии этих баков, шубы дорисовывают, в которые их заворачивают, острят. Народ у нас привычный ко всему. В целом довольно отчаянный. Похохотали, потом посокрушались, затем в итоге это все к таким едким замечаниям в интернете свелось. Понятно, что никому это не нравится, но как-то люди приспосабливаются. А что делать еще?

Кто-то ставит эти емкости, накопители где можно, у кого с ресурсами получше, и, если есть возможность, потому что не везде это можно сделать, бурят скважины. Но опять же, повторюсь, вода из скважин — это такое, огромные очереди на бурение скважин, при этом вообще нет гарантии, что эту воду можно будет использовать даже как техническую и она у тебя не закончится очень быстро. И вместе с тем это все очень дорого.

— А есть ли вообще какой-то прогресс в налаживании мирной человеческой жизни?

— Да, прогресс есть. Дороги строятся постоянно в огромных количествах. Хорошие, красивые, мягенькие такие. Во-вторых, я постоянно говорю об этом, что, когда откуда-то уходят ВСУ, там сразу как-то начинает теплиться жизнь. То есть у нас и бизнес-активность стала получше, постоянно всюду что-то открывают, ремонтируют, строят. Вот мы ездим, я не был полгода в Докучаевске, а там парк сделали, детская площадка построена огромная, красивая и какие-то объекты появляются постоянно.

Больницы восстанавливаются, строятся, где-то окна меняют, где-то реконструируют, оборудование завозят. Понятно, что все это не так быстро, не так плотно, как хотелось бы. Мне бы хотелось, чтобы у меня на районе все тротуары сделали, потому что как только дождь идет, то сразу полуметровые лужи.

Но все равно процесс идет, он виден, заметен. Особенно он хорошо заметен, когда ты уезжаешь из ДНР, но не надолго, а где-то на неделю-две. Ты уехал на неделю, возвращаешься — уже десяток магазинов появилось, два ресторана, и это только просто по пути твоего следования, это все заметно.

— Как у людей обстоят дела с работой? Есть нормальные предложения?

— У нас есть проблемы с кадрами. Я буквально недавно общался с одним бизнесменом, он говорит: «Ну очень тяжело, потому что людей мало, многие уехали, погибли, и есть проблема с кадрами». Есть проблема и с зарплатами. В государственном секторе, например, зарплата все еще невысокая. Ну это в среднем по палате, скажем, в ЖЭКе 50 тысяч сейчас где-то в среднем, а совсем недавно было и вовсе 14 тысяч.

Правда у нас цены аховые, местами прямо московские. Коллеги из Москвы приехали, мы зашли в один ресторанчик пообедать. Выходим, я говорю: «Хорошо, недорого». Он отвечает: «В смысле недорого? Тут практически московские цены!»

— Вошли ли операторы мобильной связи в новые республики или там до сих пор международный роуминг?

— Нет, не вошли. У нас все еще «Феникс», «+7» и «Миранда». Я заезжаю, когда у меня включен «МегаФон», мне сообщают, что я в роуминге. Вот и пожалуйста, платите больше. В этом смысле, кстати, мне не очень понятно, как это будет работать. Допустим, я здесь использую «Феникс», а когда выезжаю в большую Россию — «МегаФон». И сейчас мне говорят, что сутки у меня симка не будет работать. И как мне выходить из положения? Ходить с этим с роумингом сутки, прежде чем пересечь границу?

Но я поеду, например, в большую Россию, скажем, в командировку на Белгородчину. Для этого мне нужно карточку с «МегаФоном» включить, в Донецке сутки с ней проходить и потом приехать, чтобы нормально пользоваться ей. Потому что иначе у меня карточка неактивна, я же не могу ей тут нормально пользоваться, у меня же «МегаФон» здесь работает не через роуминг. Ну либо там оставаться сутки без связи.

— А вообще, как они это аргументируют? Хотя бы официально?

— Да, никак никто ничего не аргументирует. Местные еще понимают, смотрят на Крым, и там, может быть, санкции, или мощностей не хватает, или не хотят местных операторов задушить. Я понятия не имею, честно говоря, некому задать этот вопрос.